«Женщина просит машинистку из издательства перепечатать
на отдельных станицах формата А4 повесть Пушкина
”Капитанская дочка”. “Зачем”? – удивляется машинистка.
Женщина отвечает: “Он верит только самиздату,
а там ведь все на машинке. Может, хоть в списках прочтет Пушкина”».
(Анекдот конца 1960-х – начала 1970-х годов)
Очень любопытную серию книг под названием «Культура повседневности» выпускает издательство НЛО - «Новое литературное обозрение». Цель серии, выходящей под редакцией поэта и переводчика Льва Оборина — «расширить традиционные представления о рамках и границах культуры, показать, как элементы повседневной жизни (предметы быта, еда, напитки, запахи, ритуалы досуга и развлечений, мода) закладывают основу глубоких цивилизационных процессов и определяют траекторию развития общества в исторической перспективе».
Вот так, немного наукообразно, презентовало «Культуру повседневности» само издательство. С 2001 года в серии вышло уже несколько десятков книг с «говорящими» названиями: «Оскорбленный взор» (размышления о том, что делать с памятниками «неоднозначным» историческим личностям), «Былой Петербург» (праздничные гуляния и маршруты героев Достоевского, петербургские дачи, трактирные заведения и мелочные лавки, уличные вывески, купеческие дома и мастерские художников), «Создатели и зрители» (русские балеты эпохи шедевров), «Полая женщина. Мир Барби изнутри и снаружи» (здесь и без комментариев все понятно) и многие другие, не менее интересные культурологические исследования. В общем, будет время – обязательно ознакомьтесь с полной подборкой, не пожалеете.
Сегодня мы хотим обратить ваше внимание на книгу Наталии Лебиной «Пассажиры колбасного поезда», эдакое историко-социальное полотно с «эффектом авторского присутствия», состоящее из отдельных этюдов об обыденной жизни советского человека в широчайшем временном диапазоне – с 1917 по 1991 год. Автор расположила свои «этюды» в алфавитном порядке: от акваланга и бормотухи до хрущевок и «царицы полей», да еще и богатым справочным аппаратом снабдила. Здесь и предметный указатель, и библиографический список, и указатель имен, и подробные примечания. Но мы же истинные книжники и, естественно, обратились к содержанию в поиске статьи о книгах – это же немыслимое богатство в советское время, обозначающее все разом: от образования до статуса владельца. А такого этюда на букву «к» нет! Виданное ли это дело - не написать о книгах? И вдруг материал обнаружился, правда, на букву «м» - под названием «Макулатура». Вот тебе раз…
Оказывается, уже в словаре Дмитрия Ушакова, вышедшем в 30-х годах XX века, переносный смысл этого слова уже обозначили: «Макулатурный роман, бездарный, никчемный с эстетической и познавательной точек зрения». Наталия Лебина приводит данные Главполитпросвета первых послереволюционных лет, где приводится статистика библиотечных запросов: мужчины читали старые авантюрные романы, а женщины - книги Лидии Чарской, т.е. бульварную литературу. Приобретать книги могли немногие, и государство, засучив рукава, принялось за формирование нового человека: в заводских и поселковых библиотеках молодежи предлагались сочинения классиков марксизма, речи Ленина, Бухарина и Чичерина, а также сокращенный вариант книги Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». В питерской газете «Смена» писали: «Книжки против попов ребята берут нарасхват».
Но ведь не только политикой наслаждались жаждущие великих перемен горячие юные головы; прогрессивные издательства начали выпуск развлекательного чтива о революционных пинкертонах, о красной романтике. Одним из первых такую идею поддержал бакинский большевик Павел Бляхин, написавший повесть «Красные дьяволята», они же впоследствии «Неуловимые мстители».
В то же время из библиотек изымалась «вредная» литература: почти весь Жюль Верн, приключения Луи Буссенара и многие другие «дореволюционные» приключения. Но в конце 20-х страсть к политике поутихла, да и пропаганда чтения стала сходить на нет. Лазарь Каганович на IX съезде ВЛКСМ заявил: «Призыв к пинкертоновской литературе должен быть заменен призывом к изучению контрольных цифр пятилетки». Теперь уже в разряд макулатуры отправились сочинения Леонида Леонова, Льва Гумилевского, Викентия Вересаева, осмелившихся показать «жизнь советского общества во всем ее многообразии»; сразу после войны запретный список пополнили книги Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Библиотекари всех рангов рекомендовали к прочтению литературу с ярко выраженной социальной направленностью: в одном ряду стояли книги Горького, Войнич, Ромена Роллана, Фурманова, Серафимовича, Николая Островского и Шолохова.
Чехова молодежь не читала вовсе: психологические проблемы и переживания были не в тренде, зато «Как закалялась сталь» прочел каждый комсомолец, а Павка Корчагин на несколько десятилетий сделался эталоном советского молодого человека. Книжку хранили, как икону; даже во время войны не у каждого поднималась рука, чтобы отправить ее в печку, чтобы хоть немного согреться.
А вот с развлекательным, легким чтением было плохо: совсем не для этого существовала Большая Социалистическая Литература. Лев Овалов, начавший было писать детективы о чекисте-контрразведчике майоре Пронине, вскоре отправился на 15 лет в места не столь отдаленные, и о славном борце со шпионами надолго забыли.
Хрущевская оттепель стала отправной точкой реабилитации многих авторов; в те годы книг издавалось достаточно, и при желании можно было составить библиотеку по собственному вкусу: тут тебе и классики, и современники, и зарубежные писатели – выбирай все что хочешь, лишь бы финансы позволяли.
Примерно тогда же появились и нелегальные книгораспространители, ходящие под статьей, помните: «— А кому сейчас везёт? Я, вон, на Стефане Цвейхе (именно так произнес спекулянт фамилию Цвейга – прим. авт.) погорел. Уж на что сто́ящий писатель был… Выпустили второе издание — и всё: у меня четырнадцать комплектов не продано. Володя, а Мопассан как подвёл, а? — Я теперь и в Конан Дойля не верю». (фильм Льва Кулиджанова «Когда деревья были большими», 1962)
А потом родился волшебный Самиздат; правда, по мнению академика Лихачева, самиздат существовал всегда, но наполнение его было разным, в зависимости от цензурных ограничений. Мало кто из читателей-потребителей мог устоять перед соблазном прочесть что-либо запрещенное, и в 70-х – 80-х годах советские читатели впервые увидели перепечатанные на пишущей машинке «слепые» копии «Доктора Живаго» Пастернака, «Ракового корпуса» Солженицына, «Реквиема» Анны Ахматовой.
К середине 70-х понятие «макулатурная книга» приобрело совсем иной смысл: человек, жаждущий общения с литературой, сдавал в пункт вторсырья старую бумагу, и за каждые 20 кг получал вожделенный талончик на приобретение именно тех книг, которые имели статус идеологической макулатуры в 30-х: счастливые покупатели уносили из магазинов сочинения Жорж Санд, Александра Дюма, Гилберта Честертона и Рафаэля Сабатини.
«Вишенкой на торте» служил неприятный факт: в пунктах приема макулатуры частенько оказывались перевязанные бечевкой собрания классиков марксизма-ленинизма, изданные на мелованной бумаге, в богатом коленкоровом переплете с золотым тиснением…
Спасибо, что дочитали до конца! Подписывайтесь на наш канал и читайте хорошие книги!