Гений информационной войны или исполнитель политического заказа?
Представляем Вам уникальное издание — переведенные на русский язык дневниковые записки английского журналиста XIX века Уильяма Ховарда Рассела «Британская экспедиция в Крым».
Тема Крымской войны, наверное, наименее раскрытая тема отечественной истории. До сих пор большая часть ее событий остаются вне исследований. Но и те, что были изучены, находились под огромным влиянием существовавшего в то или иное время политического строя и часто диаметрально разнятся, отражая потребности действующей власти. Сейчас, когда над нами не довлеют идеологические догмы, мы имеем прекрасную возможность привести все к общему знаменателю, без ретуши показать лица всех участников событий. Но это будет тем, ради чего стоит жить и бороться — правдой. И здесь очень важна любая крупица информации с обоих фронтов, из всех лагерей воюющих сторон. В этом смысле записки Уильяма Рассела уникальны, ибо это взгляд на события не только противника, но и человека, не зацикленного войной, стремящегося показать ее самые темные стороны. Хотя, на самом деле не все так просто…
ОБ ИНФОРМАЦИОННОЙ ВОЙНЕ, КАК ЯВЛЕНИИ И СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, КАК ЕЕ ОРУЖИИ
Восточная (Крымская) война (1853–1856) стала крупнейшим военным противостоянием XIX века, в котором впервые после наполеоновских войн сошлись армии геополитических «тяжеловесов» Европы, попутно втянув в события некоторых из своих полувассалов, если так можно назвать в той или иной степени зависимые страны.
Сложно говорить об искреннем патриотизме в войне, когда в ее начале виновны все участники. Моральные нормы нечасто принимаются в расчет в отношениях между государствами. Так уж сложилось, что политика изначально грязное дело, соответственно и войны, которые являются ее продолжением, не могут иметь чистый источник. Недаром в словаре В.Даля политик — это «умный и ловкий (не всегда честный) государственный деятель; вообще скрытный и хитрый человек, умеющий наклонять дела в свою пользу».
Свою выгоду в этой войне искали все, но нашли немногие. В ожидаемо грянувшем мировом катаклизме, признанно ставшем моделью грядущих мировых боен, сошлись в схватке не только люди и даже не только образцы новых видов оружия.
Впервые было доказано, что вести войну можно и нужно не обязательно за взятие позиций и истребление масс неприятельских солдат, а за мозги собственных обывателей, формируя в их головах общественное мнение. В результате рождался тот самый пресловутый патриотизм, готовность сложить голову за интересы совершенно чуждых людей, в том числе за правительство, часто бессовестно угнетавшей простого человека страны, которая внезапно назвала себя Родиной и отправила умирать.
Крым стал тем полигоном, на котором впервые были обкатаны технологии информационной войны, отныне ставшей таким же видом боевых действий, как и все остальные, разве что крови проливалось меньше. Этому способствовали, прежде всего, два фактора: возрастание скорости прохождения информации, происшедшее благодаря появлению такого технического новшества, как электрический телеграф и появление штатных корреспондентов СМИ на театрах военных действий.
Середина XIX века стала не только временем индустриальных революций, но и периодом глобальной «медиализации» населения. Появление среднего класса, все больше и больше влиявшего на внутреннюю политику, стремившегося активно участвовать в жизни страны и государственном строительстве, изменило внутреннюю структуру общества. Газеты стали общедоступной, практически обязательной составляющей утреннего ланча джентльменов, примерно как знаменитый английский пудинг.
Это был настоящий подарок для правящих классов, получивших еще один инструмент влияния на массы и манипулирования общественным сознанием. При поддержке государства, политических партий и крупного капитала началось возникновение медиаимперий, одной из первых и наиболее влиятельной стала лондонская газета «Таймс» (The Times). Отныне с благословения «власть предержащих и сильных мира сего» пресса вышла на передовые рубежи борьбы за души, голоса и совесть.
«Таймс» не случайно оказалась лидером, который к середине XIX века считался синонимом респектабельности. Со времени, когда английский типограф Джон Уолтер начал в 1785 году издавать газету Universal Daily Register, переименованную в 1788 году в The Times, она прошла большой путь, войдя в начале следующего столетия в ранг непререкаемых авторитетов в мире информации, закрепив за собой статус влиятельного издания мирового уровня. Взвешенная позиция «Таймс», не допускавшая явного радикализма, ориентация на традиционные ценности среднего класса выгодно отличали ее от популистских и радикальных изданий того времени, не говоря о бульварной прессе.
Публикации «Таймс» сыграли важную роль в таких важных политических событиях Англии, как первая парламентская реформа 1832 года, давшая право голоса мелкой и средней буржуазии и уничтожившая часть «гнилых местечек» в пользу промышленных центров, принятие закона об эмансипации католиков, отмена хлебных законов в 1846 году. В середине XIX века «Таймс» получила прозвище «Громовержец». Ее ежедневный тираж достиг 60 000 экземпляров, тогда как тираж ближайшего конкурента едва приближался к 6000. Точность и качество репортажей, своевременность освещения событий, высокий уровень передовиц и аналитических статей, осведомленность в хитросплетениях европейской политики, сделали «Таймс» эталоном европейского периодического издания. Во многих европейских столицах собственные корреспонденты «Таймс» пользовались таким же вниманием, как и послы иностранных держав. Пресса в лице «Таймс» становилась подлинной «четвертой властью». Даже королева Виктория в одном из писем сетовала на влиятельность этой газеты.
КРЫМСКАЯ ВОЙНА — ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС УИЛЬЯМА РАССЕЛА
Пик популярности «Таймс» пришелся на события Крымской войны, в период редакторства талантливого организатора Джона Делейна. Освещать военные действия был отправлен знаменитый к тому времени журналист «Таймс» — 32-летний ирландец Уильям Ховард Рассел, первый военный корреспондент в истории британской прессы. Делейн, чутьем опытного редактора понявший значение этой войны, а так же какие рейтинги могут дать «горячие» публикации из эпицентра событий, командировал туда лучшего из штата сотрудников, одновременно на высшем уровне решив вопросы его аккредитации в действующей армии. Это было безошибочное решение и точный выбор исполнителя!
Репортажи Рассела с места боев вдохновляли поэтов, строки его репортажей становились крылатыми выражениями, а его разоблачения военных и политических кругов привели к отставке правительства и к смене военного руководства. Он стал первым представителем СМИ, отправившимся с армией на театр военных действий, пройдя с ней через все испытания одной из тяжелейших войн мировой истории, открыв эпоху военной журналистики. С этого времени кредо большинства журналистов, работающих в военное время, выражалось в формировании четко определенного общественного мнения, а также оказания как можно более весомого влияния на ход ведения кампании и результат всей войны, естественно, в контексте политики издания и стоящих за ним политических кланов. Нужно сказать, что первоначально не планировалось использовать Рассела непосредственно на театре военных действий, а ограничиться постоянным корреспондентским пунктом на Мальте, которая была перевалочной базой британских войск по дороге на восток, и где имелся мощный телеграфный узел. Но такое положение не устраивало самого журналиста, понявшего, что основные события развернутся в Черноморском регионе и потому рискнувшего отправиться с армией дальше на восток, в самое горнило войны.
Деятельность Рассела на поприще военного репортажа в Крыму стала одним из трех знаковых «столпов» Восточной войны для Британии. Вторым стала атака Легкой бригады под Балаклавой 25 октября 1854 года, но не как военное событие, а как сюжет одноименного эпического творения Теннисона, третьим — подвижничество Флоренс Найтингейл.
Конечно, трудно назвать Рассела военным журналистом в современном смысле этого слова. Его личный военный опыт сводился к репортажам о военном конфликте между Пруссией и Данией в 1850 году. Специальные знания репортера были минимальными, а система подчинения неопределенной. Но отрицать первенство, как первого, кому удалось обеспечить сначала информационную поддержку действующей армии, а потом, когда война затянулась, показать обнажившиеся язвы закостенелой военной машины Англии, нельзя. Кстати, сам он презирал звание «военный корреспондент», считая себя свободным от каких либо отношений с армией.
Рассел был обречен на успех. Этот, как описал его один из коллег, «упитанный очкарик с двойным подбородком, ясными глазами, живым языком», легко становился душой компании и быстро заводил нужных друзей. От природы коммуникабельный, обладавший удивительным умением располагать к себе собеседника, будь то солдат из траншей или генерал из штаба, он быстро узнавал то, что ему было нужно узнать, попадал туда, куда ему нужно было попасть.
«Британская экспедиция в Крым» — апофеоз более чем года работы Рассела в «горячей точке», говоря современным языком. По сути, это личный дневник журналиста, его записки, в которых он пытается понять происходившее, переосмыслить его. Последнее особенно заметно, если сравнить страницы книги с его «Письмами журналиста» или газетными репортажами.
Записки Рассела, представленные в этом издании, уникальны, ибо позволяют взглянуть на происходившее глазами человека, не связанного с армией обязательствами военной службы и обремененного грузом офицерских эполет. В этом его преимущество перед военными коллегами, хотя и оставившими немало свидетельств о своем участии в Восточной войне и Крымской кампании 1854–1856 гг., но находившихся под влиянием корпоративной этики, субординации, дисциплины и служебного долга. Их взгляд, как правило, сужался до круга должностных обязанностей, отражая лишь отдельные детали войны, чаще всего касавшиеся личного участия в том или ином событии.
Рассел — совсем иное дело. Хотя он и отправился на театр военных действий как частное лицо, но под эгидой и с разрешения командования армии и поэтому видел свое участие в кампании как исполнение долга перед страной. К вниманию к деталям его приучила предыдущая 12-летняя практика в «Таймс», где он специализировался в перебирании «грязного белья» политиков и политических партий, преуспев на этом поприще. Нацеленный на точное отражение событий, умевший выделить проблему, имевший собственное мнение, он изначально был настроен на такой стиль работы, а не на воспевание заслуг командования, для которого вскоре стал «головной болью».
Ирландская прямота, презрение к авторитетам и иронический взгляд на вещи пронизывают его творчество. Его суждения о войне и ее причинах достаточно смелые, демонстрируют независимость оценок и свободу суждений. И, конечно, стиль. Несколькими фразами, не распыляясь на эпитеты, он часто дает полную картину происходивших событий. Текст страниц дневника легко воспринимается как зрительный образ. Напри-мер, всего два предложения, и мы как наяву представляем себе турецкий Галлиполи: «Городишко, сказать по правде, завалящий. Живописный отчасти, но, как все живописное, на редкость неудобный для жизни».
Не правда ли, что-то есть от Чехова? Нужно сказать, что репортажи Рассела должны стать настольной книгой любого уважающего себя и свой труд журналиста. Точно так же, как и занятая им позиция. Первые же фразы книги дают понять, что хотя они близок к руководству армии, его взгляд на события не всегда совпадает с официальным: «Истинные причины войны с Россией скрыты завесой пусто словия, погребены под грудой манифестов, протоколов и депеш. Они остаются делом совести европейских политиков, которые, увы, не спешат с откровениями. Николай I действительно посягал на независимость Турции. Но что если Порта находилась бы на краю света и дела ее никак не влияли на торговлю и репутацию Союзников на Востоке? Вряд ли Англия и Франция столь живо озаботились бы ее судьбой».
И все же начало событий и участие в них Рассела показывают нам еще малоискушенного журналиста, посчитавшего, что отправляется в одну из бесконечной череды экспедиций, которые в XIX веке во множестве предпринимала Англия. С первых слов видно, насколько все ему любопытно, он старается понять происходящее, часто даже вызывая сарказм у наблюдавших за ним со стороны офицеров. Один из них оригинально прокомментировал восторженное заявление корреспондента, что « …еще ни одна армия в мире не перевозилась с такой роскошью…», — «…ему, наверное, предоставили каюту I класса…». Можно представить, как надоел своей динамикой занятым службой офицерам этот холеричный маленький упитанный ирландец, еще и пристающий к ним с расспросами.
Первая часть его дневника — увлекательное описание путешествия, любование природой, восхищение людьми, отправившимися в далекое и опасное плавание защищать интересы страны, которая в свою очередь стала на защиту другой, пусть не совсем цивилизованной, но дружественной ей державы.
В начале экспедиции он восторгался всем. Даже работой административной машины, которая уже начала давать сбой: «Интендантство работало день ото дня лучше, всемерно обеспечивая войскам безбедную жизнь. Однако главное испытание — полевой жизнью — было еще впереди».
Время его критических и нелицеприятных для военной администрации и правительства Великобритании репортажей еще не наступило. Пока все почти хорошо. В конце августа — начале сентября 1854 года «отец военной журналистики» был бесконечно горд, оказавшись в составе «армии вторжения».
Приключение продолжалось, и Рассел постепенно превращается в банального хроникера: «Возлияния кислым вином и огненным бренди по случаю высадки прошли небеспоследственно, однако люди пребывали в добром здравии. Впрочем, средняя заболеваемость несколько возросла из-за буйного препровождения времени, отведенного на прощание с близкими в Лондоне. Офицеры развлекались, паля в цель из револьверов, то на скалах, то возле казарменных стен. Но по мере того, как накалялось солнце, принуждая к полуденному покою, веселые обеды и вечеринки утратили прелесть, и отовсюду зазвучали жалобы на скуку».
В этой части книги много новых имен, свидетельствующий, что автор пытается расширить круг общения. Своим для офицеров Рассел не стал никогда, хотя многочисленными друзьями в их среде обзавелся. Он чувствует это, но не придает значения. Офицеры его общество терпели, однако не принимали в свой круг, недоумевая, для чего Раглану вообще нужен этот странный писака.
Чем же тогда нам интересен Рассел и его записки? Не секрет, что британская библиография Крымской войны, хотя и значительна количественно, качественно не идет ни в какое сравнение с русской или французской. Английские авторы не создали ничего равного Тотлебену, Богдановичу, Зайончковскому, английская армия не смогла «родить» своего Ниеля.
Многочисленные английские мемуары страдают узостью взглядов и, зачастую, снобизмом авторов.
В этом смысле репортажи Рассела оказались спасением для Англии, и он это прекрасно понял, когда облек свои записки в форму большой книги. Это уже не репортажи, это прекрасный труд, описывающий интереснейший исторический период. Одной из фраз своего дневника он точно определяет роль и значение военной журналистики и роль журналиста, сопровождающего армию, вообще: «Пресса, верная своему долгу и предназначению, согревала сердце нации проповедью любви, надежды и взаимной поддержки. Ожидая помощи, которая не могла не прийти, солдаты знали, что страна не забыла о них, что она благодарна им, что она им сочувствует. И это вдохновляло их на новые подвиги стойкости. Вот слова одного из высокопоставленных австрийских офицеров: «Не знаю, что сталось бы с британской армией, если бы не британская пресса. Министры отрицали ее бедственное положение, и парламент не помог бы ей, если бы журналисты не подняли тревогу. Французские газеты сообщали о страданиях союзников, но умалчивали об их стойкости и вере в победу. Без английских журналистов Европа до сих пор считала бы, что сражение при Альме выиграл маршал Сент-Арно…».
Не менее важно определение Расселом предназначения прессы в военное время: «Спасенная, воскрешенная из мертвых, восславленная и вознесенная в общественном мнении до небывалых высот, наша армия многим обязана прессе. Если бы пресса не послужила ей рупором, если бы о подвигах и невзгодах английской армии люди узнавали лишь из холодных, скупых, маловразумительных или лживых донесений, положение ее было бы сейчас совсем иным, причем не только за границей, но и на родине.
Но такие гиганты не знают благодарности, ее нечасто встретишь и у обычных людей. И хоть прессе дозволено свободно воспевать и льстить, критика воспринимается как непозволительная дерзость. Впрочем, прежде штатским газетчикам вряд ли когда и доводилось критиковать армию. Они гораздо чаще исполняли приятную обязанность восхваления солдат и офицеров, нежели неприятный долг порицания. Но со дня отплытия в Галлиполи первых батальонов и до конца войны
мы не раз были вынуждены сетовать на ошибки высших департаментов и скудость поспешных приготовлений — бесспорные, не имеющие оправдания, самой жизнью выявленные недостатки. И если оптимист утешится мыслью, что все это — неизбежные последствия любого человеческого предприятия, то основная часть общества постарается избежать их повторения и исправить нанесенный вред. Исполненная горделивых надежд, нация поначалу оказалась не готова к жертвам, испытаниям и лишениям. Британия считала себя военной державой, но на деле имела лишь непобедимые батальоны храбрых солдат под командой элегантных и пылких джентльменов, в большинстве своем пренебрегавших призванием и наукой профессионального солдата. …У нас не было резервов, не было подготовленных войск, что пришли бы на смену храбрецам, погибшим в горниле войны».
Рассел — личность. Он не похож на Кинглейка, добросовестно исполнявшего роль историографа экспедиции в Крым и хроникера ее главнокомандующего — генерал-лейтенанта лорда Раглана. Будучи человеком сугубо гражданским, Рассел стремится познать суть событий, а не заниматься описанием только того, что видит. В этом его сила, составная часть его таланта, отличающая дешевого хроникера от глубокого аналитика. Он даже свою слабую специальную подготовку разворачивает в свою сторону: «О великих битвах штатские могут судить не хуже военных, хоть и не обладают знанием тактики и мелких деталей боя».
Иногда можно слышать мнение, что публикации Рассела имели такой резонанс, что в итоге привели к смене правительства и военного руководства Великобритании. Действительно, авторитет Рассела в английском обществе был столь высок, что командующий английской армией в Крыму лорд Раглан не решался препятствовать его деятельности, хотя она была откровенно неблагоприятной для имиджа командования армии в Крыму. Тем более он не решился удалить его из Крыма, понимая, что теперь это будет крах его военной карьеры — общество не простит ему покушения на «голос правды».
Думаю, что значение личности Рассела в устранении правительства — это все-таки преувеличение. Он был достаточно осторожен. Известную фразу о том, что «…британские солдаты похожи на львов, возглавляемых ослами», он преподносит, как якобы услышанную им из уст одного из русских офицеров.
Раглан в его описании — дилетант, которому победы достаются волей Провидения, а не присутствием у него какого-либо военного дарования:
«И вот, не будучи членом клик, не имея в душе ни ненависти, ни зависти, я спрашиваю: проявили ли полководцы Альмы хоть малую долю полководческих качеств? Начнем с лорда Раглана. Офицер штаба, приходящийся ему родственником, рисует его как одного из храбрейших, невозмутимейших и благороднейших джентльменов, рожденных под британским небом.
Так и видишь, как под градом ядер он преспокойно ведет армию по полю битвы, «словно по Роттен-Роу», и для каждого-то найдется у него ласковый кивок. Но вот он оставляет генералов и солдат сражаться по собственному разумению, и пробираясь меж рядов французских стрелков, пересекает реку. Он не знает, куда направляется, не знает, где находится враг. Случай приводит его на холм, с которого видны какие-то русские орудия. Он посылает за пушками Тернера и удивляется, что их нельзя в мгновение ока переправить через реку и взволочь на холм, представляющий трудность и для всадника налегке. Затем он легким галопом направляется к гвардейцам перед самым началом атаки, о завершении которой узнает, находясь уже в каком-то овраге».
В тоже время, он не выраженный русофил, скорее наоборот. Уважая русских, как сильного противника, не упускает случая пнуть их, особенно если дело идет о таких чувствительных для британца вещах, как благородство, правда, применимо исключительно к тем же британцам. С его слов настоящий подвиг русских артиллеристов при Балаклаве, вернувшихся к орудиям и сумевшим «угостить» напоследок отходившую английскую кавалерию выглядит совершенным варварством:
«Русские артиллеристы, когда буря кавалерии прошла, вернулись к своим орудиям. … К вечному позору русского имени эти злодеи окатили убийственной картечью массу сражающихся людей и лошадей…».
Был бы Рассел в Крыму или его там бы не было, английское общество, особенно его средний класс и политическое руководство оказались чрезвычайно чувствительны к поражениям, особенно если они серьезно бьют по экономике и имиджу страну. Нечто подобное происходило в 1854–1855 гг. Рассел дразнил соотечественников, всячески привлекая внимание к событиям в далеком Крыму, хлестко воздействуя на привыкших к несомненному величию Британской империи господ из среднего класса своими словами, которые никто из его коллег не решился бы употреблять ранее: «глупость», «невежество», «ошибки», «промахи»… Обыватель не мог не поверить, что относится к великой Британской империи, над которой никогда не заходит солнце, но, кажется, теперь в далекой России начался закат ее военной славы.
Рассел лишь поднял проблему. Резонанс умело устроила «Таймс» с подачи стоящих за ней политических сил, которые, опираясь на ставшие известными благодаря Расселу проблемы армии и общества, добились отставки правительства лорда Абердина в 1855 году. Но стал ли Рассел уверенным в себе и своем праве беспощадно критиковать военное руководство страны самостоятельно, или за его спиной стояли какие-то иные влиятельные силы, которым эта критика и ее беспощадный стиль были нужны для решения своих политических задач?
Здесь тоже не так все просто. Но мы знаем точно, что когда журналист, впервые столкнувшись с проблемами войны и глупостью собственного командования, написал своему работодателю, главному редактору «Таймс» Делейну, может ли он говорить честно обо всем, что происходит в Крыму, или должен держать язык за зубами, последний заверил его: «…можете говорить столько правды, сколько можете». Впоследствии эти слова дорого стоили Делейну, которого в компании с его настырным корреспондентом правительственные оппоненты обвиняли едва ли не в государственной измене.
АПОФЕОЗ ВОЙНЫ ИЛИ ИНЪЕКЦИЯ ПРАВДЫ ОТ УИЛЬЯМА РАССЕЛА
С момента ответа Делейна стиль репортера-путешественника сменился стилем публициста-погромщика, занявшего твердую позицию непримиримой борьбы с существующими порядками. Апофеоз его творчества пришелся на то время, когда война в Крыму постепенно превратилась в административный кошмар. Произвол бюрократии приводил к тому, что русские пули уносили меньше человеческих жизней, чем «труды» собственных тыловых служб. Рассел объясняет проблемами снабжения возросшее зимой 1854–1855 гг. дезертирство английских солдат, которых только желание выжить, не умереть от голода и холода, вынуждало перебегать к русским, надеясь провести оставшиеся годы войны в более-менее сносных условиях, подальше от передовых линий с их опасностями.
Он поднимает все промахи командования, не позволившие завершить кампанию до наступления холодов. Альму Рассел считает упущенной победой, в чем виновно высшее командование армии: «Не будучи знатоком, я могу судить лишь в свете здравого смысла и говорить языком тех, кто понимает в этом больше меня. Во-первых, мы атаковали противника на позициях, выбранных им самим. Мы не сделали ни малейшей попытки маневра или обхода. Возможно, учитывая наше расположение, отсутствие кавалерии и огромную массу имущества, сложные маневры были нам не вполне посильны. И все же есть мнение, что хороший фланговый марш, который мы и предприняли позже, хоть и оторвал бы нас на время от береговых позиций, зато позволил бы загнать противника меж двух огней и в случае успеха — уничтожить его армию».
Чем больше ухудшалась ситуация в Крыму, тем сильнее в Англии проникались верой в его слово, считая голосом правды, голосом совести нации. Первые искалеченные и больные, вскоре наводнившие улицы английских городов, подтвердили правдивость репортажей Рассела, которого обыватели стали ценить за откровенность и честность.
«Таймс» стала сверхпопулярной, тиражи росли вместе с политическим весом. С каждым новым репортажем Англия приходила в ужас, а учитывая прекрасный стиль изложения, ужас постепенно превращался в каждодневный кошмар, особенно тех, чьи дети, мужья, родственники воевал в Крыму за интересы страны, у которой они в одночасье оказались в пасынках: «В начале 1855 года я не мог более молчать о том, что армии грозят тяжелейшие потери, если немедленно и с большой энергией не защитить ее от гнева стихий. Все, что могла наша армия, — это прокормить себя, строить жилье было решительно не из чего. Инженер-капитан Кин имел в распоряжении 4000 тонн строевого леса, но не мог никого заставить не то что заняться постройкой, но даже сгрузить лес c кораблей.
На каждый барак уходило более двух тонн. Что до «теплой одежды», то самые эти слова звучат для ветеранов Крыма полнейшей безнадежностью. Часть одежды затонула вместе со злосчастным, обреченным «Принцем», а часть и вовсе потерялась. До нас доходили слухи, что у Константинополя сгорел корабль с одеждой, что где-то промочили ее целую партию… Да я и сам видел, как несколько барж с теплыми шинелями для солдат весь день пролежали в Балаклавской бухте под бес прерывным дождем и снегом. Их попросту некому было принять, а точнее — никто не желал их принимать без соответствующего приказа. Нас губил «политес», бесконечные правила и регламенты. Каждый как огня бежал ответственности, даже когда знал, что на кону сотни жизней. Нас сковала проклятая система заявок, приказов и докладных, от которых пришла бы в отчаяние целая армия крючкотворов».
Верхушка, в противовес массам, стала тихо его ненавидеть. Взбешенный принц Альберт называл журналиста не иначе, как «несчастным писакой». Военный министр, которому в том числе репортажи Рассела стоили должности, в частных беседах выражал надежду, что по прибытии в Англию его предадут суду Линча. Но Рассела уже было трудно остановить, он находил слабые места и беспощадно бил по ним, часто играя на самых чувствительных чертах нации: «Суровое и мрачное выдалось у нас Рождество на севастопольских высотах, а Новый год — невеселый. Где были наши подарки, наши рождественские посылки от добрых соотечественников? Где были дары из герцогских парков? Где были тучные олени, ради которых знать поступилась принципами, где были жестянки с мясными консервами, отягощавшие трюмы отважных яхт, где были шерстяные вещи, ради которых натрудили пальцы и извязали несчетные клубки наши жалостливые соплеменницы? К концу года в британском лагере под Севастополем насчитывалось 3500 больных, причем можно было смело сказать, что болезни, по большей части, вызывались тяжелым трудом в плохую погоду и всепроникающей сыростью. Представьте себе лужу, больше похожую на болото, а в ней — палатку, в которую дюжина несчастных, до костей промокших солдат возвращается в чаянии крова, после двенадцати часов, проведенных в траншее с водой. А теперь представьте их состояние после суток под этим кровом, где они сидят, сгрудившись вместе, без перемены одежды или спят в чудовищной тесноте, завернувшись в сырые одеяла. Но почему они спали в палатках? Где же были высланные им разборные бараки? — Где? — На борту кораблей в Балаклавской бухте! Некоторые из этих баснословных строений плавали у самого берега».
Дело было сделано. Когда возмущенная событиями в Крыму общественность кинулась искать «козла отпущения», он уже был в наличии. Беспощадная критика высшего военного руководства армии не позволяла сомневаться, что ответственным за все назначат Раглана, но смерть уберегла генерала от неминуемого позора. Рассел, чутьем талантливого аналитика предчувствуя смену руководства армии, писал, намекая, что второго знатного, но не талантливого руководителя армия не переживет: «Генерал с громким именем, возможно, добавит нам блеска, но на войне все решают умение и энергия, и здесь, под Севастополем, немало тех, кто с успехом возглавил бы армию и притом неплохо выступал бы в роли генералиссимуса».
Вскоре фамилия журналиста стала в Англии синонимом правды. Но так ли было на самом деле?