Она
тщательно старалась скрыть свое волнение, но сын не мог не заметить беспокойство и
тревогу, появившиеся в ее глубоких карих глазах. Во время выступлений сына в Киеве,
мать по нескольку раз на день звонила ему, ее интересовало все - что ел, как играл, не
устал ли и собирается ехать куда - нибудь еще. В последнем разговоре с мамой, пианист
сообщил ей, что решил выступить с одним концертом в Донецке. Неизвестно от чего
мамин голос задрожал, смолк, словно захлебнувшись, через несколько секунд, она
заикаясь с надеждой спросила: " Ну, а после этого концерта, в тот - же день домой?" " Не
знаю, мам, как получится". Вместо ответа в трубке послышались звуки, похожие на
сдерживаемый плач, затем безразличные короткие гудки.
Александр решил, что этот концерт сыграл плохо. Играя, он не ощущал привычного
слияния себя и инструмента в единое целое, которое необходимо для виртуозного
исполнения. Александру не давали покоя мысли о всхлипывающей трубке. Ох, мама,
мама. Занавес опустился. Концертный зал имени С. Прокофьева рукоплескал. Пианист
тяжело вздохнул и пошел, как подобает, к публике. Она хлопала стоя. Здесь, как нигде ,
прослеживалось явное расслоение общества. На лучших местах богатые, сверкающие
драгоценностями, люди, а дальше народ победнее и попроще, но зато сколько восторга в
его глазах. Глядя именно в эти глаза, Александр улыбнулся, наверное, все - таки сносно
сыграл.
Он терпеливо дождался конца банкета, устроенного в его честь, и сославшись на
усталость, поехал в отель. По дороге Александр спросил шофера:
- Анатолий Петрович, а как мне добраться до Ханжонково?
Водитель, привыкший скрывать свои эмоции от именитых пассажиров, на этот раз не
выдержал и с откровенным недоумением переспросил:
- Ханжонково?
- Да.
Сухо ответил пианист.
- Можно добраться по железной дороге, но вас я могу отвезти на машине. Зачем вам
париться в вонючей электричке.
- Нет, спасибо, я поеду электричкой.
Странно нажимая на последнем слове, твердо ответил Александр.- Ну и чудак этот
русский немец, предлагаешь, как л учше, а он отказывается, наверное, не представляет
себе, как это телепаться по нашей железной дороге больше часа.
На следующий день, утром Александр Фокельзан уже сидел в электропоезде, проходящем
через Ханжонково. Поезд дернулся и мягко покатил по рельсам. Двери вагона со
скрежетом раскрылись и на проходе появились двое. Не молодой мужчина, в темных
очках, по- видимому, слепой держал в руках потрепанный баян, к которому была
привязана пластиковая бутылка с обрезанным горлышком, для подаяний или для
вознаграждения за труд, как кому угодно считать. Баяниста под локоть вела пожилая
женщина, наверное, жена. Сделав пару шагов, они остановились и под звуки баяна
дружно запели про калину, про родину и про Украину, якої кращої нема. Пели громко и
бодро, но от этой бодрости невыносимая тоска в душу залазила. Закончив песню, пара
медленно пошла по вагону. Громко брякая, в бутылку летели крупные и мелкие монеты и
неслышно ложились бумажные гривны,