Стихийное евразийство поэта и главный идеолог эпохи НЭПа
Без малого век назад, в период нэпа, «новой экономической политики», один из лидеров СССР Николай Бухарин, редактор «Правды», главной газеты страны, и вообще человек, ответственный в правящей партии за идеологию, много внимания уделял положению дел в советском искусстве – особенно в литературе.
Это вообще было время, когда политики много и увлечённо говорили и писали о романах и стихах. Политбюро обсуждало важные книжные новинки, Будённый по-кавалерийски громил Бабеля, Троцкий так вообще периодически выступал в роли самого настоящего литературного критика.
Бухарин, казалось, был одним из немногих советских политиков, кто ратовал за сохранение цветущей сложности отечественной литературы. Сын преподавателя гимназии, человек, юность которого пришлась на расцвет Серебряного века, восторженный почитатель Гейне — Бухарин сам был не чужд писательству. У его политических и экономических статей был, что для политиков редкость, свой узнаваемый стиль – цветастый, резкий и нервический, почти декадентский. Находясь в заключении, он сам будет писать художественные тексты – сильную интересную прозу (автобиографический роман «Времена») и довольно неровные стихи, читать которые сейчас, тем не менее, очень страшно: они были написаны непосредственно перед бухаринским расстрелом.
Бухарин старался поддерживать талантливых современных авторов. Он давал высокую оценку как произведениям умерших недавно «декадентов» Брюсова и Блока (тем более что они, прямо или опосредованно, Советскую власть поддержали), так и текстам «попутчиков» типа Пастернака и Мандельштама. Он любил Горького и Маяковского, с первым дружил. И обратное: коммунист Бухарин жёстко критиковал литераторов и идеологов, группировавшихся вокруг чрезмерно «пролетарского» в плане идеологии журнала «На посту», да и в целом не переносил творчество поэтов-комсомольцев, называя его «бревном с красным флагом».
Более того, именно Бухарин в 1925 году готовил партийные решения по резолюции ЦК РКП(б) «О политике партий в области художественной литературы». Эта резолюция была очень либеральной по тем непростым временам. В частности, в ней провозглашалось «свободное соревнование различных группировок и течений в данной области» и отметалась организация «литературного единоначалия» (типа Союза писателей). И даже утверждалось вот что: «партия должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела» (sic).
Так почему именно интеллигентный, начитанный и мягкий Бухарин, которого одно время французский писатель Андре Мальро предлагал сделать главным редактором международного проекта – увы, сорвавшегося – «Энциклопедии ХХ века», выступил в январе 1927 года со своими «Злыми заметками», по сути, в роли застрельщика посмертной антиесенинской кампании?
Мнений по этому вопросу много. Если не брать в расчёт версию о «русофобии» чистокровного русака Бухарина (на чём настаивает, например, автор книги «Заметки о Бухарине» Юрий Емельянов), исследователи сходятся на следующем: Бухарин с санкции Сталина решил ударить по опальному Троцкому, который относился к Есенину с симпатией и написал вскоре после смерти поэта прочувствованный некролог. Об этом пишут литературоведы Олег Лекманов и Михаил Свердлов (в книге «Есенин. Биография»). Захар Прилепин в объёмной биографии Есенина (в которой больше тысячи страниц) стоит на схожих позициях:
«Считается, что во второй половине 1920-х Троцкий занимал «левую» позицию и боролся против Сталина и Бухарина, занимавших позицию «правую». При этом антиесенинская кампания была, безусловно, легализована Сталиным. Ближайший сталинский соратник той поры Николай Бухарин довёл эту историю до логического конца, опубликовав в январе 1927-го в «Правде» свои «Злые заметки» с жесточайшей критикой поэзии Есенина – «причудливой смеси из кобелей, икон, сисястых баб…» – и «российской националистической идеологии» вообще».
Конечно, лишний раз пнуть утратившего большую часть своего влияния Троцкого и для Сталина, и для Бухарина было в порядке вещей. Только вряд ли на Бухарина в тот момент так сильно давил Сталин, что тот взял и «прогнулся» – буквально через год-другой Бухарин, пусть отчасти загнанный в угол, сам начнёт конфликтовать со Сталиным и ЦК и наговорит в адрес своих недавних соратников много резких и смелых слов.
Добавим, что сама двойственность нэпа определяла странный характер как развития этой литературы и страны в целом, так и реакции Бухарина на вызовы времени. В Бухарине в его отношении к молодой советской культуре будто боролись интеллигент-гуманист (а во многом и идеалист) и политик-практик, для которого враждебный идеологически нэп, как пресловутый «похабный», по выражению Ленина, Брестский мир, был тактически неизбежным шагом на пути к экономическому подъёму государства, индустриализации и, в конечном счёте, к социализму.
Бухарин, увы, в отличие от того же Сталина, никогда не был стратегом. Он решал тактические задачи, исходя из собственных взглядов на текущую ситуацию. Его взгляды, конечно, в течение его жизни менялись, но всякий раз – как в последний раз, и до следующего подобного «слома» он отстаивал их упрямо и, пожалуй, даже неофитски.
«Злые заметки» были направлены не столько против покойного поэта лично (хотя цитаты из Есенина подобраны автором достаточно зло и тенденциозно), сколько против «есенинщины». Тема-то была нешуточной.
Луначарский на специальном диспуте читал доклад «Упадочное настроение среди молодёжи. Есенинщина». Там же выступали Радек и Маяковский, критики Полонский и Сосновский. А сколько книжек («дурно пахнущих», по выражению того же Маяковского) о Есенине, его наследии и той же самой «есенинщине» написал футурист Крученых!
Удивительно, но в этом смысле на «Злые заметки» как стилистически, так и так и тематически поразительно похожа статья злоречивого Ивана Бунина «Инония и Китеж». В схожем ключе о явлении отзывались и другие эмигранты – Ходасевич, Гиппиус, Святополк-Мирский. Удивительная солидарность!
То есть, «проблема» Есенина и его влияния действительно существовала. И, конечно, «есенинщина», одно время натурально захлестнувшая страну Советов, Бухарину активно не нравилась.
Выделим две причины, почему всё получилось именно так.
Причина первая: влияние «есенинщины» на молодёжь.
Бухарин часто сетовал на то, что один из главных минусов нэпа как переходной эпохи – низкий уровень общей культуры в стране. В качестве одной из главных надежд государства в сложные времена он видел воспитание сознательной коммунистической молодёжи. И сам в этом посильно участвовал – вспомним «бухаринскую школку», преподавание в университете, лекции в рабочих и комсомольских клубах… Он даже стал первым редактором «Пионерской правды» – такое внимание уделял идеологической работе с молодёжью.
И вот оказалось, что часть этой самой молодёжи – нередко лучшая часть: творческая, сложная, тонко чувствующая – и разочарованная нэпом, казавшимся ей медленным, ползучим возвратом к капитализму – откликается на то, что замечательно выражал в «Москве кабацкой» Есенин.
Исследователь Николай Горелов в своей книге о Бухарине пишет об этом так:
«Признавая, что Есенин популярен, что его стих «звучит нередко как серебряный ручей», что у «комсомольца частенько под «Спутником коммуниста» лежит книжечка Есенина», он (Бухарин) сетовал на то, что партийные писатели «не трогали тех струн молодёжи, которые тронул Сергей Есенин»…»
Причина вторая: стихийное евразийство vs планомерное социалистическое строительство.
Бухарину были враждебны многие, так сказать, идейно-философские составляющие есенинского творчества.
Тот же имажинизм казался Бухарину, несмотря на его доброжелательно-приятельские отношения с тем же Мариенгофом, ренессансом декаданса (простите за дурной оксюморон), запоздалым и вредным изводом Серебряного века.
А в подлинной народности ряда текстов Есенина Бухарин видел смутную угрозу. Социалистическое строительство, курс на индустриализацию, рациональность, сухая логика «премудрости скучных строк», приверженность идее (даже если это идея непогрешимости партии) – всё это трудно сочетается с самой стихией есенинской поэзии. Даже в просоветских текстах, даже при искренней убеждённости поэта в роковой необходимости и неизбежности революционных потрясений, просматривается какая-то трагическая несовместимость Есенина с самой эстетикой, музыкой (как сказал бы Блок) времени. И Бухарин со своим недурным художественным вкусом это осознавал. Оттого в «Злых заметках» так режут глаз его нарочитые тенденциозные нападки на «русскость» в её худшем (по мнению Бухарина) проявлении.
Про корни этой эстетически-философской несовместимости поэтики Есенина со взглядами Бухарина в период нэпа хорошо написано в статье Надежды Коваленко «»Злые заметки» как часть идейного наследия Н. И. Бухарина». Особенно – про евразийство в творчестве Есенина и его поэтических соратников:
«Идейной базой для новокрестьянских поэтов, как и для младших символистов, было распространенное на рубеже веков широкое философское течение, на интеллектуальном поле которого находилась Русская идея, идеи евразийства, русского мессианства, славянофильства. От него новокрестьянскими поэтами было воспринято неприятие современной западной цивилизации и идея особого пути страны, её культурное преображение и возвышение на основе собственных истоков, в данном случае – через глубинные, потаённые ключи культуры крестьянской России».
В целом, увы, при всех благих намерениях Бухарин со своими «Злыми заметками» в сколько-нибудь долгосрочной перспективе никаких заявленных целей не достиг. Есенин победил, а Бухарин проиграл. Во многом так случилось потому, что Бухарин решал задачи «текущего момента» – и, достигнув их, остановился. Козырей и аргументов у него уже не было.
А за Есенина, извините за пафос, уже говорила вечность.
Видимо, спустя какое-то время Бухарин и сам понял это. Впоследствии, на Первом съезде советских писателей, состоявшемся в 1934 году, он будет говорить о Есенине совсем другие слова: «Звонкий песенник-гусляр, талантливый лирический поэт». И поставит Есенина в один ряд с Блоком и Брюсовым.
Но было уже поздно.