Мать моего отца, бабулечка моя. Вспоминала, что на Южный Урал её семья приехала на конной тяге с Дона. Она девчонкой малой была. Всё время твердила внукам, что казак это сословие и называла нас казачками. Дедов своих обоих я не видел живьём и видимо связь прервалась, да не принято было вспоминать о них. Но двоюродных дедов хорошо помню, тех кто выжил на войне и вернулся домой. На то время когда мне было десять, дедам было пятьдесят шестьдесят лет. Дед Степан, маленький рыжий дедок, работал водовозом. Бочка в телеге, а он щёлкая плёткой развозил родниковую водицу по совхозным дворам. Учил нас держаться в седле и любить коня. Любить, значит не дергать за узду и не бить в бока, за что мелкое сословие получало, кто оплеуху, кто затрещину, что бы лучше доходило. Коня не бить, а внуков плёткой можно. За это мы лазали в погреб и играли припрятанной Степаном шашкой и обрезом. Поиграв, упаковывали игрушки в тряпьё и прятали в схрон. Стёпа знал, что мы в погреб лазаем, но не подавал вида. Он на войне оставил ногу, чуть ниже колена оторвало и ходил на деревянном протезе, привязанном к бедру ремнями. Казачки после войны пришли в деревню,кто без руки, кто без глаза, а один дед такой страшный был, глаза и борода, носа не было, две дыры в центре лица. Он пугал нас и смеялся. По субботам в совхозной бане был мужской день, и с обеда мужики тянулись попарится всем мужским сословием. Первая моя помывка с дедами запомнилась мне очень ярко. Одноногие и однорукие казаки, под гулкое эхо зала, громко говорили и помогали мыть друг другу спины. Глядя на израненную спину деда Фёдора, я испуганно спросил:"Что это?" А он:"Не бойся, шоркай крепче. Эта фортуна, мать её перемать!" И что то ещё о войне, крепким словцом.