Близость школы не остановила бы бешеного Стёпку. Он набросился бы на свою жену, а она уворачивалась до тех пор, пока из школы не выбежали наши педагоги и не оттащили его от учительницы. Так вот мы всем миром и спасали эту семью: Октябрину Петровну от припадков Степана, а она своего мужа-фронтовика от чего-то страшного, выразившегося в одном слове - война.
Соколов Степан высокий, худой, сильный мужчина. Фронтовик с нервно подергивающимся лицом. Конь под ним тоже нервно переступает ногами, а бока тяжело опадают после быстрой скачки. Та часть головы, куда Соколов получил ранение осколком снаряда, налилась кровью и пульсирует. Народ в деревне шептался, что "у бешеного Стёпки нет полголовы", что полевые хирурги просто закрыли её лоскутом кожи и приступы головной боли, иногда накатывающие на Степана, нестерпимы, поэтому он впадает в бешенство и становится опасным в такие моменты.
Я худенькая девочка-подросток. Наверное, очень добрая и смелая. А ещё Степан знает, что я дочь фронтовика, честно отвоевавшего на Кольском полуострове две войны, Финскую и Великую Отечественную. Поэтому он, уважая моего отца, внимательно сейчас разглядывает моё лицо, поднятое вверх. Внутри у меня всё замирает от страха, но я стараюсь быть безмятежно спокойной: не ударит же меня этот мужчина хлыстом? Не закричит на меня страшным голосом?
- Ты дочка Ивана Новикова?
- Да.
- Хорошо. Где Октябрина Петровна?
- Она куда-то ушла. Её учительница математики позвала. Октябрина Петровна сказала: последи пока за ребятами, я скоро вернусь.
Лицо Степана начало подёргиваться.
- С урока ушла? Куда она могла пойти? Ты мне не врёшь?
Господи, как же мне страшно! Да, я вру этому непредсказуемому мужчине. Но по-другому сейчас сказать нельзя. В голове звучит испуганный голос Октябрины Петровны: "Шурочка, я очень тебя прошу, выйди, скажи мужу, что я ушла. Он тебя не тронет, не бойся. И тебе он поверит". И испуганные глаза моей учительницы, залезающей под стол, меня умоляют. И такие же испуганные вытянувшиеся лица моих одноклассников тоже меня умоляют: пожалуйста, иди, скажи ты. Им боязно выйти к бешеному Стёпке (как его за глаза называли в селе) вместо меня. И вот я стою на школьном крыльце и вру этому мужчине.
- Нет, не вру. Октябрина Петровна всегда мне поручает следить за классом, когда её куда-нибудь позовут. Я староста...
Степан теряет ко мне интерес, скользнув напоследок испытующим взглядом. Конь разворачивается, и муж Октябрины Петровны мчится куда-то в сторону полей. Что там сейчас творится в этой пульсирующей голове?
На ослабевших ногах я возвращаюсь в класс. Там звенящая тишина. Мне кажется, что мои замершие одноклассники даже дышать перестали, заслышав мои шаги. Я подхожу к учительскому столу, где притаилась Октябрина Петровна, и говорю.
- Он уехал. Я сказала, что Вас нет.
Октябрина Петровна выбирается из-под стола. Взъерошенная, жалкая, совсем сейчас не похожая на нашу учительницу. Она виновато оглаживает мне плечо.
- Шурочка, спасибо тебе. Ты меня извини. Мне нельзя было самой выйти...
Мы все это знали. Близость школы не остановила бы Степана. Он набросился бы на Октябрину Петровну с оскорблениями. Его кулаkи опускались бы на нашу уворачивающуюся от уdаров учительницу то тех пор, пока из школы не выбежали наши педагоги и не повисли на взбесившемся Степане, не оттащили его от жены.
Степан не всегда был таким. Бешеным он стал, вернувшись с войны глубоким инвалидом с пульсирующей головой. Октябрина Петровна жалела и боялась своего изменившегося мужа. Сначала обвинения Степана в том, что она таскалась по мужикам, пока он воевал, и следовавшие за этим побои, Октябрину Петровну, наверное, лишали дара речи.
Она была скромной сельской учительницей, честно дожидавшейся мужа с войны и трудно растившей их сына. Деревня знала, что Октябрина Петровна не таскалась в отсутствие Степана: такое не скрыть. Соколова увещевали коллеги учительницы, односельчане, вызывали его в партком, стыдили. Вроде соглашался Степан: нехорошо позорить учительницу, нехорошо, что она в синяках ходит, несправедливо он её винит в несуществующих грехах.
Но вот нальётся кровью, запульсирует голова, стиснет её болью, лишающей разума, - доставалось тогда и коню, носившему бешеного Стёпку из одного края села в другой, и жене, которую помрачённое сознание рисовало потаsкухой, врагом, которого надо уничтожить. Боль утихнет, приступ минует - Степан становится самим собой.
Октябрина Петровна довольно быстро поняла, что оправдываться перед мужем, впавшим в бешенство, бесполезно. Он не слышит разумных доводов. Самое лучшее, что она может сделать, - это не попадаться Степану на глаза: убежать, спрятаться, переночевать у знакомых. Пусть Степан носится по селу верхом на коне, мечется в поисках того, на ком ещё можно выместить свою боль и злость.
Люди жалели Октябрину Петровну. Жалели по-своему и Степана: не в себе человек, полголовы, считай, оставил на войне. Как в живых-то остался! Укрывали учительницу у себя и предупреждали: ты это, Петровна, не ходи сегодня домой. Твой-то выпил сегодня, злой, как чёрт, грохочет там чем-то в хате и кричит.
Несколько раз и я вот так спасала её, выходила на крыльцо и сообщала бешеному Стёпке заведомую ложь: учительницы нашей нет, вызвали туда-то и туда-то. Жалели Октябрину Петровну и её ученики. Она была хорошая учительница, добрая и глубоко несчастная женщина.
Как-то я спросила отца.
- Пап, а почему Октябрина Петровна не уедет куда-нибудь подальше, где муж её больше никогда не найдёт?
- Не может она, Шурочка. Собаку и то жаль бросить. А он калечный, без Октябрины Петровны погибнет. Сопьётся или руки на себя наложит. Для чего ему ещё жить-то, как не для семьи?
- Но тогда почему он Октябрину Петровну так мучает? Она же не виновата, что у него полголовы нет. Это же немцы сделали, а не наша учительница.
- Думаешь, он и сам не мучается? Может, каждый раз потом жалеет, что не убило его тем снарядом, а только покалечило. Это война Степана сделала таким. Она нас всех покалечила, Шурочка.
Я внимательно смотрю в лицо своему отцу. С виду он здоров. Ругается мой Иван Анисимович, конечно, так, что рота и сегодня встанет и бросится в атаку: даром что ли был на войне политруком. Но чтобы он кого-то ударил или обидел! Такое мне трудно даже представить. Только что-то в глазах отца мне говорит: да, война его тоже покалечила. И я его целую, ведь если поцеловать больное место, оно уже не так сильно болит.
Так вот мы всем миром и спасали эту семью: Октябрину Петровну от бешеного Стёпки, а она своего мужа-фронтовика от чего-то страшного, выразившегося в одном слове - война.
Октябрина Петровна всё-таки уехала из нашего села, но через много лет, когда не стало её бешеного Стёпки. Наша семья тоже подалась на севера на заработки. Сама я стала учительницей.
Иногда я вспоминаю Октябрину Петровну. Мне особенно понятна глубина её унижения, когда она пряталась от своего мужа под стол на глазах у нас, своих учеников. Тем удивительнее для меня то единодушное сочувствие, с которым мы относились к нашей учительнице, наше непоколебимое уважение к ней. Удивительна и её преданность покалеченному мужу, который ей причинил столько страданий.
Сама же я никогда не жалела, что говорила Соколову Степану заведомую ложь. Ложь во спасение. Да, я была очень храбрая и очень добрая девочка. Наверное, это у меня от отца.
История пересказана со слов моей мамы, Новиковой Александры Ивановны.
О житейском героизме моих родных в оккупации можно прочитать здесь =>