Она не блистала красотою, но можно было легко поддаться ее уму, обаянию, остроумию… Пленительной улыбке. Он скучал без нее, хмурился, и задумывался, вспоминая их беседы, ее смех, смех почти ребенка, и непринужденную легкость ее движений, грацию…
Сперва юный Лев Толстой воспринимал Зиночку Молоствову просто, как соседку и подругу любимой сестры Машеньки, тоже воспитанницу Родионовского института благородных девиц, родственницу начальницы, дочь отставного гвардии поручика из старинного рода Молоствовых. Модест Петрович был радушным хлебосолом, владельцем красивой усадьбы Трехозерное.
В юности Левушка Толстой часто бывал в Казани, это был город значимый для него родственными связями, здесь жили его опекуны, супруги Юшковы, дружили семействами, устраивали балы и чаепития, катания в лодке почти каждый день, игры в шарады. Сохранились записи дневника Толстого, в котором есть строки: ««Госпожа Загоскина устраивала каждый день катания в лодке. То в Зилантьево, то в Швейцарию (* так назывался, видимо, какой – то павильон) и т.д., где я имел часто случай встречать Зинаиду... так опьянен Зинаидой».
Позже он снова упоминает в дневнике о ней, как бы ведя с девушкой молчаливый, внутренний диалог: «Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было приятно? Отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это – то незнание и есть главная черта любви, составляет всю прелесть ее<...>. Помнишь Архиерейский Сад, Зинаида, боковую дорожку? На языке у меня висело признание, и у тебя тоже... Мое дело было начать, но, знаешь, отчего, мне кажется, я ничего не сказал? – Я был так счастлив, что мне нечего было желать».
Желать было нечего. Но Толстой так и не решился открыться Зиночке.
В рассказе «После бала», кстати, описаны отголоски этого весьма серьезного, пылкого увлечения: «Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее».
И вот так, взволнованно и нежно любя втайне, Толстой отбывает на Кавказ, бросив университет, вослед за братьями, Николаем и Димитрием. И там он вдруг становится ….. поэтом. Пишет «пропасть стишков». Думает о возлюбленной. Тоскует. В письме к знакомцу, жениху Лизы Молоствовой, сестры Зинаиды, А. Г. Огалину ( написание фамилии разнится) появляются стихотворные строки, смешные и немного нелепые:
Господин Агалин,
Поспешите, напишите
Про всех вас
На Кавказ,
И здорова ль Молоствова,
Одолжите Льва Толстого.
Это стихотворение написано в 1851 году, по прибытии Толстого на Кавказ. Другое стихотворение напишет уже 24-х летний Толстой:
Давно позабыл я о счастье –
Мечте позабытой души –
Но смолкли ничтожные страсти
И голос проснулся любви.
<...>
Но счастья во всей моей жизни
Минуту одну нахожу:
Минуту любви, упованья,
Минуту без мысли дурной,
Минуту без тени желанья,
Минуту любви неземной...
Странно нам видеть гения русской прозы стихотворцем, но все это было и нежностью к Зинаиде и воспоминанием о беспечной молодости…
8 июня 1851 года Толстой пишет в дневнике о своём "чистом, высоком" чувстве: "Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась; но я мало знал её (фу! какая грубая вещь слово! - как площадно, глупо выходят переданные чувства). Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было приятно, отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет всю прелесть ее. Как морально легко мне было в это время. Я не чувствовал этой тяжести всех мелочных страстей, которая портит все наслаждения жизни. Я ни слова не сказал ей о любви, но я так уверен, что она знает мои чувства, что ежели она меня любит, то я приписываю это только тому, что она меня поняла. Все порывы души чисты, возвышенны в своем начале. Действительность уничтожает невинность и прелесть всех порывов. Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу. Но, может быть, ты сомневаешься, что я тебя люблю, Зинаида, прости меня, ежели это так, я виновен, одним словом, мог бы я тебя уверить.
Неужели никогда я не увижу ее? Неужели узнаю когда-нибудь, что она вышла замуж за какого-нибудь Бекетова? Или, что еще жальче, увижу ее в чепце веселенькой и с тем же умным, открытым, веселым и влюбленным глазом. Я не оставлю своих планов, чтобы ехать жениться на ней, я не довольно убежден, что она может составить мое счастие; но все-таки я влюблен. Иначе что же эти отрадные воспоминания, которые оживляют меня, что этот взгляд, в который я всегда смотрю, когда только я вижу, чувствую что-нибудь прекрасное».
Получив от Оголина ответ, в котором тот сообщал приятелю, что семейство Молоствовых уехало на отдых в усадьбу Трехозерное, Лев Толстой пишет пространное послание: « "Нет, только один Сызран действовал на меня стихотворно. Сколько ни старался, не мог здесь склеить и двух стихов. Впрочем, и требовать нельзя. Я имею привычку начинать с рифмы к собственному имени. Прошу найти рифму "Старый Юрт", Старогладковка, и т.д... Зачем вам было нарушать мое спокойствие, зачем писали вы мне не про дядюшку, не про галстук, а про "некоторых"? А впрочем, нет, ваше письмо и именно то место, где вы мне говорите о некоторых, доставило мне большое удовольствие. Вы шутите, а я, читая ваше письмо, бледнел и краснел, мне хотелось и смеяться, и плакать. Как я ясно представил себе всю милую сторону Казани; хотя маленькая сторона, но очень миленькая".
«Некоторыми» условно между собой Толстой и Оголин называли Зинаиду Молоствову и её сестру. Через несколько строк - опять о "некоторых": "Александр Степанович приподымается будто за шляпой, подходит к некоторым. Некоторые смотрят на него таким добрым, открытым, умным, ласкательным взглядом, как будто говорят: "Говорите, я вас люблю слушать".
Коротко рассказав о своей жизни в Чечне, Лев Николаевич пространно продолжает: "Нашел-таки я ощущения. Но, поверите ли, какое главное ощущение? Жалею о том, что скоро уехал из Казани; хотя и стараюсь утешать себя мыслью, что и без того бы они уехали и что все приедается и что не надо собой роскошничать. Грустно". Завершалось письмо вновь мыслью о З.Молоствовой: "Ежели не найдете неприличным, лучше скажите Зинаиде Молоствовой, que je me rapelle a son souvenir" (в переводе с французского - «Я прошу вспомнить обо мне»). Но вспоминала ли она? Не сохранилось свидетельств. На балах Зинаида по прежнему чарует молодых людей, привлекая умною беседой и тонкою и вдумчивой оценкой характеров и событий, ждет предложения от графа, в тщетной надежде, неясной даже и ей самой. Но…
Время осторожно шло вперед, и уже ",1852 году, по-видимому, девушка не занимала почти никакого места в его сердце, Через год после встреч в Казани, граф торопливо записывал в дневнике 22 июня 1852-го,: "Зинаида выходит за Тиле. Мне досадно, и еще более то, что это мало встревожило меня".
Нареченный девушки, Николай Васильевич Тиле был дворянином, коллежским советником, депутатом дворянства Чебоксарского и Козьмодемьянского уездов Казанской губернии, чиновником особых поручений при военном губернаторе Казани И.А. Боратынском, а впоследствии стал коммерческим деятелем. Он был на шесть лет старше Молоствовой. Зинаида Модестовна вышла за него замуж, так и не дождавшись не то что предложения руки и сердца, но даже письма от Льва Толстого. Она знала о его чувствах лишь со слов Марии Николаевны да из намёков Оголина.
...О Зинаиде Модестовне исследователи неосторожно писали потом: «Всю жизнь она мечтала о встрече с Львом Николаевичем Толстым, всею душой увлекаясь его учением». Она жила с семьёй в Казани, наведываясь по случаю в родные Три Озера, где поместьем управляли братья - Порфирий Модестович и Михаил Модестович. В 1893 году умер её муж Н.В.Тиле, а 10 февраля 1897-го в Казани, в возрасте 68 лет скончалась и сама Зинаида Модестовна. Знал ли об этом Толстой? Свидетельств не сохранилось, но редактор журнала "Хозяин", автор нескольких статей о Толстом А.Мертваго, после встречи с писателем в 1900 году отмечал, что Лев Николаевич вспоминал в разговоре о своей первой любви – Зинаиде Молоствовой.
В автобиографических записях для книги П.Бирюкова «Биография Л.Н.Толстого» в 1904 году писатель вспоминал, что в Казани испытал к З.Молоствовой "поэтическое чувство влюбления, которое он, как всегда, по своей застенчивости, не решился выразить и которое он увез с собой на Кавказ". А чуть ранее, в письме Бирюкову 27 ноября 1903 года, отвечая на вопрос о своих "любвях", упомянул и Зинаиду Молоствову, заметив: "Любовь эта была в моем воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это».
Напоминал в те годы писателю о первой любви и Николай Германович Молоствов, двоюродный племянник Зинаиды Модестовны. Он родился в 1871 году, был известным критиком, журналистом и публицистом, биографом Льва Николаевича. Еще в феврале 1897-го (видимо, сразу после смерти Зинаиды Модестовны) Н.Г.Молоствов обратился в письме к Толстому с просьбой об издании библиографического справочника о писателе к 50-летию его литературной деятельности. Толстой одобрения не выразил, и библиография издана не была. В мае того же года Молоствов вновь обратился к Толстому с просьбой о содействии в написании его биографии, но писатель ответил, что это дело «прямо неприятно ему», и он не сможет помочь. Но Молоствов упорно добивался своего. Изучая жизнь Толстого, собрал 14 тысяч библиографических материалов, по ним написал подробную биографию в 14 выпусках и считал нужным учредить музей писателя.
В июне 1908 года Лев Толстой всё же принял Молоствова, рассказал ему о друзьях и соратниках ранней молодости, о своей матери, о писателях 1850-х годов. О матери не мог «без слёз говорить». Толстой беседовал с Николаем Германовичем, слушал чтение материалов первого выпуска биографии и находил, что он пишет "искусственно". Из Ясной Поляны Молоствов поехал в Шамордино повидаться с сестрой Л.Н.Толстого, а затем с художником-фотографом в Казань - "снимать дома, где жил Л.Н". В 1909 году в Санкт-Петербурге была издана книга Н.Г.Молоствова «Лев Толстой. Критико-биографическое исследование» (в соавторстве с П.А.Сергиенко). Получив в конце февраля 1910 года второй выпуск, Толстой в домашнем разговоре назвал это издание вульгарным, так как, на его взгляд, в нём оказалось недостаточно духовного, а осталось материальное и аляповатое. Может быть, так было сказано отчасти и потому, что в старости Толстой с иным чувством относился к шутливым ситуациям в его жизни, которые описал в книге Молоствов. В том же 1910-ом Николай Германович умер, опередив Льва Николаевича лишь на несколько месяцев.
Доподлинно неизвестно, вспоминали ли собеседники о той связующей нити, об образе Зинаиды, что тихой и незримой тенью присутствовала в беседах?
Никто ничего не сможет сказать достоверно. Тайна хранилась лишь в сердце Толстого, а тонкий абрис прелестного образа молодой девушки с сердечною душой, ясным умом и живостью взгляда рассыпан блестками по многим произведениям Толстого. Нужно лишь попытаться суметь увидеть и угадать….