Новый год люди встречают по-разному. Катерина с бабами решили посидеть сразу после вечерней дойки. Знамо дело, не до рассвета, как иная неработь: назавтра-то ведь, праздник не праздник, всё равно на работу идти…
За праздничной атмосферой особо не гнались – обмели паутину по углам, шаркнули туда-сюда голиком, чтобы солома не путалась под ногами, поставили посреди « красного уголка» большой и высокий, как гора, стол. Притащили из дому капусточки, которую, как известно, на любой стол подать не стыдно, а и съедят – так не больно жалко, огурчиков хрустящих – это уж обязательно, какая же закуска без огурца.
Люська красиво, совсем по-городскому, полтазика салата накромсала. Ну, и хлеба нарезали вдоволь, большими увесистыми ломтями: не какая-то там вшивая интеллигенция гулять собралась – рабочий люд, волчий аппетит.
Не поскупились и на самогоночку. Взяли так, чтобы хватило, чтобы ещё раз Ваську Зверева к Варсанихе не гонять. Хотя, он бы и сбегал - мужик молодой ещё, не гордый.
Единственный, можно сказать, этот Васька кавалер на всю ферму. Есть ещё, правда, Толя-молокоприёмщик, но тот не в счёт, у него жена строгая, да и закодированный он. Какой уж из него мужик, если живёт, будто на крючке висит, и всё оторваться боится.
Вот Васька - другое дело, этот своё отбоялся. В молодую свою пору считался завидным женихом, один сын у матери, она сама его и в клуб собирала-наряжала, и невест сама выбирала - и эта не та, и такую не надо. Выбирала-выбирала, да и промахнулась: уехал сыночек в город и такую стерву там себе нашёл, что врагу не пожелаешь.
В деревню городская жена не ездила, считала, видно, для себя за низкое, а может, ленилась. Ездил всегда сам Васька, аккурат перед маткиной пенсией. Нагружался, что старуха в рюкзак положит, и чесал обратно, на пароход. А потом, как началась перестройка, и совсем там что-то у него нарушилось, стал заявляться на целый сезон – грибы-ягоды собирал, рыбу ловил, картошку копал. А с последним пароходом убывал на зимние квартиры.
Потом опять зима проходила, и опять он, как шутили в деревне, вытаивал. Оттого и прозвище ему дали: Васька-подснежник. Сколько бы так продолжалось, никто не знает, да подкараулила Ваську беда – выгнала его городская. Насовсем.
Не перенесла мать неудавшейся сыновней судьбы, а пуще – деревенского сраму, слегла и не поднялась больше. А сын остался хозяином большого пятистенного дома. Первое время продавал нажитые матерью нехитрые вещички, просил недорого – и покупали их охотно. В доме у Васьки всегда было весело. Шампанское рекой не лилось, конечно – лилось, что попроще, но друзей у него было в ту пору много, иногда всю ночь огонь в доме не гас.
В одну из таких ночей и полыхнуло. Сухая выстоявшаяся изба горела не больше трёх часов. Приехавшие пожарные ещё и воды добыть не успели, а крыша уже с треском рухнула, взметнув в чёрное небо фонтаны искр.
На другой день сидел Васька Зверев у дымящихся головешек и скулил, размазывая по щекам сажу пополам со слезами. Вот в это-то время и проходила мимо Катерина. Взяла она его, непутёвого, за рукав драной фуфайки, подняла, отряхнула от снега шапку, глубоко надвинула её на бритую Васькину голову, прихлопнула - и повела, как ребенка малого, к председателю.
Васька смирно сидел в коридоре и ждал решения своей участи. Выйдя от председателя, Катерина сказала, как отрезала:
-Сторожем на ферму к нам пойдёшь. Там не пропадёшь – у котла тепло, молоко и посыпка вволю.
Так и стал Васька-подснежник первым парнем на ферме. Вёл он себя прилично, старался угодить бабам, и они его в беде не оставляли – и обстирывали, и подкармливали, и упасть духом не давали. Вот и этот Новый год встречать пригласили вместе с собой, только приказали накануне в баню сходить. А одеть кавалера у них было во что: столько передёвки со своих мужиков натащили – носи не хочу!
До рассвета там, не до рассвета, но гуляли они в этот раз и впрямь долго. Кто-то уже и спал, устроившись на куче старых мешков, кто-то дремал, облокотившись на стол и подперев голову руками, а кто-то продолжал праздновать в одиночку: сам играю, сам пляшу. Потом одна из баб просыпалась, и всё начиналось сначала – и вино, и песни. Визгливые женские голоса будоражили коров, и те иногда подпевали, мыча густо и протяжно.
Каждую из баб дома кто-то ждал, только одна Катерина никуда не торопилась. Она давно жила одна, потому как со своим благоверным разошлась несколько лет назад на почве его беспробудного пьянства и рукоприкладства. Терпела, правда, долго – но однажды не вынесла обиды гордая её душа и, взяв попавшийся под руку топор, показала муженьку Катька, что не шутит. Вытурила на жительство к матери, хотя дочкам ещё долго писала, что у них с батькой всё тишь да гладь. Правда открылась, когда однажды нежданно нагрянула старшенькая и увидела седую прядь в смоляных материнских волосах, а, открывшись, получила полное одобрение.
Новогоднее веселье шло на убыль, но Катька тешила баб, не понукала, хотя, по уговору, ей предстояло нынче закрыть «красный уголок» и проверить ферму. Но вот уж и закадычная Катюшкина подружка, порядочно уже наклюкавшаяся Люська решила отвалиться на покой, к супругу под бочок. Обмуслякав товарку на прощанье накрашенными губами, она исчезла за дверью. Оставались ещё две бабёнки, - они пели неслаженными голосами «Рябину», - но Катерина решила не ждать, а глянуть прямо сейчас, всё ли в порядке.
Проверять увязался и Васька, как-никак, сторож, хоть и не больно хорошо держался уже на ногах. Когда дошли до дальнего тамбура, он вдруг обеими руками ухватил Катерину. Решив, что он падает, она поддержала его – и в это время Васька впился ртом в её губы.
Оттолкнуть его было проще простого, но она не сделала этого. Как-то ослабела вся разом, предательская теплота разлилась по телу, бешено застучало сердце. И если бы Васька тут же не рухнул в ближайшие ясли, они бы рухнули, наверное, вместе.
Оставив ухажера в яслях, она вернулась к бабам, взбаламутила их и приказала выметаться. Обиженно повизжав, те разбрелись по домам, а следом за ними побрела и Катерина. В сердце её бушевала настоящая буря – она опять почувствовала себя женщиной, но разделить это чувство ей было не с кем.
Посреди комнаты возвышалась железная печка-времянка, трубаки тянулись под самым потолком - затопи, и через полчаса в доме станет, как в бане. Но ей не хотелось этого делать: кинув на лежанку подушку, она пристроилась к тёплому боку печки, и, обняв руками колени, утонула в своих мыслях.
За окном плавала, что твой блин в масле, полная луна. Катерина глядела на неё и думала о том, что хорошо было бы не просто привести Ваську в дом, а расписаться в сельсовете, чтобы было всё по-людски, чтобы сам председатель с красной лентой поперёк груди объявил их мужем и женой. Колец теперь уж, конечно, не осилить, где ж взять такие деньжищи, но сойдёт и без колец…чего уж там.
Она вспомнила о том, как сошлась с бывшим мужем – и помрачнела. Всё там с самого начала было как-то не по-людски. Свекровь не любила Катьку и свадьбу делать не стала, просто будущий муж погрузил свои вещички на трактор да и переехал в Катеринину избу. Как непутно пришёл, так непутно и ушёл.
Катерина знала, что у них с Васькой всё будет по-другому. «Хорошо бы на свадьбу и паразита того позвать, - думала она. – Пусть полюбуется на настоящее бабье счастье!» Потом, поразмыслив, решила, что делать этого не надо. И люди осудят, да и сам он, нажравшись, все окошки перехлещет. А то и голову ей оторвёт – он ведь злющий, как шибко перепьёт. Что перепьёт, в этом она ни капли не сомневалась.
Перебирая всех возможных гостей, Катька дошла до председателя. И подумала, что председателя надо звать обязательно – это придаст свадьбе вес в глазах деревни, да и Ваське, может быть, удастся охлопотать другую работёнку. Всё ж-таки женатому мужику ходить в сторожах и угождать чужим бабам как-то не с руки.
«Да только, поди, не пойдёт председатель-то, побрезгует, - сомневалась она, лениво потягиваясь на лежанке, как большая кошка. – Чего, скажет, я пойду к какому-то сторожу…»
И сама не заметила, как уснула.
Утром она вспомнила всё вчерашнее – и лицо её озарилось радостью. Первым делом она позвонила бригадирке и попросила отгул. Та, против обыкновения, не стала возражать, говорить, что в праздник никого трезвого во всей деревне не найдёшь и что заменить её, Катерину, некем. Бригадирка хорошо знала, что Катька держится за каждый рабочий день, а в праздничный, с двойной оплатой, тем более дома просто так сидеть не будет – значит, что-то важное случилось. Слава Богу, что не начала расспрашивать и выведывать, а то, чего доброго, рассиропившаяся от ночных мечтаний Катька рассказала бы ей раньше времени и про Ваську, и про поцелуй, и про свадьбу…
Она достала из шифоньера не надевавшуюся года три, пропахшую нафталином шубу, шаль с кистями, вынула из дальнего угла сапоги, которые ей когда-то ещё муж привёз из города, ни у кого не было, а у неё были, ему, как передовику производства, в придачу к ордену дали. Орден они тогда спрятали в шкаф да и забыли про него, а вот сапоги, поди ж ты, дождались своего часа.
Прихорашиваясь перед зеркалом, Катька вспомнила, что у неё нет ни грамма помады. Те тюбики, что были у неё в девичестве, муж как-то в припадке ревности выбросил в уборную, а других купить она так и не удосужилась, махнула рукой, мол и так сойдёт. Так без помады и жизнь прожила… или ещё не прожила?
Уже стоя на автобусной остановке, подумала, что Васька тоже, пожалуй, будет её ревновать… вот только к кому? Не к Толе же – молокоприёмщику! Хотя мужики - такой народец, что будут и к телеграфному столбу ревновать, особенно спьяну…
В город приехала рано. Золовка, не приученная вставать чуть свет, ещё спала, когда она позвонила в дверь квартиры. Пританцовывая босыми пятками на холодном полу, она долго охала и ахала, возясь с замком. Но Катька не испытывала неловкости - ведь она приехала по серьёзному делу, на совет.
Золовка была большой специалисткой в сердечных делах, меняла ухажёров как перчатки, но Катерина всё никак не могла открыться ей: они уже и чаю три раза попили, и косточки перемыли всем деревенским, а о цели своего визита Катька молчала. Золовка недоуменно поглядывала на гостью: мол, ненормальная что ли, припёрлась в такую рань, по такому морозу - зачем? Родственных чувств между ними давно уже не наблюдалось, значит - приехала по делу. Но по какому?
Когда до автобуса оставалось каких-то полчаса, Катерина всё-таки решилась. Выслушав её сбивчивый рассказ, золовка сказала, что все мужики, конечно, сволочи, и верить им нельзя, но уж, коль пронзил всё тело электрический ток, и свербит в самой-рассамой серёдочке, значит, - это любовь. И тут же побежала доставать и показывать своё новое платье, в котором приедет на Катькину свадьбу.
В окне автобуса плясало огромное овальное солнце, на заднем сиденье жеманились девчонки из техникума, но Катька, не замечая взглядов юных насмешниц, улыбалась своим новым, незнакомым мыслям. Выскользнув из автобуса, по скрипучему снегу застрочила домой, чтобы никого не видеть, не слышать и, не дай Бог, не расплескать привалившее счастье. Она готовила своё сердце к завтрашней встрече с Васькой.
Весь вечер Катерина кружила по комнате, натирая мягкой тряпочкой и так блестевшую до невозможности полировку, перемыла годами стоявшую будто на витрине посуду, любовно расставила её по шкафам, застелила постель новым чистым бельём - восьмимартовским подарком младшей дочери. Потом до поздней ночи крутила мясо и жарила котлеты, понимая, что завтра в её дом войдёт мужчина, а мужчину надо кормить.
Ближе к ночи у неё разболелась голова, она кое-как приспособилась и измерила себе давление и, ужаснувшись про себя, приняла таблетку.
Сон не шёл. За окном бесновались собаки, будто вдоль улицы шагал конвой и вёл под ружьём какого-то обречённого. Катьке даже послышалось, как позвякивают кандалы. Звук долго не унимался, мешал уснуть, пока она не поняла, что это стучит о калитку забытый ею замок. Она накинула на плечи старую шубейку и налегке вышла на улицу. Глянув на дорогу, по которой змеилась позёмка, раздражённо подумала о том, что завтра на ферму опять будет не выползти. Заныли руки. Она знала, что так всегда бывает к перемене погоды, но на этот раз болело очень сильно – словно волки грызли все суставы – и она достала из шкафа бутылочку настойки мухомора. Долго растирала больные места, пока не почувствовала, что слёзы, переполнившие глазницы, выплеснувшись, тёплыми ручейками бегут по щекам.
В короткие минуты забытья ей снилось, будто муж бегает за ней с коромыслом и старается загнать в прорубь. Из проруби скалился Васька и манил её к себе посиневшими пальцами, она старалась вырвать из рук мужа коромысло, а тот не давался – и всё замахивался и замахивался на неё согнутым, пружинистым куском дерева.
Утром она еле встала. Плеснула нехотя в лицо пригоршню согревшейся за ночь воды и стала собираться на работу. Уже повязав платок, кинула взгляд на сковороду с котлетами. «Может, надумаем опохмелиться», - подумала про себя, ловя сознанием ускользающую мысль, что это - для Васьки. Нашла газету и завернула в неё пяток котлет.
Ваську она увидела ещё издали - застала как раз в тот момент, когда Люська огрела того вилами, вытянула аккурат вдоль спины - и довольно вскрикнула, не замечая подходящей подруги:
- Ишь, кобель окаянный, чего удумал! Иди вон Катьку целуй! А у меня, чай, муж законный имеется!
Но было видно, что на самом деле она совсем не рассержена.
Увидев Катерину, Люська осеклась и начала сердито швырять коровам силос.
Когда Катерина подошла к Ваське вплотную, тот, не выказав никакого интереса, ни малейшего намёка на позавчерашнее, только глянул на неё мельком и, залихватски сдвинув шапку на затылок, бросил:
- Где гуляла-то цельный день? Похмелялась, что ли? Лучше бы на ферму шла - у нас тута весело!
Она помолчала минуту. Потом протянула ему свёрток. Он, недоумевая, глянул, развернул - и тут же радостно откусил половину котлеты. Васька хотел что-то сказать, но она его опередила.
- Эх, ты!.. Был Подснежником, Подснежником и умрёшь. Пусти-ка!..
Двинув его плечом, она прошла к своей группе.
Дожёвывая котлету, сторож молочно-товарной фермы Василий Зверев стоял и хлопал глазами, ничего не понимая.
Дорогие читатели! Буду благодарна за лайки, комментарии и репосты!