Основная масса мучеников, если судить по нынешним святцам, приходится на период устоявшейся, осевшей, оседланной крепкою рукою государственности. Революционные зверства и дикости давно позади. Немыслимо уже представить пьяно разъяренную толпу из неизвестно кого, которая, ворвавшись в монастырь, расстреливает митрополита или хватает священника, и, разбив лед, топит его в пруду у всех на виду. Одержимость теперь перетекла в «держимость», в «державность», разлившись, растворившись в невероятных размеров бюрократическом чудовище. У чудовища свои законы, свои свободы слова и совести плюс нормированный рабочий день. На место одного потрудившегося следователя приходит другой, а тот спешит домой, успевая по дороге еще купить к ужину колбасу и кефир. Аресты, допросы, когда надо, то с применением физических средств воздействия, протоколы, тягуче длинные или краткие, когда тройка уже ждет за стеной, исполнение, в этот же день или на следующий. Все строго по бумаге, никакой спонтанности. Чудовище пережевывало не только Церковь, но, как оно считало, и кулаков, троцкистов, вредителей, саботажников, заговорщиков, наконец и самих чекистов, если те не управлялись, как надо, со своим людоедством или просто при очередной смене команды наверху.
«Принеси жертву богам», – требовали древние языческие начальники, – «отрекись от Галилéянина и свободен. Вот он мир вокруг тебя с небесами и птицами, видишь, баня горячая, спасение от ледяной смерти, беги туда!» Эта баня на холме, в которой не захотели согреться 39 из 40 мучеников Севастийских, стояла на границе между тем миром и этим. Каждый мог выбирать. В истории нашего мученичества такой бани, как правило, не было. Выбора не существовало или он был сведен к минимуму. О вере мало кто спрашивал, даже отречения в прямом смысле как будто не требовал.
Вы нам, гражданин, поповские байки не травите, расскажите-ка лучше об антисоветской агитации, которую вели в селе. О контрреволюционной группе из ваших церковников, которую сколотили. О кулацком подполье, где были организатором. О заговоре с целью свержения рабоче-крестьянского строя. О намерении убить товарища Сталина и других видных членов нашей партии. О работе на польско-японскую разведку, какие ее задания выполняли. Чистую правду расскажите и не пытайтесь нас обмануть.
Того, кто у монстра уже внутри, берет оторопь: да вы что, гражданин следователь, спросите кого угодно, какая-такая агитация, только служба, за пределами ее ни слова! Упаси Бог от заговоров, «всякая душа да будет покорна...» И что еще отвечать, когда бесстрастно, как бы рационально, час за часом, неделя за неделей в вас вколачивают некую фантасмагорию? И не человек с вами разговаривает, пусть даже на время работы с ума сошедший, но нечто безликое пережевывает челюстями, в которых завтра может оказаться и тот, кто ведет допрос. Механизму не нужно ваше отречение. Ему нужно заполнить протокол и выполнить план по снятию определенных людских слоев. Клерикальный слой идет одним из первых.
Можно было, предав всех под пыткой или страхом, спасти жизнь, уменьшить срок. Хотя и это не было гарантировано. О выходе на волю во всех случаях не могло быть и речи. Теплая баня с мороза не ждала никого. Ведь у нас не наказывают за веру, у нас по конституции свобода совести разрешена (как и сегодня разрешен выход на мирные шествия без оружия). Наказывают за поступки, а поступки, товарищ поп, мы с тобой здесь же, в кабинете, и придумаем. И протокол вместе подпишем. А не подпишем, тогда извини, сам выбрал свою судьбу. Люди такую судьбу могли выдержать или не могли. Слышал, что ранее канонизированных, потом безжалостно увольняли с небес за то, что те дали недолжные показания. Они согрешили, да, но в строго церковном смысле от Бога не отреклись.
Были и те, кто не согрешил, выдержал. Не всегда и не только православные, не всегда верующие. Шаламов писал, что лучше всех в лагере вели себя «религиозники». Видимо, баптисты или какие-нибудь протестантские течения. Люди как люди.
«Я очнулся от невыносимой боли в правой руке, – писал великий поэт Николай Заболоцкий. – С завернутыми назад руками я лежал, прикрученный к железным перекладинам койки. Одна из перекладин врезалась в руку и нестерпимо мучила меня. Мне чудилось, что вода заливает камеру, что уровень ее поднимается все выше и выше, что через мгновение меня зальет с головой. Я кричал в отчаянье и требовал, чтобы какой-то губернатор приказал освободить меня. Это продолжалось бесконечно долго. Дальше все путается в моем сознании. Вспоминаю, что я пришел в себя на деревянных нарах. Все вокруг было мокро, одежда промокла насквозь, рядом валялся пиджак, тоже мокрый и тяжелый, как камень. Затем как сквозь сон помню, что какие-то люди волокли меня под руки по двору… Когда сознание снова вернулось ко мне, я был уже в больнице для умалишенных» ("История моего заключения").
Один из бесчисленных эпизодов, через которые прошла едва ли не десятая часть страны. И потому граница нашими мучениками и всеми прочими не высится такой неодолимой стеной. Преступление было у всех одно: то, которое по разнарядке сочинят органы. И статья на всех одна – пятьдесят восьмая. Одного и того же добивались от тех и других: назови имена. И мотив ареста, допроса, наказания тоже, в принципе, был один: срезание целых общественных слоев. И метод общий: погружение в ложь и кошмар. И цель была близкая: превращение населения в однородную массу, слившуюся с идеологией и вождем, где больше нет лиц, убеждений, религий, фракций, особых мнений, где все, как один, ликуют и ненавидят. Конечно, не поставишь знака равенства между епископом и троцкистом, но челюсти, их перемалывавшие, были из одного состава. Нет, не стоило так сужать число мучеников, убирая тех, кто не сего двора. Не канонизировать их, конечно, но лишь расширить шатер солидарной памяти, прежде всего церковной. Ибо в каждом невинном, невыносимом человеческом страдании по-своему «изобразился Христос». И если говорить о «проблеме боли», как назвал одну из своих книжек К.С. Льюис, то это уже богословская проблема. По крайней мере, должна когда-нибудь ею стать.
В Западной Церкви два уровня святости. В Восточной – один. Я думаю, что их много. Не всегда видимых, даже редко святых.
Протоиерей Владимир Зелинский
Святые Новомученики и Исповедники Церкви Русской, молите Бога о нас! Маран-афа!
Мой telegram-канал: https://t.me/zApiskistranika
P.S. Друзья, если вы хотите видеть материалы моего блога, то в левой стороне надо поставить лайк, а по-другому – палец вверх. Также вы можете подписаться на мой блоги в Яндекс Дзен «зАписки странника» и «Церковь и Мир», оставлять комментарии и поделиться этой статьей в соцсетях.