Квинтэссенция японского
Ясунари Кавабата, создавая эту повесть, ориентировался на традиции старинной японской литературы.
В чувственный, лиричный, импрессионистичный рассказ об отношениях мужчины и женщины Кавабата находит нужным вводить множество "посторонних" подробностей, описывающих природу и состояние духа, которое вызывают разные сезоны; деревенские традиции и увеселения, особенности жизни в горной деревне, в этой Снежной стране. В этом тоже есть связь с традиционной японской поэзией, придающей большое значение созерцанию смены времен года и каноническому набору сезонных примет, несущих также дополнительные символические смыслы. И хотя главный герой - всего лишь столичный визитёр, он обозначает текущий сезон, будто сверяясь с сельскохозяйственным календарём: "Время, когда с обеденного стола исчезают молодые побеги акебии" или "Зеленый латук еще не засыпало снегом".
Он описывает красоту женщины и красоту природы в духе средневековых поэтов и художников.
Пейзаж с горой в лунном свете, представший перед Симамурой в середине повести, кажется виденным на цветных гравюрах укие-э или описанным во множестве трехстиший хокку. Само описание этой картины будто бы согласуется с некими канонами красоты: "Над краем горы с причудливо изломанной вершиной и гармоничными пологими линиями склона висела луна, освещая всю гору до самого подножия".
Характеризуя женскую внешность Кавабата использует сравнения совершенно непривычные современному европейскому восприятию и от того особенно интересные. Влажно поблескивающие губы сравниваются со свернувшейся пиявкой, свежесть лица - с очищенной луковицей, глаза будто прочерчены по линейке...
Сама профессия возлюбленной главного героя, Комако - из числа чисто японских. Занятия гейши описываются косвенно, подразумевается, что читатель итак имеет достаточно полное представления о ее работе.
Гейши в начале ХХ века, когда вовсю уже использовались поезда, радио, автомобили, оставались одной ногой в феодальных временах. Их могли "продать", вынудив поехать на работу в другой город, выплачивать "хозяевам" долг. Задача гейши - петь, исполняя на сямисене, танцевать, пить с гостями, поддерживать разговор, кокетничать. Оказаться в постели с гостем - предсказуемо, с одной стороны, но с другой - не входит в число ожидаемых по умолчанию услуг. Счет за услуги гейши, приходившей к постояльцу гостиницы, выставлялся перед отъездом и учитывал все проведенные с гостем часы.
Интересно, что обучение игры на сямисене подразумевало, в первую очередь, личную передачу традиции. Тот факт, что Комако сама разбирала произведения по нотам, показался Симамуре одновременно удивительным (для разбора требовалось недюжинные терпение и труд) и жалким (в такой глухомани голь на выдумки хитра).
Мужчина и женщина , не име
При всём интересе к японскому взгляду и эстетике, при всей симпатии к старинной японской культуре, не могу воспринимать эту повесть с чистым сердцем, потому что отношение главного героя к женщинам, его оценки героинь отражают неприятные мне устаревшие убеждения. Конечно, надо читать как исследователь, наблюдатель, а я хотела просто погрузиться в повествование, как непосредственный читатель. И не получив такой возможности, злюсь.
У меня нет ощущения, что Симамура - это альтер эго автора, но все-таки общая интонация, с которой автор описывает суждения героя о женщинах, заставляет меня предполагать, что многие из этих суждений характерны для эпохи и присущи автору.
Женщина в глазах Симамуры - это объект. Он признает, что у нее есть чувства и собственные интенции, но к ним он относится разве что с жалостью. Его тянет к Комико, он приезжает к ней снова и снова, не скрывая этого, но ни разу он не воспринял ее как равную. Всегда это повествование об объекте вожделения, который помнят его руки. О том, как неловко она отдается ему, терзаемая своими смешными маленькими противоречиями. Как зверушка или ребенок.
Тот факт, что Симамура одновременно хочет обладать Комако и восхищается Йоко, никак внутри себя не разгораживая эти впечатления, у меня считывается в таком духе, что для него все женщины - это объекты наблюдения, вожделения, созерцания. Такие же, как природа, крестьянские забавы или течение его собственных мыслей и фантазий.
Бросается в глаза контраст между открытой, непосредственной чувственностью Комако и эмоциональной скупостью Симамуры. Он высоко себя ценит как столичного интеллектуала, серьезного господина с холеным телом и эдакими мужественными складками вокруг рта, которые грешно скрывать усами. А Комако, следуя стереотипам своего времени, среды и личного характера, он заведомо оценивает ниже себя. И все ее достоинства - красоту, чувственность, щедрость, знакомство с литературой (в том числе той, о которой высокий столичный гость и не слыхивал), музыкальную одаренность - он встречает очень холодно, с напускной скукой. Со стороны же видно, что он очень зажат и плохо знает свои чувства, не имеет ни навыка, ни смелости свободно о них говорить даже с собой. Всё, что он способен отрефлексировать - вожделение к Комако и до боли прекрасный - это клише из раза в раз повторяется - голосок Йоко.
Симамура разбирается в искусстве, настойчиво исследует старинные манускрипты то про японские традиционные танцы, то про европейский балет, он с легкостью и охотно наблюдает за природой и крестьянами в духе старинного придворного барина. Но когда дело доходит до собственных чувств или отношений к женщине, его впечатления становятся немногословными, прерывистыми, скомканными, как ночное явление пьяной гейши.
Не зная, как обращаться со своими чувствами, он обесценивает их до тщетных и бессмысленных, ровно как и с музицированием или читательскими привычками Комако.
Смутные отражения
Следуя традициям японской литературы, Кавабата поэтизирует реальность, выстраивает отдельные впечатления и события так, чтобы создавалось некое общее впечатление о происходящем, но в целом - история довольно мутная. Читатель то вспышками приближается к самым интимным переживаниям (отражение в поезде, теплая кожа, холодные волосы, смятение, жар, смущение), то отдаляется на расстояние скупой хроники событий (искупался, спустился с гор, съездила проведать родителей, была продана в Токио).
При этом его увлечение исследованием субъективного впечатления героя мне кажется очень модерновым. Повесть начинается с подробного описания миража, увиденного Симамурой в окне поезда. На струящийся за окном пейзаж накладывается образ прекрасной девушке, сидящей неподалеку. Мотивы отражений, зеркальности, зыбкости, эфемерности, иллюзии, будто бы сновидения встречаются на протяжение всей повести в качестве неброского подтона, неустанного второго голоса.
Перевод
Читаю эту повесть в переводе загадочного египтянина Зеи Рахима. Русский язык для него не был родным, хотя Рахим больше половины жизни прожил в России. Родным для него был то ли татарский (по паспорту) то ли арабский (с его слов). Японский он выучил в университете Токио до Второй мировой войны. Русскому его обучил во время семилетнего совместного заключения во Владимирской тюрьме поэт Даниил Андреев.
Из всего этого следует два вывода - перевод делался давно и в некотором смысле устарел, а переводчик не был носителем русского языка. Отсюда, наверное, общее ощущение пелены, накинутой на всё повествование. Больше всего мне запомнились оранжевые плоды персимонов (хурма), но и по мелочи всякое цепляло взгляд.
За последние пару месяцев второй раз натыкаюсь на неотредактированное использование стародавнего перевода с японского, не получающего даже минимального внимания издательства. Мне это кажется халтурой, признаком неграмотности и скаредности издательства. Второй случай, если интересно, это сборник квайданов Лавкардио Хирно, изданный СЗКО.
__________________
Интересный материал на эту тему https://zen.yandex.ru/media/id/6134af2a2bdc74328445b13d/illiuziia-liubvi-roman-snejnaia-strana-iasunari-kavabata-analiz-chast-vtoraia-619b7aefc6894616f90ec1de
