Весна. Как хорошо! На автобусной остановке стоят человек шесть. Трое из них — мои ежедневные попутчики. Они так же, как и я прислушиваются к чириканью воробьев. Автобус задерживается, мы все опаздываем, но стоим, подставляя лица солнцу, слушаем гомон птиц. Про работу никто, наверное, не думает. Я даже не пытаюсь придумать, что сказать директору в ответ на укоризненный взгляд. Нега. Минуты блаженства.
Наш автобус появляется, как черт из табакерки. Двери открываются, мы переглядываемся — точно наш? Ни вопросов, ни ответов. Улыбки глаз тают. Нужно попробовать занять свободное кресло — мне ехать до конца. Где-то там, внутри меня, еще скачут воробьи, и я пока не боец. За секунду до меня в кресло плюхается тинейджер с наушниками в ушах и надвинутой на глаза шапкой. Как он через неё видит? Увидел свободное место, прошмыгнул передо мной — не мешает ему ни шапка на глазах, ни спущенные штаны. Как молодёжь их носит? И не боятся, что свалятся в самый неподходящий момент!
Едем. В автобусе душно. Настроение становится рабочим. Замечаю, что женщина поправляет платок: следующая остановка — её. Делаю небольшой разворот. Место освобождается, и я его занимаю. Ух. Можно расслабиться. Рядом со мной стоит мужчина. Ну и запашок! То ли с глубокого похмелья, то ли вовсе давно не просыхает. Воняет позавчерашней сивухой, сегодняшней бормотухой, грязным бельем и кариесом. Студенты-медики, когда идут в анатомичку, «Звёздочкой» верхнюю губу мажут, чтобы перебить трупный запах. Мне бы сейчас «Звёздочка» не помешала. Я закрываю глаза, и передо мной, как в кино, всплывает недавнее дело.
— У меня ребенок, а он никогда не платил алименты. Нет, вы не думайте, я за алкаша замуж не выходила! Я медсестра. В поликлинике работаю. А он пьёт. Совсем допился. Он вообще чокнулся. Да-да, я вам как медик говорю —точно в психушку его надо.
Интересно, почему врачи никогда не говорят, что они медики. Они говорят: «Я врач», а медсестры: «Я медик». Почему?
Женщина пришла ко мне на консультацию. Но она начинает не с того, что мне надо знать, чтобы ей помочь, а с того, что уже не может носить в себе. Ей надо выплеснуть свою боль, поделиться. Как правильно это в русском языке — поделиться. Ноша неподъемная, ей одной её уже не утащить.
Так всегда бывает. Риелторы, юристы — это только на 10% документы и законодательство, а на 90% — психология. Вот сейчас попробуй ей сказать: «Ближе к теме!» — и она уйдёт, а вместе с ней и мой гонорар. Я понимаю, что пришла она решать свой жилищный вопрос, но до него еще далеко. Слушаю вполуха.
— Мы с сыном не живём в этой квартире. Прописаны, а жить там нельзя. Он тащит всё с помойки домой. Мы с сыном как прошлой осенью ушли, так и не приходили туда. А мы прописаны там, мы имеем право, но я боюсь его. Вчера к нам в участок (я участковая медсестра) пришла женщина и сказала, что мой-то с пятого этажа, с балкона, прямо из ведра на людей лил. Смеялся и кричал, что «Нечего под окнами ходить». Вы понимаете? Его надо в психушку. Вы должны пойти со мной и уговорить его на психушку, или пускай его милиция в дурдом отвезет.
Так, я что-то явно пропустила. Отвлекаться нельзя.
— Я не поняла, что он там лил на людей?
— Как что? Всё и лил. Я же говорю. Сначала ходит в ведро, — женщина оглядывается на дверь, не слышит ли кто её, понижает голос, — и за большое, и по малой нужде, а потом своих соседей поливает.
Мой рот открывается сам собой. Я пытаюсь сказать что-то типа «Да так ли?» В глазах у меня, видимо, большой вопрос, да и сами глаза округляются.
— Вы мне не верите? — она почти кричит возмущенно, потом вдруг сникает, и, уже не столь уверенно: — Да я точно-то и не знаю… Я этой больной не призналась, что это мой творит, но квартиру-то она назвала нашу. Пойдёмте со мной. Его бы только в дурдом отправить. Его оттуда бы не выпустили, я уже говорила с врачом, а мы бы с сыном там прибрались и жили бы, а?
Вот теперь понятно, с чем пришла эта женщина. С этого момента начинается работа риелтора.
— Вы же понимаете, что для госпитализации нужно его согласие? А он, видимо, его не даст?
Женщина интенсивно машет головой.
— Ну вот, значит, пойдём другим путем. Давайте разберёмся по порядку. Как вас зовут?
— Люся, то есть Людмила Михайловна, но можно просто Люся, меня так все зовут.
Люся уже год как в официальном разводе. Муж у неё был замечательным, просто уникальным краснодеревщиком. Работал на заводе, делал модели, а для души — музыкальные инструменты, каждой досочке знал цену. Из любой коряги создавал скульптуру. А тут Горбачёв, перестройка — и не стал он никому на заводе нужен. Не смог подстроиться под обстоятельства, под новую жизнь. Пойти простым плотником и разменивать свой талант на рубли не смог. Сердце болело по любимой работе. Всё ждал — позовут, а о нём все забыли. Пить не умел, на дух не переносил, а тут выпил, опохмелился, перебрал — утром опять голова болит. Так сразу и полетел под откос. С первого раза — и больше не вышел из штопора.
Жена сначала его просила, потом ругалась, а он в глаза им смотреть боялся. Никогда зарплату жены за деньги не считал, а теперь сам безработный. Он, кого уважали, ценили, чьи работы на всех выставках побеждали, кому сам генеральный руку пожимал, благодарил, он — столяр высшего разряда — не может купить ребенку портфель в школу. Кто хочешь запьёт.
Люся была счастливой женой. Муж решал всё: что купить, куда поехать отдыхать. Она была счастлива. За мужем жила, как за каменной стеной. Но вот уже два года живет в аду. Денег нет, жить негде, спросить совета не у кого.
Я для неё — спасательный круг: говорю уверенно, уважительно, у неё не спрашиваю «Что будем делать?» Назначаю день и время, когда пойдём разговаривать с Валерием Петровичем. (Она до сих пор зовёт его Валерием Петровичем. Себя — Люсей, а его, хоть и спившегося, — всё равно Валерием Петровичем.) В её душе наступают мир и порядок. Люся верит, что не зря ей меня хвалили, она уверена, что я помогу. Ну что же, надо оправдывать доверие. А кто обещал, что хлеб риелтора — это сладкая булочка?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Незабудьте подписаться чтобы не пропустить продолжение