- Хороший, хороший дракошечка, умница, - сказал
Максвелл, - легче на поворотах, старина!
Это прозвучало довольно глупо и неубедительно. Но
как вообще полагается разговаривать с драконами?!
К. Саймак «Заповедник гоблинов».
Все-таки удивительно, как непохожи весна и осень, именно в самых одинаковых своих проявлениях – вот, например, заморозок. Трава, повылазившая уже в апреле, изумрудного цвета; но вот ночью дохнуло ледяным ветром с горных ледников, и трава поутру приникает к земле, делается испуганно-салатовой с серебристым налетом… А сентябрьская трава, тронутая первым ночным заморозком, совсем-совсем другая. Она не полегла, как весной, а стойко держит удар, всего навидавшись за лето; стоит вроде бы бравым ежиком, да вот только седина её уже не снаружи, а изнутри, и смотрится не украшением, а изъяном. И видится явственный намёк на последний, смертельный излом в усталой позе... И тропки на лугах – от первого инея трава белеет, а дорожки упрямо остаются черными, а весной наоборот: тропки долго ещё синеют вросшей в землю наледью, когда по обочинам уже рыжеет оттаявшая прошлогодняя трава…
Пока «Четверг» строился, просверкнул июнь, потом наполз июль, тяжелый от частых дождиков, укутанный в опеночные туманы. Попарно, в одиночку и табором мы наездились в тайгу за летними опятами и подберезовиками, за монументальными летними боровиками. Потом прискакал Дуг и устроил мне скандал, обвинив в покушении на его популярность, наплевал мне на башмаки, и пообещал порвать все отношения. Джой, натурально, была полностью на его стороне, хотя отношений рвать не обещала – пожалела меня, видимо. Август удивил жарой, потом зашелестел сентябрь... Пришла пора моховиков-бархоток, чернушек и груздей; мы нагулялись по охотам за диким гусем, уткой, кабаном, косулей и дикобразом; потихоньку вместе с осенью отошли и нерест лосося, и рыбные ловли, и сбор ягоды. Всё это время мы с Джой старались под любым предлогом сбегать в лес без Микады, Тревета и Лиса. Нас можно понять: тарки собирали гриб и ягоду, как звено комбайнов, а дичь стреляли, как снайперы в тире, убивая тем самым всю прелесть охоты. Хотя, конечно, охота – это было не совсем про меня. Наверное потому, что с возрастом начинаешь испытывать щемящую нежность вообще ко всему живому, поскольку уже точно знаешь: жизнь – это так недолго! Отправляясь в лес, я торопилась не настрелять дичи, а набраться впечатлений, впитать в себя на весь долгий зимний период голосов тайги, которые не могут надоесть: фрикативное «Г» лисицы в чаще, её негромкий тявк – «Хау! Хау, хау, хау…», или глухое рычание и мрачный хохоток рыжей цапли.
…Токующий дупель стремительно падал с высоты, и звук его вибрирующих перьев напоминал пикирующий истребитель, пролетевший сквозь лужу.
А больше всего мне нравится слушать глухариный ток: как будто модный рэпер шепчет скороговоркой: «птю-педибеди-птю, дю-бедю, педибеди-птю, дю-бедю», - а рядом звонкой очередью откупоривают бутылки – чпок-чпок-чпок! Чпок-чпок!
…Хуторская коптильня, казалось, так ни разу и не остыла за осень: в ней коптилось мясо и рыба, готовилась солонина. Мы с Джой, то у неё, то у меня, при помощи детей и невесток, а чаще – любого случившегося бездельника, не успевшего сбежать, закрывали сотни банок маринадов, солений и овощной икры; бочками заготавливали огурцы, моченую бруснику и капусту; ведрами варили варенья, компоты и джемы. Частенько рядом с нами можно было застать весьма редких гостей: то шинкующего лук и рыдающего крокодиловыми слезами Че, то Гэла, старательно нарезающего баклажаны, то Рики, растирающего в визжащей ступке приправы. Микада заглядывал практически каждый день и напевал себе под нос:
Четыре черненьких чумазеньких чертенка
Чихая часто, честно чистили чеснок!
Но вот горячие цеха остались позади; осень сгустилась, посуровела, и, скрипя голыми ветвями дубов и вётел у Сплетенки, нехотя закуклилась в зиму. Тайга на сопках из зеленой сделалась голубой, синими стали обязательные лоххидские туманы; нас начало потихонечку заносить снегом. Улицы заполнили грузовики и повозки, развозящие дрова по домам и малым предприятиям, а на добродушные морды трамваев навесили хищные рыцарские забрала снегоотбойников.
Появились белые ушанки на русых кудрях золотарника; осока, которая забрела в реку по пояс, да так там и зазимовала, поседела, сделалась стеклянной и ломкой; вдоль тропинки от хутора к морю высились уже не молодые елки, а торжественная процессия монахов в белых клобуках. Морозные рассветы вставали дымами и заревами, как от дальних лесных пожаров, - казалось, мороз и в самом деле попахивает еловым дымком; и луна по ночам светила в два раза ярче обычного, и от речек остались только извилистые черные протоки среди намерзшего на прибрежные камни льда, а наклоненные снегом к самой воде стволы представлялись огромными белыми животными, припавшими к водопою. Фиолетовые и изумрудные органные трубы заледеневшего водопада в городском парке обросли снежными папахами на уступах, а буреломы в лесу, нагромождения скал на склонах, каменные завалы пляжей потихоньку тонули в сугробах.
Море один за другим потрясали шторма, и по всему городу слышно было, как оно ворочается – тяжелое, загустевшее от мороза…
Я предвкушала новое небывалое развлечение – открытие моего ресторана, радостно волновалась и чуточку трусила, но тут Мотя вышиб меня из колеи неожиданным заявлением.
- Послушайте, мадам Заяц, - заявил он за пару недель до открытия, - в «Повешенном» пасутся тарки, полутарки и прочие дзенданутые. Но я настаиваю, что здесь у нас – приличное место…
Я так удивилась, что нажала какую-то не ту кнопку, и компьютер, злобно икнув, проглотил месячный баланс расходов. Это, конечно, была не катастрофа, но и радости никакой не сулило, а сулило пустые хлопоты занудных пересчетов, и дальнюю дорогу к Габи за помощью. Так что я спросила весьма рассеянно и неприветливо:
- Моть, не догоняю, чего ты хочешь. Тарки-то тебе чем не угодили?
Мотя ответил мгновенно, и с предельной откровенностью:
- Пф! – фыркнул он с возмущением: - эти волки в бабушкиной шкуре?! Эти возмужалые боги нетрадиционной умственной ориентации?! – нет. Пусть ходят к Дугу, они с ним братья по разуму. А у нас уж пусть лучше странники. Солидные, уважаемые люди…
- С ума сошел! – замахала я руками, расхохотавшись, - это ещё что за сегрегация? Что за фокусы такие? У Дуга все собираются, все наши…
- Видел я, кто у него собирается. И как он с ними объясняется… Тут самое главное оказаться по правильную сторону от прицела.
Дуг, если гости уж слишком расходились, выволакивал старенький РПД, упирался ногой в специальную скамеечку, и давал очередь над головами посетителей. Действовало это безотказно: Дуг был человек не шибко молодой, скамеечка тоже; нога после ранения так и не восстановилась полностью, и никто не мог предугадать, в какой момент дрогнет что-то из вышеперечисленного. Так что гости предпочитали не ждать, пока дуло опустится ниже, и утихомиривались самостоятельно. Кто соображал недостаточно быстро – друзья выводили охолонуться на воздух.
- Мотя, прекрати. Ты что, предлагаешь объяву вывесить – «Тарки не обслуживаются»?! Так я запросто, потому что все сочтут это самой остроумной хохмой сезона, и набьются под завязку. Или намекаешь, что надо тебе пулемет купить? – нет, не куплю, потому что, во-первых, ты в пулеметах понимаешь, как я в микробиологии, а во-вторых, это будет плагиат.
- Что такое плагиат? – деловито спросил Мотя.
- Это значит слямзить чужую идею. А в Соони, как ты знаешь, не воруют.
Мотя задумался. А подумав, сказал:
- Хорошо. Я их обслуживаю. Но приваживать – нет! Не дождетесь!
И тут же прикинулся страшно занятым, начал протирать оставшуюся с обеда посуду со страшным визгом, уходить на кухню, искать что-то… Он ещё жил у нас с Габи, потому что после исчезновения детей дом сделался просто-таки необъятным; к тому же мы опасались, что Мотю перехватят конкуренты. Я покрутила головой, записала для верности Мотины перлы (чтоб рассказать потом у Дуга – тарки оценят!), и стала соображать, чем всё-таки они его ушибли.
Нет, конечно, тарки – удивительный результат удивительного эксперимента, - безусловно поражали воображение. Мы-то с Джой за четверть века попривыкли, но поначалу… Кто смотрел фильм «Когда откроется перевал», или до того крут, что читал мою одноименную книгу, где я описала свои первые впечатления от знакомства с Соони и её историей, наверняка должен помнить, что интерес к вялому сюжету сильно подогревает сквозная тема тарков – таинственных невидимок. В книге – клянусь! – я старалась удержаться от сарказма, но мало преуспела. Меня можно понять - и Мотины диатрибы, и мой скепсис были всего-навсего реакцией на шок: тарки, этот ювелирный гибрид книжного червя со спецназом, у любого неподготовленного человека вызывают чувство, лежащее где-то на полдороги между здоровым ужасом и нездоровым любопытством.
Очень хотелось закрыть глаза и открыть рот.
…Напомню: «Перевал» - история юнийского мальчика, попавшего после школы в армию и отправленного воевать к нам на Крышу Мира. Тогда пограничные инциденты были делом обычным. И, как почти всегда, их отряд оказался заведен в горные дебри, рассредоточен и выбит. Раненого героя подбирают соонийцы, но, вопреки слухам, которыми пугали новобранцев, не добивают, а выхаживают. Он приходит в себя в одной семье, в крошечной деревушке на взлобье горного кряжа. Чтобы сбежать, ему явно не хватило бы подготовки – кругом непролазные горы, поросшие непролазным лесом. В приютившей его семье требовались рабочие руки – она недавно потеряла единственного сына. Отнеслись к чужаку и вправду по отечески: объяснили на ломаном юнийском, что надо уважать старших, не воровать, работать, и учить язык. Ничего невозможного не требовали, за стол сажали вместе с собой, одевали в самое тёплое, потому как не привык мальчик, простудится ещё… В общем, очень скоро парень себя почувствовал, как у родни, только очень дальней. Он глядит во все глаза на никогда не виданный быт, быстро сходится со всеми, потому что молод, любопытен и до жизни жаден. Через год, пообтесавшись и научившись многому, дождавшись, когда откроется Перевал (единственное место, где можно было вернуться в Юну не по воздуху), он всё же уходит. Но уже с собственными мыслями в голове: чтобы вернуться через 10 лет полевым хирургом, и погибнуть на том же Перевале, но уже защищая Соони от бывших своих соотечественников-агрессоров.
…Впервые герой фильма слышит о тарках за стаканчиком у камелька. Некто охотник рассказывает жуткую историю, в которой фигурируют: сам рассказчик (травивший лису по первому снегу), лиса (коварно вставшая на след случайного тарка, и предательски затем исчезнувшая), и сам тарк, немало озадаченный погоней. Далее рассказ становится бессвязен, переходит в стадию пугающих междометий, теряет логику и смысл (то ли тарк забросил охотника на сосну, то ли наслал на него Пордрезуху, то ли вообще обернулся стаей волков) – только возвратился рассказчик домой без ружья и шапки, живой, невредимый, но напуганный до икоты.
Потом в фильме тарки упоминаются регулярно, обычно в деревенском фольклоре, замещая европейскую Бабу-Ягу: не будешь слушаться бабушку – тарк заберет… И вот наконец герой видит тарка воочию.
Как-то под вечер в деревне начинается какая-то непонятная сдержанная суета, упорно избегающая задов заброшенной, крайней к лесу бани. Пугающие междометия и загадочные иносказания односельчан донельзя интригуют героя, и он, конечно же, устремляется поглядеть, что там такое. И видит: на границе бывшего огорода, возле ручья, лежит в позе эмбриона человек в чем-то черном. Успевши за зиму привыкнуть к чётко организованной и безотказной соонийской взаимовыручке, совершенно не понимая, что за отчаянные знаки делают ему односельчане, герой подходит вплотную, и видит… Внезапным наездом камеры в крупный план – фигура, по самые глаза занавешенная чёрным платом; в животе фигуры зияет вполне себе смертельная рана, происхождения, скорее всего, животного – с тигром характером не сошелся?.. С гризли?.. Последнее время действительно какой-то тигр повадился таскать деревенских собак, даже собирались идти его выслеживать всем миром…
Очумев от изумления, парень пытается что-то делать, то ли перевязку, то ли искусственное дыхание, но приводит это к одному: фигура приоткрывает глаза, и хрипло приказывает на отличном юнийском:
- Оставь. Мне нельзя помогать. Я тарк…
Ошеломленного героя оттаскивают деревенские; горячо и бестолково они пытаются разъяснить то же самое, что говорила фигура.
Нельзя. Даже подходить. Потому что нельзя. Потому что он – тарк…
Герой подчиняется, скрепя сердце, больше от изумления; ночью же, проворочавшись до первых петухов, подхватывается и крадется на выселки, имея в виду (исходя из тяжести ранения) закрыть глаза и похоронить по-людски, а односельчане пусть хоть кусаются. Однако обнаруживается, что тарк исчез. Следы неопровержимо свидетельствуют: исчез сам, без посторонней помощи, истекающий кровью, с развороченным животом… И тигр больше не беспокоил деревню, а у живущей на краю поселка пожилой вдовы (люди видели) появилась в избе роскошная полосатая шкура. Она сказала – нашла в лесу дохлого, только что-то это… как-то это… ай, да кому какое дело.
Герой немедленно клянётся себе страшной пиратской клятвой выяснить, что всё это значит. И время спустя, надоев соседям до смерти дурацкими расспросами, он лежит на краю болота, куда, по слухам, наведываются тарки за какой-то особенной травкой. Судорожно отбиваясь то от комара, то от оголодавшей пиявки, он мрачно размышляет о вреде любопытства, вокруг, как живой, колышется туман; в непроглядной его глубине беззвучно материализуется чёрная тень… Герой, стиснув зубы, восстает из болота, делая ручкой сердечное соонийское приветствие - и на него из тумана выплывает жующая рогоз монументальная голова деревенского яка.
…История Соони началась в 13 веке, когда сканийский народ был изгнан из своих земель иноплеменниками. Иноплеменники приплыли с другого континента.
К западу от Сканийского материка, в океане Бурь, лежит островное государство Мидо-Эйго, небольшое, но беспокойное. История его изобилует всякого рода событиями, но в рамках данного повествования важно одно: в десятом веке нашей эры на Мидо-Эйгском троне развернулся страшный Гарольд Змей. А развернувшись, тут же объявил вне закона – чтоб не делить власти, - могучий местный Орден. Состоял Орден из военно-морских офицеров голубых кровей, и не одно поколение верой и правдой служил монархии, занимаясь – под видом крестовых походов, - пиратством и разбоем. И всё бы хорошо, да вот слишком много золота скопилось у Великого Магистра «Христовой» Армады, обнаглел он: вместо того, чтобы покупать салемских скакунов, замки и драгоценности, начал он покупать фамильные тайны и долговые расписки членов королевской фамилии, и потерявших всякий стыд придворных. Это уже никуда не годилось, и король-Змей решил поступить с Армадой так, как привыкла поступать Армада с «врагами Христовыми».
Но не вышло. Уже подписан был эдикт о роспуске Ордена, аресте его руководителей и списании в королевскую казну всей орденской собственности, движимой и недвижимой; однако накануне обнародования эдикта Армада, невесть кем предупрежденная, снялась с якорей и, подпалив на прощание королевские портовые склады, растаяла в свинцовом тумане океана.
Но не бесследно. Оказалось, что Магистр, принадлежавший к древнему и славному роду, обладал не только роскошным генеалогическим древом, но ещё и острым умом с дальновидностью: он не всё награбленное свозил в Мидо-эйго, а давно и прочно закрепился на северной окраине соседнего Сканийского континента, где мирно жили, ловя рыбку и выпасая тощий скот на скудных лугах прибрежных маршей с десяток мидо-эйгских колониальных поселений. Добравшись туда, Магистр развил бурную деятельность. Он обратился к удивленным пейзанам с речью, из которой следовало, что жить надо всем, и не как-нибудь, а не хуже людей, после чего объявил об отделении от метрополии и отмене королевской десятины. И пообещал богатые земли на юге. Спорить тут было, в общем, не о чем, – земля рожала скудно, королевская десятина резала по живому, а на юге – говорили бывалые, - и картоха с горшок вызревает, и урожай два раза в год… да и как поспоришь с такой мощью?
У Магистра слова с делом не расходились: он, не теряя времени, начал наводить новый порядок. Порядок в его понимании заключался в установлении абсолютной монархии, основанной на железной орденской дисциплине. Новое государство назвали Чара (от мидо-эйгского «новая земля»), а первым чарийским конунгом стал, разумеется, сам Великий Магистр. Второе свое обещание он тоже выполнил, потому что следующие несколько веков Чара только тем и занималась, что захватывала одну чужую южную провинцию за другой; местное население обращала в рабов, несогласных уничтожала.
Пока не дошла до естественной преграды в виде горной гряды, слывшей Крышей Мира – Соонийского Хребта.
Кое-кого Дорога уберегла – остатки народа, знати и военных, уже не заморачиваясь принадлежностью к определенной провинции, от которых мало что осталось, с висящими на пятках псами «Христовой» Армады, докатились до Крыши мира.
Сюда за ними дураков идти не было, и идти тоже больше было некуда, дальше был только океан, поэтому здесь и остались. Первое время пришлось очень круто, потому что в этой горной стране все былые навыки не имели никакой цены. Знать была в те времена наиболее просвещенной частью населения: люди вели через Перевал скот, тащили инвентарь и пожитки, военные берегли пуще ока мечи и арбалеты, а эти волокли в жестких коробах свитки и книги.
Поначалу, пытаясь организовать новую жизнь, послушали знатных мудрецов, вооруженных передовыми технологиями мирного времени... Но распаханные сопки оползнями и селями сваливались на деревни, запруженные реки заболачивались или вовсе уходили в землю, скотина передохла почти вся… На мудрецов начали коситься и обзывать тарками (от сленгового дарк – темнота). Мудрецы, ошарашенные аномалиями этой земли, не обиделись, но растерялись, и в какой-то момент самоустранились. Начали строить высоко в горах монастыри-метеоры, и в один мутный день исчезли все как один – ушли изучать невиданную природу, хранить древние знания, и – думать, думать… Из, так сказать, облеченных властью и доверием народа остались только военные, которых после ухода тарков стали именовать странниками. Они не претендовали на власть, просто осуществляли связь между разбросанными по долинкам и плато деревенькам. Разносили новости, следили за порядком, а в случае пограничных конфликтов возглавляли отряды местной самообороны. Опасаясь, что таркские фантазии снова ввергнут страну в пучину беспочвенных мечтаний, странники общаться с тарками не рекомендовали; и как-то так получилось, что со временем тарки оказались чем-то вроде неприкасаемых. Так, на всякий случай.
…Шли века; жизнь отчего-то легче не становилась. Может быть, поэтому странники очень интересовались, чем таким всё это время занимаются тарки в своих высокогорных твердынях. Мудрецы, уважая мнение своего народа, ради которого готовы были бы принести ещё и не такие жертвы, совсем перестали появляться на люди, перешли на полную автономность, но, к тревоге странников, хоть в дела и не лезли, но и без дела не сидели, а как-то уж совсем неправдоподобно быстро начали обрастать мускулами. Создали необыкновенную систему скалолазания – безо всяких приспособлений, пользуясь всего лишь десятью пальцами рук, они шутя брали абсолютно неприступные отрицательные вертикали на любой высоте Крыши Мира, которая, по всем данным, кое-где отчетливо переваливала за 11 километров ввысь. И, вроде бы как следствие – новую систему боевых искусств, основой которой был уход от необходимости кого-то убивать. Научились управлять теплообменом тела и перестали зависеть от кошмарного горного климата; овладели языками животных и птиц; в огне не горели, в воде не тонули… Изнеженные поэты и учёные превратились в нечто неописуемое, а, следовательно, опасное.
Много позже о них сложили анекдоты – всё у того же «Повешенного», видимо:
Однажды в тарка ударила молния. И тут же пожалела об этом…
Тарки охотятся на медведя с рогатиной, причем рогатину выдают медведю, с целью хоть как-то уровнять шансы.
Красная тряпка в руках тарка яка не раздражает. А умиляет.
Тарки всегда разделяют чужое мнение. Они его разделяют на 2 части: первое отвергают полностью, а со вторым категорически не согласны.
Их монастыри назывались метеоры – «парящие в воздухе», потому что забраться туда мог только владеющий таркскими техниками, а для грузов использовалось что-то вроде фуникулёра. Постройки складывались из каменных блоков без раствора, но плиты оказывались подогнаны друг к другу так, что шва разглядеть невозможно – стена и стена; или были вырублены прямо в скале, сверху вниз в форме креста (старинный знак единства четырех стихий), а потом уже в этой основной планировке появлялись и кельи, и трапезные. А главное - библиотеки, устройство которых является и сейчас шедевром инженерной мысли: стены складывали из деревянного бруса, который в сырую погоду разбухал, не допуская к манускриптам сырости, а в жаркую погоду подсыхал, сжимаясь и образуя щели, через которые книгохранилища проветривались.
Тарки весьма заботились о том, чтобы никто не мешал им заниматься собственными делами. На тропах, ведущих к таркским твердыням, то умело направленный солнечный рикошет бил в глаза и лишал ориентации, то грохотала рядом «опасная» лавина, то невредные, но густые испарения заставляли «призраков» плясать над тропинкой…
А века через два выяснилось и кое-что похуже. Оказалось, тарки, обременённые долгом не только хранить, но и приумножать знания, с ужасом наблюдая за стремительной деградацией некогда великого народа, и категорически отказавшись с этим мириться, предприняли акцию беспрецедентную как по дерзости, так и по размаху.
С 16-ого века тарки стали посылать свою талантливую молодёжь в стремительно умнеющую христианскую заграницу.
Вот в разговоре о таркской молодежи придётся коснуться одного весьма деликатного предмета. Для европейского уха слово «монастырь» звучит однозначно, и напрямую связано с религией. Но тут как раз дело в трудностях перевода: соответствующий соонийский иероглиф переводится в Юне как «монастырь», в Зодеате – «твердыня, крепость, клан», а в Компанелле – «братство, сообщество, орден, клуб».
В любом случае, тарки были чисто мужским братством и сообществом.
Но, как известно, танки не доятся, а мужчины не умеют рожать. И понятно, что вскоре после ухода своего в метеоры тарки столкнулись с проблемой самовоспроизведения.
…По официальной, имеющей хождение в народе версии, тарки крали детей. Однако при ближайшем рассмотрении версия оказалась всего лишь уступкой общественному мнению. Суть же заключалась в том, что таркские метеоры назывались монастырями только в переводе на некоторые европейские языки - обета безбрачия тарки не давали. Это с одной стороны. С другой же, высокая смертность среди мужского населения Соони обрекала на раннее вдовство множество здоровых молодых женщин.
А ещё географическая отрезанность от себе подобных вынуждала жителей деревень заключать близкородственные браки, что, конечно же, тоже ни к чему хорошему привести не могло, и не приводило.
Но отсутствие внятного брачного обряда вовсе не означало половой распущенности. Никакая глобальная идея об улучшении генофонда не отменяла для тарков ни социальной, ни романтической составляющей любви - преданности, верности, чистой радости и чистой печали… Прекрасно знали тарки всё и об ответственности за семью, и о высшей, непостижимой умом уникальности выбора: ты, кость от кости моей, и плоть от плоти моей… И о потере любимой, и о безответной любви они знали всё. В доказательство могу привести одно таркское хокку:
Люди говорят, что любовь тарка
не долговечнее предрассветной росы…
Запирай двери монастыря, брат!
Я останусь на берегу -
Буду следить,
Чтобы волна не смыла
Следов той женщины на песке…
Единственное, что тарки не могли жить с семьей. Они, как мореходы-китобои, или промысловики-лесовики, бывали в семье изредка и не подолгу. И ещё всегда стремились забрать в метеор сына. Но матери редко возражали: по соонийским меркам, этого ребенка ждало неплохое будущее. Таркские практики – учёба, тренировки, - вряд ли можно было назвать лёгкой жизнью, но ни голодная, ни холодная смерть мальчишкам уже не грозила.
До 17 лет тарк постигал азы. Это был практически весь диапазон точных и гуманитарных наук, плюс изящные искусства, плюс физическая подготовка. В 18, как правило, следовало Посвящение – дедикация, и тарк становился тарком в полном смысле этого слова. Тех, кто проявлял особые склонности или таланты, отправляли инкогнито заграницу, учиться дальше. Некоторые потом возвращались – работать в монастырских библиотеках и лабораториях, учить братьев. Профессия педагога у тарков вообще почиталась выше всех остальных. Другие «зарубежники», сохраняя в глубокой тайне связь с родиной, оставались на чужбине: принимали блестящие предложения, получали ученые степени, публиковали статьи и книги, работали в престижных фирмах, и помогали следующему поколению обосноваться за рубежом. Таркскому братству не страшны были никакие расстояния. Этическая база всей этой таинственности была безупречна: тарки не шпионили, не пытались, попав на соответствующие места, лоббировать соонийские интересы, не крали чужих секретов и не выдавали чужих тайн. Более того, для тарка за рубежом существовал жесткий запрет на военные боевые специальности. Можно было отслужить в армии, если уж так неудачно сложится, - но и всё.
…Конечно, они тосковали по сиреневому туману бездонных ущелий, аквамариновым росам на альпийских лугах, кружеву инея на гранитных кручах – всему, что видно из узкого окошка монастырской кельи; по неспешным беседам и яростным спорам с братьями, острому озоновому запаху высокогорного фирна и чувству абсолютной полноты жизни на смертельно опасных тренировках… Но из Соони шли приказы делать, что должен, и ждать. Благодаря такой вот остроумной системе подвергнутые остракизму высоколобые умудрились не позже остального человечества познакомиться (и внести свой вклад) с достижениями философии, математики, физики, а позже – и электроники. Соони ещё жгла лучину, и вершиной инженерной мысли полагала водяную мельницу, а высокогорные твердыни уже перемигивались электрическими сигналами, и ставили опыты по изучению радиоволн.
А когда в Стране грянули долгожданные перемены, когда она действительно заявила о своем желании возродиться и занять подобающее место в мире, для многих европейских организаций наступил день траура: повинуясь долгожданному зову, покидали тихие университетские городки, образцовые лаборатории и кипучие редакции сотни опытнейших инженеров, врачей, ученых, конструкторов и журналистов. Тарки знали, чего ждут и к чему готовятся – они возвращались, чтобы отдать Стране и народу всё, накопленное за тёмное время.
Теперь, конечно, нет такой уж дикой интеллектуальной диспропорции между тарками и прочим соонийским населением. Университет наш открылся ещё 25 лет назад, и благодаря тем же таркам быстро стал одним из самых престижных в мире. И учиться там может кто угодно, только иностранцы – за деньги, а свои – за так. И профессора-странники уже не анекдот, а самая настоящая реальность. Хотя некоторые профессиональные склонности всё же продолжают существовать: например, тарк-дальнобойщик – это, конечно, экзотика. Разве что движут им некие личные интересы: пишет книгу, набирает материал для диссертации по психологии, или просто хочет подальше от добрых приятелей пережить глубокий творческий кризис.
Я и тарков-электромонтеров встречала, чего уж там…
На сегодняшний день соонийскую систему каст – ну, или сословий, - деление на тарков и странников вовсе не исчерпывало. Теперь население наше, и постоянное и сменное, включало гораздо большее количество категорий. Тарки, странники – все они были этнические соонийцы, с ними всё понятно. Но имелись ещё и приезжие, причем самые разные: зарубежные полутарки – дети и внуки тех, кто так и не вернулся; старожилы - такие, как мы с Джой, Фрэнк, Вест, Саймак и прочие - могикане иммиграции, прожившие с этой страной почти всю её сознательную жизнь как государства; и чечако, присоединившиеся к нам позже: чья-то – двоюродного плетня забор – родня, молодая и тоскующая по настоящей жизни; или скучающие отпускники, заглянувшие по путевке подивиться на чудной мир, да так и застрявшие, обнаружив вдруг полную невозможность расстаться с нашими неприветливыми реалиями, где почти каждый час может оказаться последним, и ты всегда кому-то необходим.
Любой человек, не подготовленный (временно или постоянно) к лихой жизни, называется у нас «говядиной», и метафора очень прозрачна: приготовленное мясо, то есть чья-то добыча. А самой непредсказуемой и чреватой последствиями «говядиной» считались туристы. Терпеть и опекать их приходилось всем, вне зависимости от касты, профессии и зоны обитания. Задорные смехоусты из Треветова Департамента по Землепользованию даже составили некую вокабулу, которую немедленно включили в свой рабочий жаргон спасатели, пожарники и лавинные гиды. Произошло это следующим образом.
- …Внемлите, мужики! – прогудел какой-то вечером у Дуга здоровенный дядька, постучав по столику костылем, и поправляя бинты на глазу.
- Чего тебе, Лихо Одноглазое? – откликнулся кто-то.
- Слушайте, чего скажу. Не будете слушать – станете, как я…
Все заинтересованно притихли.
- Кто мне скажет, - продолжило Лихо, приосаниваясь, - как отличить туриста в толпе? Кто знает?
- Ты много знаешь, - возразили ему.
- Как раз я теперь знаю, - печально уверило Лихо, - надо просто подождать 5 минут, и он сам отличится… Тихо! Слушайте все сюда, потом будете крякать, а сейчас я вам буду говорить истины…
И зачитал по мятой бумажке, - тихо, но убежденно, и верилось, что наболело:
- «Туристы – которые все говядина - делятся на говядину продвинутую, чайников и чайников со свистком.
К продвинутой говядине относятся:
«Лунатик» - член группы туристов, по беспечности отставший от своих на трассе, и вместо того, чтобы немедленно остановиться и послать SOS, постеснялся беспокоить занятых людей, решил догнать группу «короткой дорогой». В результате нечувствительно миновал смертельно опасную осыпь просто по незнанию того, что она смертельная.
«Прогрессор» - оставленный дежурить у костра в первую ночную вахту, услышал шорох, и на вопрос «Кто там?» принял ворчание голодного тигра за ответ «Свои».
«Ой, я не к вам» - наткнулся в малиннике на прайд медведей, и заорал так, что остался жив и здоров, чего не сказать о медведе и геологической партии, стоявшей двумя километрами выше по склону - там от накрывшего окрестности оглушительного крика упала палатка и долго, и дико хохотала пожилая странница-повариха.
Чайниками считаются:
"Робинзон» - приехал на стартовую точку маршрута самостоятельно, но совсем на другую, и почти отправился в чужой маршрут, пока проводник не понял, что происходит.
«Камикадзе» – сломал ногу, оступившись на трапе автобуса или вертолета, который везет группу до начальной точки маршрута.
«Супер-камикадзе» - сломал не только ногу, но и трап.
Ну, а чайником со свистком числятся:
«Бог огня» - турист, оставленный дежурить у костра, напугавшись шороха в кустах, шваркнул в огонь охапку валежника, заготовленного на растопку, спалив дотла ближайшую палатку.
«Супер-Бог огня» - в той же ситуации спалил весь лагерь.
«Шаман» - на каждом маршруте, в котором участвовал этот человек, без перерыва шел дождь, вразрез всем прогнозам.
«Супер-шаман» - не просто дождь, а группа по маршруту «собирала» все возможные неприятности: непогоду, землетрясение, наводнение, потерю тропы и нескольких участников… «Супер-шаман» по закону подлости обычно оказывается фанатом экстремального туризма, и каждый раз горячо уверяет при расставании проводника и согруппников, что в следующий раз обязательно расстарается попасть к ним же - повергая всех в здоровый ужас.
«Золотые руки» - назначенный отвечать за аптечку, тут же утопил её на переправе.
«Супер-золотые руки»: утопил ещё и недельный запас продовольствия.
Зачитанное вызвало бурное обсуждение, и вдруг кто-то сказал:
- А кстати о сусликах… Об участии «супер-шамана» в данном сезоне бывалые проводники узнают очень быстро: остальные маршруты проходят нереально гладко, видимо, по закону сообщающихся сосудов. Мамой клянусь, сколько раз убеждался лично…
Конечно, и говядиной, и чайником мог оказаться не только турист, но и любой человек, приехавший в Соони, скажем, по контракту или на учёбу. Те, кто побойчее, быстро переходили в категорию старожилов; чайники – даже со свистком, - тоже имели реальную перспективу приспособиться со временем к нашей жизни, а вот от «шаманов» старались поскорее избавиться.
«Супер-шаманами» с некоторых пор очень интересовалась я, в рамках руководимого мною отдела кадров ЦКС. Потому что любое нарушение причинно-следственных связей, как говорят тарки, есть несомненное вмешательство Дороги в судьбу данного человека, а избранник Дороги – он и есть избранник Дороги.
А ещё в Соони были шейпы – но это уже не сословие, а народность, совсем уже древнее и базовое население Крыши Мира, причем самых высотных её областей.
Странники, которые пошутить любят не меньше тарков, с серьезнейшими лицами убеждали меня, что шейпы на самом деле – это духи гор; я, конечно, не верила. Но Тревет клялся: соонийцы действительно долгое время считали, что шейпы не имеют внятного облика и могут превращаться в кого угодно; а распознать их можно по тому, как быстро они исчезают, да по изменению температуры: она резко падает на несколько градусов, если рядом находится шейп. Потом их начали путать с тарками; потом, уже в наше время, перестали путать, так как шейпы начали почаще спускаться с гор, и вовсю участвовали в жизни города. Хотя и сейчас их народность крайне малочисленна.
…В преданиях многих народов существуют упоминания о дивьих людях - эльфах, гномах, щелпах. По легендам, эти создания живут в горах и пещерах, и обладают силой, похожей на электричество. Они невысокого роста, но красивы, и с приятным голосом. Им даны удивительные способности, например, изумительная быстрота; для них не существует пространства - один скачок, и он переносится с одной горы на другую, хоть между ними и несколько дней пути. Или дар мудрости и предвидения: дивьи люди ведают будущее, и все, что делается на этом свете. Они умеют видеть на большие расстояния, им известны целебные свойства растений и камней… Все легенды говорят, что странный народ плоть от плоти этого мира, он создан из того же материала, что камни, вода и небо. Они - самое старое население земли. Пока время людей не пришло, дивьи люди безраздельно царили на земных просторах, благодарно принимали дары земли и неба, хранили их секреты, питались их мудростью, но с ростом населения Земли вынуждены были отступать на нехоженые территории – в горы.
Фрэнк считал щелпов проявлением полевой формы первичной энергии, а шейпов – просто коренной нацией, необычность которой объясняется близостью к природе: усиленная специальным воспитанием восприимчивость к потаённым силам окружающего дикого мира позволяла смелее и шире наблюдать этот мир, делать выводы и оставаться с ним - этим миром - одной крови. Внешне шейпы почти ничем от сканийцев не отличались, разве что были не так высокорослы, и присмотревшись, можно было заметить легкую странность в их походке: создавалось впечатление, что они вечно скользят по обледенелому склону… Числилась за шейпами и другая странность: никто из них не работал в Лоххиде постоянно. Ну, не могли они имманентно надолго разлучаться со своими вершинами. Как правило, шейпы оказывались личностями легендарными. Проводники, спасатели, разведчики и строители… Штучный товар, зачастую даже тарков оставлявший далеко позади в знании страны и профессиональных навыках. И ни одного из них я ни разу в глаза не видела, даже обидно!.. Нет, наверное, всё-таки видела, только понятия не имела, что это шейпы. Мне говорили, что их можно распознать по непременному браслету из белых камешков. Но в наше время каких только фенечек не носят – и белых, и серо-буро-малиновых. Особенно гринго.
А у нас в Центре шейпы не служили. И в этом мне - пришлой, пусть и давно, но всё ещё сохранившей обостренное чувство неоднородности, - мерещилась какая-то недоговоренность, какая-то настороженность…
(продолжение следует)