попытка развеять обеспокоенность высокого сановника возможными негативными реакциями на указы 1832 года об обязанностях казаков по военной службе. Здесь, между прочим, прозвучало и следующее: «Ради бога, будьте совершенно спокойны относительно наших козаков, — это прекрасный народ, у них много общаго с их приятелями — волами: им скажут цоб — и они пойдут налево, цабе — пойдут направо, и Вы знаете, что волы только тогда становятся упрямы, когда их заставляют тащить свыше их сил»[1444].
Вспоминал вола в своих записках 1832 года и С. М. Кочубей. В этнографических описаниях середины XIX века можно встретить замечания о влиянии этих животных на характер малороссов, но с несколько иными акцентами[1445].
Поскольку Г. Ракович в своих размышлениях о характере крестьян чуть вышел за пределы Малороссии и задел южный край, это вызвало возражения, высказанные в 1841 году на страницах «Записок ОСХЮР» Иваном Плещеевым, который имел поместья в разных уездах Екатеринославской губернии и часто объезжал край, «всматриваясь в земледельческий быт поселян». Он считал недопустимыми такие обобщения, а оценки социально-экономического состояния Екатеринославской и Херсонской губерний — поверхностными, неверными. Высказался екатеринославец и по поводу характера малороссийских крестьян, значительное количество которых отправлялось на юг на летние заработки. Утверждение же, что волы передали им свою «медленность и ленивость», назвал «парадоксом XIX века», предложив заменить поставленный Раковичем эпиграф из произведенияМонтескье «О политической экономии»: «Человек не беден еще, когда он ничего не имеет, а беден тогда, если он не работает» — на другой: «Если не поп, не суйся в ризы», напомнив одновременно мысль Бюффона: «…не человек живет под влиянием животного, а животное под влиянием человека». Плещеев не только малороссийский плуг оценивал совсем по-другому («…не приводит к разстройству и бедности, но, напротив, обогащает земледельца») — он «защитил» и самих крестьян, следующим образом определив причины бедности: «Правда, Малороссияне наклонны несколько к безпечной жизни, но эту наклонность они получили не от бедности, а от изобилия, которое действует таким образом на всякого»[1446].
Между тем и после этой полемики в литературе неоднократно высказывались мысли, близкие именно к Раковичевым. В частности, Август фон Гакстгаузен, знакомясь в 1840‐е годы с «сельскими учреждениями» России, писал:
Здешние крестьяне вообще несколько ленивы. Малороссияне отправляются в поле со своими волами и задумчиво ходят за ними таким же медленным шагом. Великоросс, пашущий на своей лошаденке, ловок и поворотлив; впрочем, он так же мало употребляет усилий в работе, как и его веселая лошадка[1447].
Останавливаюсь на этом, учитывая влияние, оказанное прусским экономическим писателем на общественную мысль и историографическую традицию[1448].Правда, малороссийские читатели середины XIX века относились к его труду довольно критически, считая, что «книга создает превратное мнение о России»[1449].Современные русисты также довольно сдержанно оценивают осведомленность Гакстгаузена в социально-экономических реалиях империи и утверждают, что он больше интересовался политикой, чем обычаями общества[1450].
А. С. Афанасьев-Чужбинский, не исключая влияния природно-климатических особенностей на характер крестьянина, тоже видел определенную связь между ним и волами:
Приняв же во внимание благодатную почву и способ обработки земли быками, которых шаг так медлен и ленив, что малорус с малолетства общается с этими животными, нет ничего удивительного, что на нем самом отражается лень, но неленость (курсив мой. — Т. Л.),в которой напрасно упрекают его некоторые близорукие наблюдатели нравов[1451].
Отмечу, что и другие авторы, не вдаваясь в такие терминологические нюансы, все же не просто возмущались несправедливостью того образа ленивого малоросса, что вошел в пословицу, и не просто прибегали к эмоциональному отрицанию связи между «волом и ленивым малороссом», а приглашали «вопиющих против лени» проехаться по дорогамМалороссии во время сенокоса, жатвы, сбора хлеба с полей. Тогда
эти наблюдатели увидели бы действительность и движение не только днем, но целую ночь, в продолжение которой возы, накладенные снопами, медленно двигаются по всем направлениям, — медленно, потому что вол… идет своим медленным однообразным шагом. Если же, разметавшись на этом возу, крепко спит Малоросс, уверенный, что волы довезут его к порогу хаты, то начавшему работать с разсветом можно и уснуть во время пути[1452].
Для большего убеждения недоверчивых давалось детальное описание различных мужских и женских сезонных работ, завершаемое выводом: «И таким образом проходит деятельная жизнь трудолюбиваго Малоросса, котораго обыкновенно называют ленивым»[1453].
Правда, уже, очевидно, задетый модернизационными процессами, автор описания был не вполне доволен положением вещей и вынужденно делал оговорки: «Хотя лень эта не так ужасна, как о ней отзываются, однако при некоторых улучшениях она действительно могла бы быть меньше»[1454].Но, пожалуй, трудно было предвидеть, что такое желанное повышение грамотности (чему активно способствовали и Министерство госимуществ, и «многие разумные помещики»), строительство путей сообщения, улучшение земледелия, развитие промыслов, ремесел, торговли, которое решит проблему занятости, т. е. вся эта «модернизационная программа», вряд ли будет согласовываться с такими присущими малороссу и поощряемыми качествами, как «добрая, строгая нравственность» и «тихая семейная жизнь»[1455].
Интересно, что, в отличие от «этнографов», экономические писатели, размышляя о причинах бедности народа, не столь однозначно положительно оценивали традиционный образ жизни и хозяйствования. Именно в некоторых его особенностях и виделся корень зла. Г. Есимонтовский, один из образованных черниговских помещиков, прошедший университетскую выучку, занимавшийся переводами и написавший обстоятельное исследование сельского хозяйства своей страны, не мог одобрительно относиться к простодушной привычке малороссийских крестьян «бродить» в поисках лучшей доли. Неоправданными считал он и «опыты заработков в степных губерниях», не слишком обогащавшиелюбителей таких экономических приключений. Причем попытки некоторых помещиков запретить «дальние заработки» также квалифицировались как неудачные и нерезультативные. Помочь делу могло только «устройство образцовых усадеб», что стало бы эффективным «средством к улучшению крестьянского хозяйства; здесь всякий наглядно может научиться тому, что для него полезно»[1456].
А. М. Маркович также возлагал ответственность за народное благосостояние на помещиков, которые для обеспечения крестьян продовольствием, особенно в голодные годы, должны были правильно наделять их землей, там, где ее было мало, — устраивать фабрики, переселять людей, отпускать на работу, проводить точные расчеты и распределение сельскохозяйственных работ, продумывать и принимать меры для усовершенствования земледелия, строить помещения для хранения урожая, а также воспитывать бережное отношение к хлебу, ведь «хлеб есть священная вещь» и грех его разбазаривать. Питал надежды Маркович и в отношении строительства железных дорог. А до той поры предлагал создать общество «для отвращения народной нужды в голодные годы». Инициативу в этом благородном деле должно было взять на себя именно дворянство[1457].
Чересполосное землепользование, как уже говорилось, также считалось недостатком традиционного способа хозяйствования. Причем это относилось ко всем, так сказать, хозяйствующим субъектам. Кстати, экономические писатели не уставали подчеркивать незначительные различия между крестьянскими и помещичьими хозяйствами во многих местностях Малороссии[1458].П. П. Лялин причины неуспехов и крестьянских, и дворянских хозяйств рассматривал в комплексе. Определяя чересполосность как экономическую неуместность, он видел в ней одну из причин беспечного отношения к земле и, как следствие, бедности края. «Малороссийские пахотные земли, — писал Лялин, — так изрезаны клочками и полосками различных владельцев, что многие хозяева и не знают, чем они владеют; у многих нет ни планов, ни крепостей [т. е. ни планов земельных участков, ни документов на них]. Владелец пользуется землею тогда только, когда он на ней что-нибудь посеет; но если земля в толоке, то она не принадлежит ему»[1459].
Огромный вред благосостоянию крестьян наносила, по мнению многих авторов, привычка разделения семей, их малочисленность. На это обратил внимание автор этнографического очерка Г. Базилевич, барон Ф. Унгерн-Штернберг, много места уделивший характеристике малороссийского народа, его характеру, образу жизни, традициям, описывая их в сравнении с «великорусским племенем», и др.[1460] Но наиболее пространно по этому поводу высказался В. В. Тарновский, который значительную часть неблагоприятных экономических явлений объяснял особенностями семейного устройства, а именно нежеланием малороссов жить большими семьями, — ведь «чем малочисленнее общество или семейство, тем сильнее действуют на него все случайности, нарушающия равновесие между числом рабочих и нерабочих лиц»[1461].
Выделяя категории крестьянских семей по количеству трудоспособных и соотношению трудоспособных и нетрудоспособных членов семьи, негативными последствиями указанной традиции владелец Качановки считал: не только распыление трудовых ресурсов и неуважение к старшим, но и невозможность построить прочное, удобное и комфортное жилье; чрезмерные расходы строительных материалов, топлива; большие суммарные трудозатраты на приготовление пищи, уход за детьми, охрану домов; отсутствие у многих рабочего скота из‐за распределения его между потомками; неспособность малой семьи выделить кого-то для обучения и занятия ремеслами; недостаток денег, хлеба, посевного материала, кормов для скота и, соответственно, невозможность осуществлять оптовые закупки необходимого; беспомощное ведение хозяйства женщинами при отсутствии взрослого мужчины (смерть или отъезд главы семейства), ведь «привычки и нравы народные строго отделяют работы мужския от женских, где для женщины вообще не в обычае косить и молотить»; отсутствие ресурса для найма помещиками рабочих из своих же крестьян для «экономических работ».
К своеобразным компенсаторным механизмам, ослабляющим «вредное влияние семейной делимости», Тарновский относил в первую очередь чрезвычайную готовность людей кразличным «вспоможениям», «земледельческим товариществам», личный кредит во взаимоотношениях между тяглыми и пешими крестьянами. По великороссийскому примеру малороссийские помещики пытались «советами и распорядительными мерами поддержать большия семейства». Но, как писал Василий Васильевич, «советы не действовали, распоряжения и даже принуждения не приносили пользы». Поэтому на данном этапе выход виделся в создании системы «сельского общественного призрения», организуемого или сельскими товариществами, или же с участием помещиков и государственных институтов, — для помощи тем, «которых некому пропитать или которыя, при всем трудолюбии, не в состоянии пропитать своих многочисленных семейств»[1462].
Кажется, в поисках причин крестьянских проблем очень легко было бы педалировать традиционную склонность малороссийских крестьян к спиртному. Уже во время следствия над кирилломефодиевцами «славянисты», в частности