Если посмотреть на карту, видно, что и областной наш центр и вся область окружена старыми, темными лесами.
К северу и совсем начинается не то чтобы тайга, а глухая, непроходимая чаща. И народ здесь с незапамятных времен жил лесными промы вслами: ягодами, грибами, охотой.
И еще много в наших краях лесных озер, богатых всякой рыбой.
И не смотря на скудную землю, не любящую давать урожай, люди здесь не бедствовали, строили хутора, деревни, села. А потом началось время колхозов, в селах появились магазины, школы, клубы.
И народ из своих лесных деревень переезжать в города не особо и стремился.
История эта случилась в такой лесной деревне Кармышево, на самом севере области в шестидесятых годах. Рассказал ее старый лесник, который в то время стариком, конечно, не был, а был, наоборот, красавцем-парнем и активным комсомольцем.
Деревня наша хоть и стоит посреди леса, но народа в ней жило много. И клуб у нас был, и медпункти, и начальная школа. А в 65-ом решили и восьмилетку открыть. Новое здание из самого отборного леса поставили. Учительницы молодые из города приехали.
И случилась у такой молоденькой химички любовь с нашим механиком.
И все бы ничего, свадьбу готовь, совет и любовь. Но механик был женат.
И жена, как узнала, что муж загулял, собрала всю семью в охапку и рванула на другой край области.
Осталась девчонка одна.
Срок подходит, живот скоро виден будет, и тогда - пиши пропало. Зашпыняют ее и комитет комсомола, и профсоюз, и из школы попросят. И хоть в петлю лезь. А рожать как? Рожать без мужа - позор.
И мечется бедная, и не знает, что делать. А по деревне слухи ползут.
Тут одна сердобольная соседка говорит:
- Сходи, милая к Трофимихе. Она тебе или сама поможет или научит, что делать.
А Трофимиху-бабку на деревне боялись и не любили.
Сколько ей лет было - сто или больше, никто не знал. Каким богам молилась - никто не ведал, икон у нее в доме не водилось.
Говорили, что глаз у нее дурной, наведет такую порчу-сухотку - за месяц в могиле окажешься.
Верили и в то, что знается она с нечистой силой.
И когда появлялась она на улице - во всем черном, с посохом, закутанная в тяжелые ковровые платки, народ сидел по домам, только чтобы не встретиться с недобрым бабкиным взглядом.
Но поговаривали и то, что бабы тайком, по ночи бегали к ней. Могла сделать Трофимиха и приворот-отворот, и избавить от соперницы в любви и грех любовный скрыть.
И страшно девчонке так, что сердце останавливается, а идти надо. В самую ночь, когда уснула деревня, отправилась она к Трофимихе. И идти недалеко, а путь с версту показался.
Добралась до бабкиного дома - забор на полнеба и ни ворот, ни калитки и войти некуда.
Стоит девчонка и не знает, что делать.
Да вдруг смотрит, идет к ней по тропинке сама Трофимиха. Ночь-полночь, а не спится старой ведьме, бродит по селу. Сама сгорбленная, нос крючком, а глаза, как угли горят. Посмотрела на учителку и бормочет в сторону:
-Давно мне помощничек нужен. Сама стара стала, не управляюсь.
А тут же и девчонке:
-Рано ты ко мне пожаловала. Через два месяца приходи. А чтобы людям глаза отвести, настойки выпей, и никто пальцем на тебя не покажет.
И пузырек протягивает. А ни в дом, ни во двор не пустила.
Прибежала девчонка домой, выпила настойку - вода-водой, только привкус какой-то мерзкий, болотный. Но толки и пересуды на деревне действительно смолкли.
А через два месяца - снова к старухе идти.
В этот раз старуха сама у забора стояла, будто ждала, знала день и час, когда придёт к ней гостья.
Молча в избу провела, молча на лавку показала и вышла из горницы, оставила девчонку одну.
По сторонам огляделась: стол, деревянные лавки, на столе свеча горит. Вроде и ничего страшного, а муторно и беспокойно
И страх, и стыд, и обида на душе.
"Оставлю его, - думает, - это ведь моя вина, он-то ни при чем. Рожу и уеду. Мало ли детей без отцов растёт. Выращу и я".
Поднялась, уйти хочет да тут старая ведьма входит, сразу догадалась в чем дело.
-Куда ты, милая, дитя это не надо тебе. Выйдешь замуж, будут ещё дети. А этот зачем? Нежданный и не желанный.
Говорит и говорит бабка, сама горячую настойку наливает, кружку протягивает.
-Пей, милая, пей. Сейчас заснешь, а утром уж и домой пойдёшь.
И тяжелеют веки, закрываются глаза. Сон пришел, гладит, гладит мягкой кошачьей лапой.
Чувствует девчонка, подходит к ней старуха, раздевать начинает, а сил нет, не встать и не уйти, и тонет она во сне-дурмане, как в омуте.
Вдруг резкая боль прошла сквозь тело и ещё раз, и ещё, дугой выгнуло и отпустило. На минуту очнулась девчонка, видит, старуха уносит что-то в тряпицу завернутое. И снова в забытье провалилась.
А старуха снова со своей настойкой:
-Пей, пей, травки на лесном меду настоянные. Пей, да домой иди. Нечего у меня рассиживаться.
Добралась девчонка до своего дома, отработала в школе сколько положено, а потом уехала куда-то на Север. Больше про неё сказа тут нет.
Вскоре умерла и сама Трофимиха. Умирала долго и тяжело. Не хотела душа её расставаться с телом, но отмучилась. Опустел дом.
А на деревне начались странные вещи.
Зимой возвращались из клуба наши парни. Выпили, конечно, как без этого.
Дорога мимо Трофимихиного дома идёт. Смотрят, в пустой избе огонек теплится.
Само собой, решили проверить, что за дела такие творятся. Забор-то высоченный, да разве это заделка для молодых парней. Перелезли.
К избе подошли, дверь незапертую дёрнули и тут им под ноги клубок черный бросился.
Отскочили парни, а Мишка, тракторист наш, замешкался. Вдруг у клубка этого пасть полная мелких острых зубов открылась, намертво вцепился он в мишкин валенок.
Мишка и кричит, и бьёт его свободной ногой, а тому и горя мало - выше и выше ползет.
Парни подскочили, один валек для белья схватил, и со всей силы ударил. Отвалилось чудовище, в угол укатилось. Смотрят, а у Мишки вся нога в крови. Сам весь белый стоит, слова сказать не может.
После того случая старухин дом спалили, но в деревне спокойнее не стало. Начала дохнуть скотина, и не от болезни, нет.
Вечером идёт хозяйка в хлев - все в порядке. А утром лежат куры с перекушенным горлом, у поросят раны страшные на боках и такие же у овец, коров, коз.
Стали дежурить в хлевах. И пока сидят там мужики - тихо и спокойно все, а как день пропустишь - или без кур останешься или овцы или козы не досчитаешься.
Дальше - больше.
Детишки - хоть зимой, хоть летом на улице до темноты. А тут по избам сидят, выйти боятся. Говорят, в сумерках выкатывается какой-то кубарик. Вроде как человечек маленький, только безрукий, безногий, с красными, кровью налитыми глазами. И катится кубарик быстро- быстро.
Взрослые- то верят и не верят, но ладно бы один ребятенок такое рассказал, а то все как один на своем стоят.
Но тут такое случилось, что поверить пришлось.
Пошла тетка Дарья вечером за водой к колодцу. И ведь обычно там бабы собираются поговорить, а тут пусто.
Ну, воды набрала, с полными ведрами идёт домой.
Вдруг чувствует - идти неудобно, обернулась - на валенке висит что-то.
Посмотрела - да как в голос закричит. Держится зубами за обувку ребёнок-младенец. Только страшный такой: без рук, без ног, только туловище и голова и весь покрыт зелёной гнилой слизью.
Скинула Дарья валенок, так в одном домой и прибежала.
Только весной и летом поспокойнее стало, начала оживать деревня. И было так до сентября.
В начале сентября, как раз в бабье лето, копают у нас картошку. Взрослые в огородах, дети с ними, а совсем малые дома с бабками старыми.
Так и в этом году было.
Рано утром вышла семья в огород на картошку.
Мать, сын старший, дочь-подросток, а самый маленький двухлетка дома с бабушкой.
И старуха то ли задремала, то ли вышла куда. Малой игрушками своими занимается, по комнате ползает.
Вдруг слышит бабка - крик. Прибежала к ребенку - вертится вокруг него чудовище, без рук, без ног, с крошечным тельцем, с огромной головой.
Бабка ребенка на руки схватила, на улицу выскочила и так до вечера и просидела с ним в огороде.
Вечером вернулась семья домой, поужинали, посумерничали, спать легли. Женщина малого с собой положила, так и заснули вдвоем.
А проснулась она от того, что вместо живого теплого тела, почувствовала у груди могильный холод. Вздрогнула, глаза открыла. Свой ребенок уже и не дышит почти, а вместо него - безрукое, безногое чудовище голову на грудь положило.
Страшно она закричала, отпихивает чудище, а оно ей в руко вцепилась. Кое-как свет включила, на крик старший сын прибежал. Тогда и чудовище отцепилось, клубком в темный угол укатилось и пропало там.
После этого устроили мужики облаву, обошли каждый дом, каждый сарай, каждый хлев. Да без толку. Где обитало чудовище, куда пропадало и где хоронились никто не знал.
Приехала в это время в гости к дочери старуха-мать из глухой лесной деревни.
Посмотрела, что творится в Кармышеве, послушала разговоры.
-Игоша у вас завелся, - говорит. Трофимиха-то ваша настоящей ведьмой была. Могла такое сделать, что нерожденное дитя жить стало. Только вот жизнь у него своя. Пока жива была колдуня, Игоша под ее при остром был. Дальше двора никуда выйти не мог. А умерла она - бездомным стал, вот и безобразничает
-Да делать-то что? Избавиться от него как?
-А вот этого не скажу. Сами думайте.
Почесали мужики головы, снова облаву устроили и снова впустую.
Стали люди из деревни уезжать.
А на самом краю деревни в покосившиеся от ветхости доме жила тетка Анфиса.
На старшего сына ещё в самом начале войны получила она похоронку, доска жила в городе, а вот с самым маленьким страшное случилось.
Был анфисин муж партизаном. Узнали об этом фашисты и к ней, - где он? А Анфиса хоть и знала, в каком отряде муж да не сказала. Избили ее фашисты и бросили умирать, а недавно родившегося сынка забрали с собой, и больше о нем никто не слышал.
И с тех пор сделалась Анфиса не в себе
Так-то и дома, и в колхозе работает, разговаривает нормально.
Только каждую осень ходит днями по лесу, ищет и не может найти могилу сынка.
Напасти деревенской Анфиса не боялась, ходила и по темноте, и в сумерках смело. А когда стали ей говорить об Игоше, ответила:
-Ну, вы, мужики здоровые, с младенцем справиться не можете.
-Порадешься и ты ему под зубы, - отвечали ей в сердцах.
И попалась. Вечером вышла в огород, а уродец катится ей под ноги. Близко-близко подкатился, зубами за юбку ухватился.
Не испугалась Анфиса, на руки взяла безрукое, безногое тельце, как сокровище прижала к себе. И чувствует, изменилось что-то. Тело, холодное, как могильный камень, теплеть стало. Смотрит Анфиса, на руках у нее мальчик-младенец. И ручки, и ножки на месте, и вместо черных провалов - голубые глаза, и ротик - обычный, а не пасть, полная зубов-игл.
Держит младенец ее за палец, улыбается беззубой детской улыбкой.
А потом вздохнул спокойно и глаза закрыл.
Похоронили его за кладбищенской оградой, и могилка его всегда была убрана цветами.
Ходит Анфиса на могилку, вспоминает и своего сынка и это нерожденное, исстрадавшееся дитя.
А деревню больше никто не беспокоил.