Вот уже без малого триста лет, как в русской историографии существует недобрая традиция: каждый исследователь древней русской истории обязан высказать своё отношение к норманнской теории. Такое положение вещей не может не вызвать, мягко говоря, недоумения. Если теория эта истинна, то почему она до сих пор не представила неопровержимых доказательств своей правоты? Если же её постулаты ложны, то чем объяснить учёный авторитет и завидное долголетие этого теоретического заблуждения?
Ответить на эти вопросы, как мне кажется, можно словами Монтескьё: есть вещи, о которых продолжают говорить потому, что о них однажды было сказано.
Кем сказано первое слово норманнской теории, хорошо известно. Конечно, не тем Киево-Печерским монахом, которого мы привыкли называть Нестором (для его уха было привычнее — Нестер) и который с лёгкой руки В. О. Ключевского часто именуется первым норманнистом. Летописный рассказ о призвании князей ни одной своей строкой, ни одним словом не даёт повода для отождествления Рюриковой «руси» со скандинавами.
Итак, на минуту забудем обо всех аргументах норманнистов и антинорманнистов, которые прозвучали за последние 250 лет. Представим, что мы впервые читаем отрывок «Повести временных лет», с которого все началось. Даю в переводе (под 862 годом): «...И послали гонцов к варягам, к руси. Ибо те варяги, к которым отправилось посольство, звались русь, как другие варяги зовутся свеи, другие урмане, агняне (здесь — даны), иные готы; так и эти звались русь».
Русь, говорит летописец, зовётся варягами, подобно другим народам — шведам, норвежцам и т. д.
То есть все скандинавы, с точки зрения древнерусского книжника XI века — это «другие», не русь.
В другом месте: «Новгородцы же те люди от варяжского рода, а прежде были словене» — фраза, которая неоспоримо утверждает славянское происхождение пришедших на Русь варягов.
Одновременно норманнисты оставили без внимания недвусмысленное и важнейшее замечание летописца из недатированной части «Повести временных лет»: «А словенский язык и русский одно есть».
Язык в данном случае — народ, племя.
Непредвзятое чтение «Повести временных лет» исключает саму возможность постановки вопроса о скандинавском происхождении варягов и русов. Норманнизм — это научная теория, которая не должна была возникнуть при правильном чтении источников. Капитальный позор и скандал в истории русской науки.
Тем не менее провозглашённая норманнистами несусветная дичь странным образом приобрела со временем научную респектабельность. Вот почему я считаю необходимым показать шаткие основы, на которых покоится громоздкое здание современного норманнизма.
Рассмотрение вопроса в его историческом развитии часто бывает лучшей критикой. Иные научные теории имеют вид преуспевающего дельца с тёмным прошлым, в которое нелишне заглянуть, прежде чем вести с таким человеком какие-либо дела. Разумеется, в мои задачи не входит дать полную историографию норманнской теории. Я ограничусь, главным образом, взглядами отцов-основателей, потому что, во-первых, эпигоны никому не интересны, а во-вторых, основоположники норманнизма сказали почти все существенное, последующие поколения норманнистов занимались, так сказать, огранкой и шлифовкой.
Итак, сегодня уже можно с уверенностью говорить о том, что норманнизм возник не как научная теория, а как пропагандистский ответ на политический запрос шведского экспансионизма.
Широкая военная экспансия Швеции в XVI—XVII веках стала полной неожиданностью для её соседей. Шведские короли сразу вырабатывают особый стиль внешней политики: агрессивный, смелый, на грани риска.
В 1523 году на шведский престол садится Густав I, основатель династии Ваза. Он провозглашает лютеранство государственной религией и вступает в многолетнюю распрю с Данией. Затем его взор обращается на восток. На исходе своего правления Густав вмешивается в Ливонскую войну, в ходе которой закладывается основной принцип восточной политики Швеции на следующие полтораста лет: оттеснить московитов как можно дальше от Прибалтики. В королевском послании 1555 года к магистру Ордена говорится, что «вполне спокойными соседние державы могут считать себя только в том случае, если московские владения будут совершенно отрезаны от моря…». Разгром Ливонского ордена воеводами Ивана Грозного временно срывает эти планы.
Юхан III (1568—1592) идёт дальше отца. В его намерения входило полностью отрезать Россию от морей — не только от Балтийского, но и от Белого. Планировалось захватить всё русское побережье Финского залива, Кольского полуострова, Северной Карелии, устье Двины и прочертить новую русско-шведскую границу по Онеге и Ладоге через Нарову. Историки нарекут этот плод политического сумасшествия «Великой восточной программой». На деле шведам при Юхане III удаётся завладеть только Нарвой, где «по обычаю», как выразился начальник экспедиции фельдмаршал Понтус Делагарди, было вырезано несколько тысяч горожан, в том числе женщин и детей.
Густав Адольф подтвердил верность «Великой Восточной программе», заявив уже в начале своего правления: «Русские — наш давний наследственный враг».
Отвечая на этот политический запрос, шведская историография не замедлила заняться подлогами и фальсификацией русской истории. Почин в этом деле принадлежал шведским дипломатам.
На рассвете 16 июля 1611 года четырёхтысячное шведское войско под началом генерала Якоба Делагарди атакует новгородские укрепления в районе Чюдинцовой башни. Изменник — холоп Иванко Шваль — открывает шведам ворота, и те с ходу врываются в город. Отряд московского воеводы Бутурлина отступает без боя. Разрозненные очаги сопротивления гаснут один за другим. Победители вне себя от восторга и сами не верят своему счастью. Участник штурма Матвей Шаум потом напишет, что шведы завладели многолюдным городом «малым трудом», «почти не ведая, как это случилось… так что едва 100 или 150 человек погибло из наших».
Сбылась мечта нескольких поколений шведских политиков и военных: Новгород — владение шведской короны!
Под давлением Делагарди новгородские власти соглашаются признать здравствующего шведского короля Карла IX своим покровителем и сверх того обращаются к нему с просьбой прислать одного из двух наследных принцев (Густава Адольфа или Карла Филиппа), с тем чтобы всем миром принести ему присягу как царю и великому князю Московскому и Владимирскому.
Подписывая эту бумагу, новгородцы отнюдь не чувствуют себя предателями общерусского дела. В 1611 году Московское государство переживает тяжелейший период смуты и буквально расползается на лоскуты. По стране рыскают польско-литовские банды и «воровские» казаки, в Калуге царствует Марина Мнишек. Кто-то вслед за Москвой присягает польскому королевичу Владиславу, а воеводы Первого ополчения тем же летом, надеясь получить от Швеции подмогу против поляков, составляют приговор о том, что «все чины Московского государства признали старшего сына короля Карла IX… достойным избрания великим князем и государем московитских земель».
В эти дни образованные русские люди, несомненно, подмечали удивительное сходство происходящего на их глазах с событиями, которыми открывается рассказ «Повести временных лет» о начале Русской земли. Русская история как будто совершила полный цикл, чтобы начать новый круг с прежнего зачина — призвания иноземных князей.
Между тем в октябре 1611 года внезапный приступ ярости сводит Карла IX в могилу; опустевший престол переходит к его старшему сыну — Густаву II Адольфу. В начале следующего года новый король принимает приехавшего из Новгорода Петра Петрея де Ерлезунда, который совмещает должности придворного историографа и фискала. Петрей — доверенное лицо его отца, опытный дипломат и знаток России, где он провёл не один год и затем ещё дважды ездил с королевскими поручениями. С собой он привёз документ, подписанный светскими и духовными властями Новгорода от имени всех людей Московского государства, — официальное подтверждение их готовности целовать крест шведскому королевичу. Петрей обращает внимание Густава Адольфа на обоснование этого решения: русские, говорится в документе, призывают правителя из Швеции ввиду того, что прежние русские государи от Рюрика до царя Фёдора Ивановича «и корень их царьской от их же Варежского княженья… был».
Король и придворный историограф обмениваются счастливыми взглядами. Какая великолепная находка, и, главное, как кстати!
Шведы, разумеется, отлично осведомлены о том, что варягами русские называют не их одних, а все народы, живущие вокруг Балтийского моря. И тем не менее при встрече с новгородским посольством они идут на прямую подделку содержания переговоров.
В начале лета 1613 года принц Карл Филипп, младший брат короля, наконец, выезжает в Россию, чтобы короноваться царским венцом. Он останавливается в Выборгском замке, откуда посылает гонцов в Новгород с известием о своём приезде. Шведская делегация ещё не знает, что в России больше не нуждаются в заморских государях. 11 июля в Успенском соборе московского Кремля Михаил Фёдорович Романов венчан на царство.
Новгородские власти пребывают в растерянности. В Москву срочно отправляется одно посольство, в Выборг — другое, под началом архимандрита Спасо-Хутынского монастыря Киприана. В его полномочия входит «только поздравить с приездом его княжескую милость от Новгородской области, и чем скорее, тем лучше, сопровождать его в Новгород…».
28 августа Карл Филипп, крайне недовольный проволочкой, принимает новгородских послов. Дабы подчеркнуть древность корней новгородского суверенитета Киприан упомянул «варяжское княжение» Рюрика. Но шведы в официальном протоколе исказили слова архимандрита. Согласно записи шведской стороны Киприан будто бы заявил, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик, несколько сот лет до того, как Новгород был подчинён Москве, и по их мнению, было весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского».
Между тем на Руси того времени чётко отделяли шведов от призванных на Русь варягов. Так, в Оболенском списке Псковской первой летописи (редакция середины XVI века) под 1548 годом о зарождении королевской власти в Швеции сказано следующее: «Исперва не бе в них короля, но князь некий от иныя земля начат владети ими, яко же и у нас в Руси приидоша князи от варяг и начаша владети Рускою землею».
Ипатьевская летопись (Ермолаевский список) прямо сообщает в статье под 1305 г., что «Поморие Варязское» находится за «Кгданьском» (польским Гданьском, немецким Данцигом), то есть на южном берегу Балтики, в славянском Поморье.
К счастью, сегодня мы знаем, как на самом деле звучал этот отрывок из речи Киприана. Со слов Ганса Флориха секретарь принца Даниэль Юрт де Гульфред записал это место из речи Киприана следующим образом: «На что архимандрит отвечал… что, как то явствует из старинных летописей, имели новгородские господа испокон у себя своего великого князя. И что с самого начала никаких дел с московскими господами не имели. И ещё оповестил о том, что последний (привет толмачу! — С. Ц.) из их великих князей был из Римской империи по имени Родорикус (и ещё раз привет. — С. Ц.)».
Первое слово норманнизма сказано. И, как видим, слово это — сознательная фальсификация, не имеющее ничего общего с научным исследованием. Рюрик впервые в истории объявлен шведским конунгом — без малейших исторических оснований и научных изысканий, исключительно в интересах политической конъюнктуры.
Историография, впрочем, тотчас приходит на помощь политике.
Уже в следующем году упомянутый Пётр Петрей публикует свою «Историю о великом княжестве Московском», где подробно освещается древняя история России и, в частности, вопрос о происхождении варягов и Рюрика. Ход его рассуждений таков: хотя русские называют варягами многие народы, живущие по обоим берегам Балтийского моря, разуметь под ними нужно именно шведов. Почему? Да потому что в русских летописях сказано, что славяне, прежде чем подчиниться варягам, вели с ними длительную войну. Между тем в шведских хрониках и преданиях (а на самом деле в исторических фантазиях шведских историков) «есть ясные известия, что шведы с русскими вели сильные войны, взяли страну их и области вооружённою рукой, покорили, разорили, опустошили и погубили её огнём и мечом до самой реки Танаис (Дон. — С. Ц.) и сделали её своею данницей».
«Оттого кажется ближе к правде, — заключает Петрей, — что варяги вышли из Швеции или имели главного вождя, который, может быть, родился в области Вартофта, в Вестертландии, или в области Веренде в Смаланде, вероятно, назывался вернер и оттого варяг, а его дружина — варяги…».
Ну а поскольку никаких Рюриков шведская история не знает, то в ход идёт следующий аргумент, незабвенный в веках: «Русские не могут так правильно произносить иностранные слова, как мы, но прибавляют к ним лишние буквы, особливо когда произносят собственные имена, так Рюрик мог называться у шведов — Эрик, Фридерик, Готфрид, Зигфрид или Родриг, Синеус — Сигге, Свен, Симон или Самсон, Трувор — Туре, Тротте или Туфве».
Вот на таких словесных фокусах до сих пор покоится научная база норманнизма.
Петрей вводит в свою книгу и сфабрикованную с его участием выборгскую речь архимандрита Киприана, которая в его передаче звучит так: »…Новгородская область, до покорения её московским государем, имела своих особенных великих князей, которые и правили ею; между ними был один, тоже шведского происхождения, по имени Рюрик, и новгородцы благоденствовали под его правлением». Статус «исторического свидетельства» эта фальшивка получит в 1671 году, с выходом в свет «Истории шведско-московитской войны XVII века». Её автор, Юхан Видекинди, вложит в уста Киприана следующие слова: «Из древней истории видно, что за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика…».
Но Петрей лишь откладывает историографическое яйцо норманнизма, которое ещё нужно высидеть. Этим займутся следующие поколения шведских историков.
Но об этом в следующий раз.
Для проявления душевной щедрости
Сбербанк 2202 2002 9654 1939
Мои книги на ЛитРес
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.