Пушкин провел в Могилеве меньше суток, но и за этот малый срок сумел остался в истории города
Вечерний гость
основано на реальных событиях
Пятница 6 августа 1824 года выдалась в губернском Могилеве приятная. Дождики прекратились, небо расступилось, лужи, к досаде поросят и гусей, обмелели, дворники вымели мостовые и площади, и весь местечковый городок наполнился вечерним зноем и шармом провинциального покоя.
Шкловская улица, прозванная за множество богатых домов купечества и дворянства на французский манер La boulevard, не то чтобы была полна гуляющими, но уж точно не пустовала. Оркестр пожарной команды играл мелодии заграничных композиторов. Истосковавшиеся по хорошей погоде горожане степенно прохаживались.
Среди праздной публики резко выделялись военные. Их было много - в губернском городе располагалась главная квартира Первой армии. Тут же состояла учебная кавалерийская команда. В нее для усовершенствования по службе съезжались молодые офицеры из всех окрестных полков.
Извозчиков было мало - они понимали: на «гулящем бульваре», как звал улицу народ, работы не найдется, а вот ненароком задеть какого важного господина очень легко. Поэтому на забрызганную грязью коляску, катившуюся по самому центру Шкловской, обращали внимание все.
Пассажир ее, шедший чуть впереди, привлекал не меньше внимания. Наряд выдавал столичного модника - красная русского покроя шелковая рубаха, подпоясанная такого же цвета кушаком. Его можно было принять за собравшегося на ярмарку хлопца, если бы не офицерская фуражка и накинутая шинель. Коляска повернула на Ветряную улицу. Компания гусар проследила взглядами за экипажем.
- На почту поехали, - сказал один. - Никак, нашего полку сегодня прибудет.
- Надо познакомиться, - поддержал другой. - Может банк сообразим.
- Банк, Сашка, мы и так сообразим. Но познакомиться не помешает.
И друзья направились к губернской почтовой станции.
– Скажите, милейший, - обратился молодой гусар, коего приятель назвал Сашкой к сидевшему за конторкой смотрителю, - кто тот господин? Откуда он?
Смотритель после небольшой паузы, ответил.
– Из Одессы. Едет в Кишинев. А кто... - смотритель глянул в лежавшую перед ним истертую книгу. - Коллежский асессор Александр Пушкин.
– Как? - вскричал Сашка, – Тот самый Пушкин? Павел, это же тот самый Пушкин! Ну, помнишь, «Кавказский пленник», «Русла и Людмила», «Фонтан Бахчисарая»... Да что ты, это же великий поэт... Я ж с ним...
Не ожидая ответа друга, Сашка бросился в пассажирскую залу. Приехавший изучал какой-то документ, видимо — подорожную. Сашка подскочил к нему и, схватив за свободную левую руку, затряс ее с такой силой, что подорожная выпала и спланировала на пол.
– Александр Сергеевич, милейший, – Сашка сгреб упавшие бумаги и, бросив их на стол, вновь вцепился в руку. – Верно, вы меня не узнаете? Я — племянник бывшего директора Лицея — Егора Антоновича Энгельгардта. По праздникам меня возили из корпуса в Царское Село, там вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи.
Озадаченный взгляд гостя просветлел:
– Как же, помню. Ты проворный был кадет. Какими судьбами тебя в Могилев?
– Приписан к Лубенскому гусарскому полку, а сюда прислали на учебу. Я тут все ваши поэмы читаю... Да что я, все мы тут все ваши поэмы читаем. Вот, извольте - друг мой, корнет Куцинский, Павел Николаевич.
Сашка схватил за рукав подошедшего гусара и подтащил его к гостю.
– Павел, это великий русский поэт, Александр Пушкин, Александр Сергеевич, - поправился он быстро. - Помнишь? Да помнишь ты.
Павел снял высокий кивер и, щелкнув каблуками, слегка поклонился. Пушкин ответил ему тем же, после чего новые знакомые пожали друг другу руки.
– Александр Сергеевич, - Саша так и плясал вокруг гостя, - вы только никуда не уходите, я мигом. Не уходите никуда, - крикнул он уже из дверей.
Воцарилась неловкая пауза, которую, наконец, нарушил молодой гусар.
– Надолго к нам?
– Да нет. Отдохну немного, лошадей сменят и дальше поеду, а Кишинев.
– Что в Кишиневе делаете, извините за любопытство?
– Решил с приятелями повидаться. Еще в Витебскую губернию заехать надо будет.
– С кем, позвольте любопытствовать, в Витебске знакомы?
– С Павлом Воиновичем Нащокиным, у него в тех краях большое имение.
– Нащокин? Слышал. Позволите угостить вас шампанским?
Не дожидаясь согласия, Павел бросил в открытую дверь смотрителю:
– Братец, принеси бутылочку «Вдовы», будь любезен.
Смотритель, будучи государственным чиновником, не обязан был обслуживать гостей. Но оклад не позволял кичиться должностью, и чаевые от гусара могли помочь в деле кормления немалой семьи. Поэтому старый служака покорно поднялся и посеменил в трактир.
– Над чем сейчас изволите работать? - вновь обратился к новому знакомцу офицер.
– Да так, есть один анекдот. Молодой человек получает в наследство имение, там знакомится с соседом, в некотором роде поэтом, неосторожно отзывается о его возлюбленной и получает вызов на дуэль.
– Ну, это у нас сплошь и рядом. Сомневаюсь, что у вас из этого сюжета что-то интересное может выйти.
– Из любого сюжета можно вывести что-то интересное.
– Вам виднее. Только ведь интереснее истории бывают. Мне приятель рассказывал, что в Петербурге жила старая графиня, которая в «Фараоне» умела карты предсказывать. А один немецкий инженер, пришедший к нам на воинскую службу, решил узнать у нее тайну карт, хотя она ее никому не раскрывала...
Павел не успел окончить рассказ, как в комнату ворвались человек десять гусар, во главе которых был Сашка. Как уже вспомнил гость — Александр Петрович Распопов. Гусары наперебой бросились представляться поэту. Весьма кстати появился смотритель, неся пузатую бутылку французского игристого.
– Что бутылка, - закричал на него обезумевший от счастья Александр, - ты, милейший, нам еще две принеси.
Он вложил в руку старика мятую ассигнацию, после чего мигом откупорил «Вдову Клико».
– Александр Сергеевич, - уговаривал поэта Распопов, – откройте тайну, за что вас в Кишенев сослали? Слышал я, вы что-то на Аракчеева написали сатирическое? Правда?
– Полуправда. Если б только за Аракчеева. За него я бы отвертелся. Там, брат, люди повыше.
– Неужто, на царя? - ахнул гусар. - Александр Сергеевич, прочтите!
– Прочтите, - подключились другие офицеры.
– Не могу - буду читать, да начальству станет известно, глядишь, не в Кишенев сошлют, а в другую сторону.
– Да кто ж узнает. Хотя, конечно, тут, на станции... Извольте к нам в гости. Мы с корнетом неподалеку квартируем.
– Извольте, господа, только я перекусить был бы не прочь. Да и приустал, честно говоря.
– Накормить мы вас живо накормим, у нас с Пашкой с обеда замечательные щи со снетками стоят. И жаркое зажарим. А что устали — не беда. Господа гусары! Поднимай поэта!
Собравшиеся подхватили кумира и понесли через зал на улицу. И дальше, по «бульвару», под изумленными взглядами прохожих. Хотя гусары были известны подобными выходками.
Дом, где квартировали Распопов и Куцинский, и правда располагался неподалеку. Поднявшись на второй этаж, гусары наконец опустили поэта на пол. Сашка, по праву хозяина, побежал договариваться об угощенье. В соседнем трактире он мигом заказал обещанные щи и жаркое.
– Ты смотри, - наказывал он трактирщику, - чтобы снетки у меня были самые благородные, и масла в щи не жалей. Поэта великого встречаем. И лавра туда не жалей. И жаркое сделай по-нашему, по-гусарски. Хорошей говядины выбери, подрумянь, подтуши, да хлебом нафаршируй. И чтобы через час у меня все было!
– С картофелем желаете, или с гречихой?
– Нет, с капустой давай, капусты потуши, только смотри, молодую капусту бери, не прошлогоднюю. Я это сразу почувствую. Сделаешь хорошо — в два раза заплачу.
Тем временем слуги волокли в дом две большие корзины, одну — с шампанским, а вторую — с фруктами. Вбежав в квартиру Сашка застал сцену: гусары столпились вокруг стола, а на нем стоял поэт и декламировал:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
<***> грошевой солдат
Слово в последней строке поэт красноречиво промолчал, но всем было ясно, что молчанием прекрывалось народное прозвание гулящей девки. Законив декламацию Пушкин под восторженные аплодисменты легко соскочил со стола и хлопнул Распопова по плечу.
– Вот Сашка, ты спрашивал про Аракчеева — это и есть тот стих.
– Вы говорили, что и на более высоких людей писали.
– А не боишься? Ну слушай. Только, чур, молчать!
Поэт оперся на край стола, поднял подбородок и начал:
Ты богат, я очень беден;
Ты прозаик, я поэт;
Ты румян, как маков цвет,
Я, как смерть, и тощ и бледен.
Не имея в век забот,
Ты живешь в огромном доме;
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.
Окружен рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон* ты жирный свой
Подтираешь коленкором;
Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.
(*Афедрон - "возвышенное" именование человеческого зада в XVIII-XIX веках, В.Ч.)
Хохот сотряс комнату, а поэт, довольный эффектом, упал в стоявшее рядом кресло. Между тем бутыли открыли, и вино полилось в фужеры. После третьего тоста Александр снова влез на стол и громко, чтобы было слышно на улице, прочитал:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
И свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен
Разговор приобрел совсем дружеский характер. Из трактира принесли горшок свежайших щей и тарелку с дымящимся жаркое. Пушкин принялся за еду, которая и впрямь оказалась вкусной. Поэт попытался уговорить хоть кого-нибудь разделить с ним трапезу, но восторженным гусарам было не до еды. Двое из них о чем-то пошептались с Распоповым и потихонечку удалились в соседнюю комнату.
Уже когда ужин поэта подходил к концу, они вернулись, неся огромную, в половину ведра, чашу с пылающей жидкостью.
– Александр Сергеевич, теперь извольте запить традиционным гусарским пуншем. Как у нас говорят: «Гусары его величества не боятся вин количества».
Размешав негаснущее содержимое чаши большой ложкой, один из гусар налил поэту большой фужер напитка. Выпить его сразу было невозможно, поэтому поэт предложил погасить пламя и разлить напиток всем. Пожелание гостя было моментально исполнено.
В четвертом часу утра компания вломилась в ворота почтовой станции. Сюда Пушкин шел самостоятельно, лишь слегка поддерживаемый офицерами. Коляска стояла запряженной, кучер дремал на козлах, оставалось только получить у смотрителя новый прогонный лист.
– Эх, замотали ж вас, сердешный господин, эти ироды. Все только шуруют и пьянствуют, начальства на них мало. А у меня, ваше благородие, дочь подрастает, Дунюшка, не ровен час — сбежит с таким вот шалопутным. И что тогда мне старику делать одному. Вот вы поэт, я слышал, вы про это и пропишите.
Старик окунул в чернильницу перо и ровным почерком вывел в конце подорожной: «Станционный смотритель, коллежский регистратор Иван Петрович Белкин».
Валерий ЧУМАКОВ, Москва
Фото: wikipedia.org, sv-scena.ru
© "Союзное государство", № 12, 2013
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!
