Челябинск. Редкий для октября теплый солнечный день. Колхозный поселок в пригороде, сплошь состоящий из одноэтажных частных домов, находится в двадцати минутах езды от центра. Остановка «Улица Коммунальная». Из остановившегося автобуса под номером 5 высыпали пассажиры. Среди них молодой парень в очках, одетый по моде того времени в расклешенные брюки и цветастую рубашку с острыми уголками воротника, выступающими за отвороты пиджака. В его руке «дипломат», модный портфель, непременный атрибут как студента, так и вузовского преподавателя, инженера и учителя. Вслед за ним из автобуса выпорхнули две подружки, одна – темненькая, вторая – светленькая. Девушки, сверстницы парня, с интересом начали поглядывать на него. Однако молодой человек оставил эти знаки без внимания. Ришату, второкурснику пединститута, будущему историку, было не до девушек. Вон, сколько забот в одночасье свалилось на его голову.

Первое – надо подготовиться к трем семинарам. Для двух из них, по истории средних веков и психологии, следует подготовить доклад. Второе – необходимо срочно сдать отработку по истории СССР, неизбежное последствие дня рождения сокурсника, затянувшееся в одной из комнат общежития до двух часов ночи. Поэтому сегодня в его «дипломате» с конспектами лекций и купленным на последние деньги на ужин батоном соседствует толстый том Василия Ключевского, который надо осилить к пятнице. Еще успеть бы дописать заметку в факультетскую газету. К нему в очередной раз в обеденный перерыв сегодня подходил редактор Коля Виноградов. Многозначительно посмотрев в сторону деканата, он произнес: «Объявляю последнее китайское предупреждение, иначе…»

Но это небольшой вопрос, к тому же решаемый. Ришат написал уже половину статьи об участии команды факультета в осеннем институтском кроссе. Но есть еще одна проблема: на днях он пригласил юное девичье создание на концерт знаменитого певца Ильхама Шакирова. Культурное мероприятие и вечернее гулянье по городу прошли замечательно, но бюджету студента был нанесен существенный урон. А до стипендии еще три дня.

И поэтому, как нередко уже бывало, внук-студент решил съездить к бабушке Гайниямал, имея большое стремление не только проведать, справиться о здоровье любимой бабушки, но и отведать ее отменных блинов, угоститься изумительным по вкусу наваристым мясным супом (шурпа) с кусочками сочней (кумяс).

Бабушка Ришата была истинной мусульманкой: совершала в день пять раз обязательный намаз и держала уразу (мусульманский пост). Несмотря на все тяготы жизни, не озлобилась и в себе не замкнулась. Она была отмечена особой красотой, не зря же говорят: у тех людей лица хороши, кто живет в ладах со своей совестью. Гайниямал любила своих тринадцать внуков, при жизни смогла увидеть пятерых правнуков. Доброта была постоянным состоянием ее души, кто бы ни пришел к ней, для всех она находила добрые слова – совет или утешение.

Жизнь у нее была трудной. В 1931 году пережила раскулачивание, высылку мужа Ибрагима в лагеря. Осталась с тремя детьми на руках. Через три года Ибрагим, дед Ришата, вернулся и увидел свою семью, прозябающую в страшной нужде в землянке. Чтобы выжить, уехали в Новосибирскую область, в татарское село Чалтак, где обосновались братья бабушки Гайниямал. Здесь дед занимался извозом, жили как-то, однако потянуло домой. В 1940-м перебрались, как оказалось потом, на свое несчастье, в город Кыштым Челябинской области, не зная, что здесь опять попадут под «красное колесо» советской власти.

В Кыштыме жизнь поначалу наладилась: смогли обзавестись домом, завели хозяйство с лошадью. Однако в марте 1948 года последовало второе наказание от власти. Бывшую семью кулака, состоящую из сына, вернувшегося с войны инвалидом, пятерых подростков и троих малолетних детей, по секретному постановлению Совета Министров СССР в числе более чем трех тысяч человек (бывших кулаков, военнопленных, отбывавших срок в лагерях, ссылке, священнослужителей) выслали из Кыштыма, вошедшего в режимную зону вокруг строящегося рядом закрытого атомного города, в другой край Челябинской области – в город Сатка. Когда пришло распоряжение о высылке, дед Ибрагим предлагал: «Давай я уеду, скроюсь куда-нибудь, возможно, вас оставят», – однако бабушка не согласилась.

В Сатке большую семью поселили в бараке. Через месяц на новом месте Ибрагим от переживаний (его слова «это уже для меня много») умер. Вслед за ним ушли в мир иной и две его малолетние дочери-близняшки. Бабушка с детьми переехала в Челябинск (на что власть дала «милостивое» разрешение). Собирая буквально по бревнышку материал, построила со старшим сыном-инвалидом войны дом в Колхозном поселке. Для того, чтобы обеспечить семью (на руках оставалось еще четверо детей, а пенсию она не получала), бабушка постоянно работала: шила тюбетейки и фуфайки (ватники-телогрейки), которые продавала на базаре.

Ришат вспоминал, как приезжая к ней в гости, просыпался и засыпал под стук ножной швейной машинки «Zinger». Бабушка работала до двух-трех часов ночи, чтобы к утру воскресенья закончить фуфайку, а утром занять место в рядах «барахолки» (вещевого рынка). Милиционеры частников гоняли, порой составляли протокол с конфискацией товара. Смогла всех поднять, накормить, одеть, но безотцовщина все-таки сказалась на семье. Два ее сына – Рафаэль, 1935 года рождения, и Фарит, младше старшего на пять лет – связались с преступной шпаной, которой в пятидесятые годы было много, и попали в колонию. Бабушка Гайниямал посылала посылки, через младшую дочь Санию писала письма и молилась. Молилась день и ночь за своих сбившихся с пути сыновей.

Однако не озлобилась, всех прощала, никому зла не желала и того же просила от детей и внуков. Бабушка была неграмотной, умела только расписываться, но много рассказывала внуку из Корана, тексты которого запоминала на аятах (моленьях). 18-летний Ришат, очень умный и всезнающий студент, снисходительно воспринимал слова своей бабушки, часто спорил с ней, козыряя поверхностными знаниями, хотя искренне любил ее. Она не старалась переубедить его, только всегда просила: «Балам (внучек), никогда не говори плохо про Аллаха и про нашу веру».

Ришат от своей бабушки часто слышал имя Япон-мулла. На этот раз, приехав к ней, попал на аят и здесь впервые увидел его. Сидя за маленьким столом на кухне, он доедал аятный, необычайно вкусный суп, после которого можно целый день ходить сытым, когда увидел, как женщины стали перешептываться между собой:

– Япон-мулла киля, Япон-мулла киля (идет Япон-мулла, идет Япон-мулла).

Через минуту открылась дверь, и в дом вошел гость. Крепко сложенный, чуть полноватый старик среднего роста, со смугловатым башкирским лицом с небольшой горбинкой на носу, острым взглядом немного монголоидных зелено-голубых глаз, очень аккуратно и чисто одетый. Одежда выдавала в нем человека с выработанным десятилетиями хорошим вкусом. На нем был серый городской плащ, под ним приталенный, из хорошего черного сукна, казакин, на ногах черные хромовые сапожки-ситек, вдетые в глубокие черные галоши, на голове серая каракулевая папаха, которую гость снял. Под ней обнаружилась красиво расшитая тюбетейка. В руках гость держал фигурно сделанный посох, увенчанный головой белой змеи. В комнате, где собрались приглашенные на аят, сразу стихли все разговоры. Бабушка Гайниямал, оставив все дела, бросилась встречать вошедшего. Мужчины поднялись со своих мест, помогли гостю снять плащ, галоши и приняли шапку. Он поприветствовал всех:

– Әссәләмү ғәләйкүм үә рахмәтүллаһи үә бәрәкәтүһү! Мир вам, милость Аллаха и Его благословенье!

В ответ услышал от мужчин дружное:

– Үә ғәләйкүм әссәләм үә рахмәтүллаһи үә бәрәкәтүһү! И вам Мир, милость Аллаха и Его благословенье!

Гость степенно прошел на место во главе стола, где обычно и сидит мулла. По одну сторону стола расположились мужчины, по другую – женщины. Ришат сразу почувствовал, что от гостя исходит очень сильная энергетика, сразу было видно, что он привык, чтобы ему повиновались.

Заинтересовавшись, Ришат остался и, сидя на кухне, через открытую дверь наблюдал за гостем и слушал отрывки из Корана. Япон-мулла, несмотря на некоторое запинание при обычном разговоре, Священную книгу цитировал на память четко. На аяте при нем все вели себя сдержанно, никаких посторонних разговоров не возникало. После того, как он произнес аяты, раздали садака и снова все вместе помолились. Затем разнесли аят ашы (аятный суп), который ели молча, воздавая хвалу Всевышнему и прерывая молчание лишь короткими фразами.

После чтения дуа за благополучие дома и здравие его хозяев, совершили общую молитву. И только когда внесли самовар и началось чаепитие, гости за столом начали общаться более свободно. Здесь уже можно было поговорить друг с другом, задать вопросы имаму, чем присутствующие сразу же воспользовались. Спрашивали, когда читается сура «Аль-Фатиха»; что делать, если нет возможности прочитать намаз в рабочий день, когда человек на работе; как приобщить детей к вере, что делать, если дочь вышла за иноверца; можно ли помогать арабам, пострадавшим во время недавней арабо-израильской войны. Ответы Япон-муллы поразили Ришата четкостью и аргументированностью. Он открывал какие-то глубокие стороны исламского вероучения, разительно отличавшиеся от заученных положений, которые раньше приходилось ему слышать из уст других мулл. Вот таким он увидел человека, о котором потом будет узнавать все больше и больше.

А бабушка Ришата, Гайниямал, умерла 10 ноября 1985 года во сне. Это была та смерть, которую она желала и просила в своих молитвах. Словно предвидя свой уход, за несколько недель до своей кончины навестила дочерей, попрощалась и помолилась за верующих и неверующих детей, внуков и правнуков. Древнеримский писатель Плиний Старший писал: «Мгновенная смерть есть высшее счастье человеческой жизни», если это так, то бабушка умерла счастливой.

Говорят же, пока кто-то на земле помнит имя ушедшего из жизни, до тех пор этот человек продолжает жить. Бабушка Гайниямал искренне верила, что придет время, когда внук осознает вещи, о которых она ему говорила. И, действительно, спустя годы, Ришат стал понимать, что полуграмотным тогда был он, а не его бабушка. И будет запоздало просить у нее прощения: «Прости меня, бабушка, за мое равнодушие к твоим словам, за мою душевную слепоту и глухоту».

Начало пути

Известность Курбангалиевы получили с начала ХVIII века. По преданию, этот род берет начало от Арка-батыра, одного из участников башкирского восстания 1704–1711 гг. Внук Арка-батыра, Хамит Бурсук (Бурсыкаев), 1737 года рождения, стал первым указным муллой деревни Исмагилово Айлинской волости Челябинского уезда Оренбургской губернии (ныне несуществующая деревня в Курганской области). У Бурсыкаева в 1770 году родился сын, которого назвали Курмангали Бурсук. Он был муллой, умер в 1822 году. А в 1809 году в семье Курмангали родился сын Габдул-Хаким. Между 1834 и 1850 годами семья Курмангали из-за подтопления деревни переселилась в деревню Аскарово той же волости. Габдул-Хаким к этому времени окончил медресе (религиозная школа) и после достижения, согласно требованию Устава инородческих вероисповеданий, 22-летнего возраста, стал указным муллой.

В это время стали происходить стычки с русскими казаками из-за земли. Курбангалиевы решили уехать из Аскарово. В 1852 году указного муллу Габдул-Хакима Курбангалиева решением Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС) перевели в деревню Медьяк (Большой Медиак) Челябинского уезда, основанную в период с 1768 по 1771 годы. Рядом, на расстоянии полутора километра, располагалась деревня Малый Медиак, или как ее еще называли – Каскынбай. Между двумя селами лежало большое болото. Весной, когда разливалась большая вода, его приходилось переплывать на лодке.

Ревизская сказка 1859 года дает сведения о 195 жителях деревни Медиак, проживавших в 37 дворах. В двух из них обосновались братья Курбангалиевы. Деревня быстро росла. Если в 1877-м здесь насчитывалось 35 дворов со 202 жителями обоего пола, то к 1917 году в Большом Медиаке имелось 73 двора с 324 жителями. В Малом Медиаке было 15 дворов со 112 жителями.

По имени сына Хамита Бурсука (Бурсыкаева), Курмангали, его потомки, расселившиеся вокруг озера Медиак, стали называться Курбангалиевыми. Хотя другая часть рода носила фамилию Курмангалины. Этому есть свое объяснение: Курбангалиевыми они стали после совершения Габдул-Хакимом паломничества в священную Мекку. Хадж, как тогда было принято, совершался пешком и занимал по времени год, а то и более.

Хадж, как известно, проходит накануне и в дни Курбан-байрама, главного праздника мусульман. Из рода Курбангалиевых вышло более шестидесяти мусульманских священнослужителей. Габдул-Хаким Курбангалиев, как и его братья Синигатулла, Габдул-Халим, Гусаметдин, Мухамет-Шарафитдин, возглавляли мусульманские приходы деревень Айбатовой (Сардаклы), Усмановой, Медьяк, Яраткулово, Имангуловой и Мухамет-Кулуево. Габдул-Хаким Курбангалиев был имам-хатыбом Медиакской мечети, как и все духовные служители, имел большую семью – шестерых сыновей и трех дочерей. Почти все его наследники, как и сын Габидулла, посвятили свою жизнь духовной службе. Габдул-Хаким был известен в Челябинском уезде, в 1870 году его избрали земским гласным в Челябинское уездное Собрание.

Габдул-Хаким, как писали в официальных бумагах губернские чиновники, «…образ жизни ведет скромный, почти безвыездно находится в своей деревне, кроме обыкновенного отправления богослужения и обучения грамоте башкир в существующей в той деревне школе, никакой другой деятельности и вредного деяния не проявляет».

Габдул-Хаким носил звание шейха Абдул-Хаким бин Курбангали Сардаклы (Чардаклы). Именно он в 1859 году посвятил Зайнуллу Расулева в члены суфийского братства (тариката) накшбандийа, ответвления муджаддидийа. Он стал мюршидом (наставником) для Зайнуллы-ишана, ставшего на рубеже XIX–ХХ веков одним из самых известных деятелей ислама в России, или, как его называли, «духовным королем мусульман России».

Однако следует отметить, что через десять лет, в 1869 году, отправляясь в первый свой хадж, Зайнулла Расулев второй раз прошел обряд посвящения в Стамбуле, но уже в братство накшбандийа-халидийа под руководством шейха Ахмада Зияуддина Кумушхавани (скончался в 1893 году). Зайнулла Расулев провел сорок дней в уединении со своим учителем, укрепляя духовные связи и осваивая методы мистического пути накшбандийа-халидийа. Зайнулла Расулев таким образом был членом двух ответвлений тариката накшбандийа – муджаддидийа и халидийа, соответственно он был учеником двух шейхов. Хотя они были очень близки, их объединял один тарикат, но были и различия, и нечасто ученик менял наставника.

Для Габдул-Хакима это стало неприятной вестью, он «горько» жаловался «на совращение» своего мюрида с истинного пути и распространение им среди местных мусульман «разного рода нововведений», противоречащих шариату. Однако затем случились события, имевшие серьезные последствия в будущем. Обратимся к протоколу, записанному 26 апреля 1872 года в Челябинске: слушания младшего чиновника особых поручений при Оренбургском губернаторе Д.Е.Вальковским устной жалобы башкира Габдулмаджида Габдулхакимова и муллы Афтаха Исхакова на муллу Зайнуллу Хабибуллина (Зайнуллу Расулева), распространяющего «вопреки учению Магомета противозаконный толк или секту».

Чиновник пишет: «1872 г. апреля 25 дня по полудни в шестом часу в г.Челябе явились двое башкирцев, один из них Челябинского уезда Мухаметкулуевской волости д.Айбатовой Абдул-Меджид Абдул-Хакимов, а другой имам Троицкого уезда Тунгатаровской волости д.Мулдакаево Афтах Исхаков, и объявили, что в Верхне-Уральском уезде есть указной мулла Зайнулла Хабибуллин, который около двух лет назад тому в своем приходе и на значительном расстоянии в окрестностях стал распространять вопреки учению Магомета какой-то противозаконный толк или секту, явно во вред существующему порядку и в нарушение законов.

Этот мулла, человек ученый и умный, долгое время находился за границей, в Европейской Турции, был в Константинополе, ходил до самой Мекки, откуда получил и привез много (десять-двенадцать пудов) разных книг и разных снадобий, коими под видом лекарств лечит и ворожит, тем самым в глазах простолюдинов приобретает все большее и большее значение, силу и таким путем увеличивает число своих приверженцев, кои ныне, как слышно, простираются до семи тысяч. Затем показатели добавили, что доказывать сказанное не могут в подробности, а только извещают и сказанное теперь есть говорено по совести и добросовестно».

В протоколе имеются подписи младшего чиновника особых поручений Вальковского, башкира Габдулмаджида Габдулхакимова, указного имама Афтаха Исхакова. Речь идет о сыне Габдул-Хакима, Габдулмажите Курбангалиеве, 1850 года рождения. Он в то время еще не состоял в духовном звании. Эти свидетельства, как и показания других мулл, послужили основанием для начала расследования.

После проведенного расследования Зайнулла Расулев по распоряжению министра внутренних дел А.Е.Тимашева от 11 ноября 1872 года в январе 1873 года был выслан в город Никольск Вологодской губернии, а затем в июле 1875 года переведен в город Кострому, где и находился до 1881 года.

Самый младший сын Габдул-Хакима, Габидулла Курбангалиев, родился в 1857 году, затем учился в Троицком медресе, весной 1882 года окончил его, а после сдачи экзаменов в ОМДС 28 марта 1883 года утвержден имамом Медьякской мечети. Затем указом оренбургского губернатора от 28 ноября 1890 года он, «как проявивший особые познания и опытность при рассмотрении шариатных дел», возведен в почетный духовный ранг ахуна. Габидулла Курбангалиев после смерти в 1872 году отца Габдул-Хакима среди башкир стал авторитетным религиозным деятелем, известность получил как «хромой ишан» (Габидулла с рождения отличался косолапостью) и имел множество своих мюридов (последователей).

Еще в 1860 году Габдул-Хаким на свои средства основал мектеб (начальная школа) при мечети деревни Большой Медиак, а в декабре 1885 года, уже после его смерти, сын Габидулла на основе мектеб открыл мәҙрәсә, а Медиакская мечеть стала соборной. Средства на содержание учебного заведения собирались среди прихожан ближних мечетей, как, например, в течение года – закят (милостыня в пользу бедных в размере 1\40 части годового дохода) в виде мяса, масла, круп, муки, меда, а осенью – гушр-садака (милостыня, предписывающая правоверному мусульманину отдавать неимущим десятую часть с урожая) в виде зерна, картофеля, но большая часть средств предоставлялась семьей Курбангалиевых. Все ремонтные работы в мечети и медресе производились также за их счет.

Габидулла Курбангалиев стал первым мударрисом (преподавателем) нового медресе. Дворянин Даут Кучуков – муаллимом (учитель, не имеющий учено-преподавательского звания). В медресе принимали мальчиков семи-одиннадцати лет. Башкирские юноши Челябинского уезда считали за честь стать шакирдами в Медиаке. Это медресе соперничало в борьбе за умы со знаменитым троицким «Расулия». В 1913 году в Медиакском медресе обучалось 320 шакирдов (учащихся). Учитывая это, еще в 1906 году Габидуллу Курбангалиева включили в состав комиссии министерства просвещения по вопросу об инородческих школах, которая работала с 27 сентября по 15 октября 1907 года в Санкт-Петербурге и выработала «Правила о начальных училищах для инородцев».

Габидулла-ишан выезжал в столицу, где на комиссии отстаивал сохранение традиций обучения мусульманских детей в мектебе, потребность в котором он объяснял весьма образно – «как молоко матери». Ишан был против того, чтобы передавать мусульманские школы в «чужие руки». Ишан также не одобрял преподавание в медресе на тюрки (арабографический книжный язык), он выступал за обучение на башкирском языке.

В учебную программу Медиакского медресе входили такие книги, как Торихи Заман (История времен), Сарф, Наху, Шифахия, Тюрки, Тарих, Лугат. Изучали арабский и персидский языки (фарси). Медресе отличалось строгой дисциплиной, учебный процесс велся по так называемой «старой методике» – кадимсә, углубленно изучался Коран и другие религиозные книги. Догмат веры нельзя было подвергать сомнению, все должно было приниматься без всякого обсуждения. Обучение носило преимущественно схоластический характер, знания, необходимые для личности и гражданина общества не давались или же давались в малом объеме.

Шакирды занимались в тех же комнатах, где и спали. Только сворачивали постели для сна. Утром, совершив молитву и позавтракав, сложив ноги, садились на войлочную кошму вокруг мударриса и муаллима с открытыми книгами перед собой, которые лежали на раскладных деревянных подставках в виде бабочки. Шакирды сидели часами на полу в классах. Чтобы не слышать других, затыкали уши пальцами и, раскачиваясь из стороны в сторону, заучивали религиозные тексты наизусть. Они активно участвовали в религиозной жизни общины – в похоронах, свадьбах, мусульманских праздниках Курбан-байрам и Ураза-байрам. Это помогало им в практической подготовке к службе в роли настоятеля мечети и давало возможность небольшого заработка. Домой отпускали шакирдов на праздники Курбан-байрам и Ураза-байрам, а также в пятницу. Кроме этого, у них были летние каникулы.

Шакирдов обязывали вести дневники, где они записывали свои взгляды на некоторые религиозные каноны. Ученики должны были освоить предметы за семь-десять лет. Часто оставались на второй год, если мударрис считал, что предмет плохо освоен.

В Медиакском медресе, впрочем, как и в других медресе, существовал институт старшинства, то есть внутренняя субординация между шакирдами, напоминающая в какой-то мере ученическое самоуправление. Мударрисы сами редко вникали в процесс воспитания. За них это делали старшие шакирды, занимающие еще и должности хәлфә (наставник или помощник учителя). Власть старших сопровождалась некоторыми злоупотреблениями. Так, например, старшие шакирды могли отправить младших красть горох, морковь или репу у русских заимошников-крестьян Мысляевых, арендовавших земли у башкир. Последние не были приучены к огородничеству, тогда как молодые растущие организмы требовали овощей. В обязанности младших шакирдов в медресе входили и такие обязанности, как занести дрова для печей, поставить самовар. Этот эффективный метод стандартизации образа мышления и поведения успешно учил шакирдов дисциплине, умению повиноваться и руководить, прививал воспитанникам медресе ценные для будущего духовного пастыря черты характера.

Не все заканчивали полный курс, некоторых изгоняли за вольнодумство, как, например, Хафиза Кушаева, уроженца соседней деревни Кузяшево, в будущем известного башкирского деятеля, после того, как он начал вслух выражать сомнения в содержании религиозных книг, других – за нарушения дисциплины. Ишан не терпел лжи и даже мелкого воровства, за последнее шакирдов жестко наказывали.

Уличенного в краже шакирда подводили к широкой скамье, он спускал штаны и покорно ложился, обхватив ее руками. Назначенные два старших шакирда брали в руки розги и начинали процедуру наказания. Ишан стоял в стороне и поглаживал свою бороду, смотрел, чтобы не смазывали удар, и назидательно приговаривал: «Төймә урлаған дөйәгә ҡулын hуҙыр (тот, кто украл пуговицу, и к верблюду протянет руку)».

За плохую учебу также наказывали розгами. В Медиакском медресе в отличие от джадидизма, идеологии исламского модернизма и основанной на этой идеологии новой, джадидистской (ново-методной) методики преподавания, которая со второй половины XIX века начала распространяться по всей России и на Южном Урале, как, например, в известном медресе «Расулия» в Троицке, всячески отвергались новые общественные и религиозные веяния, как звуковой метод обучения. Ишан Габидулла постоянно утверждал: «Нововведения в Исламе только разрушат Ислам. Нельзя нам отходить от канонов нашей религии, они устоялись в течение веков».

Шакирды обучались и воспитывались в духе консервативных установлений, сложившихся веками. Дважды, в 1909-м и в 1912–1913 годах, Курбангалиев отстранялся от должности в медресе и мечети. Если в первом случае за издание в Оренбурге книги о суфиях ишана никуда не выслали, то во втором случае постановлением Оренбургского губернского правления от 16 августа 1912 года его лишили ранга ахуна и отстранили от руководства мечетью и медресе, а другим решением от 24 октября 1912 год выслали на три года в Казахстан, в город Петропавловск, как политически неблагонадежного «за излишнее увлечение суфизмом». И Габидулла-ишан выехал в Северо-Восточный Казахстан, в город Акмол. Он проживал там по адресу: город Петропавловск (Акмол входил в Петропавловский уезд), Акмол, Большая Садовая, дом 24.

Жесткая реакция властей объяснялась начавшейся в 1912 году первой Балканской войной, в которой участвовала мусульманская Турция. Согласно данным, приводимым в постановлении Оренбургского губернского правления, начиная с 1907 года, на Курбангалиева стали поступать жалобы, как на имя губернского начальства, так и в министерство внутренних дел. Жалобы направлял Хамидулла Кучуков, учитель, потомок тарханов (башкирских дворян) Кучуковых из Мухамет-Кулуево. Габидулла Курбангалиев был обвинен в антирусской направленности проповедей. Власти установили, что за Курбангалиевым замечено скрытое противодействие распространению среди башкир русской грамоты. Ишан объяснял это заботой о сохранении у башкир чистоты своих исторических нравов, так как, по его утверждению, «обрусевшие башкиры впадают в пороки пьянства и картежной игры». Ишан Габидулла, узнав о появлении в Челябинском уезде школ с новой методикой обучения, вынуждал закрывать такие новометодные школы, а учителей, например, Нуриагзама Тагирова, в будущем известного башкирского деятеля, заставлял покинуть уезд.

Так, ишан 18 июля 1911 года писал Челябинскому уездному начальнику: «Известный своим смутьянством Нуриагзам, сын имам-хатыба деревни Левашево Тагира Мансурова, ранее исключенный за вольнодумство из Троицкого медресе «Расулия», открыл в оной деревне йәдит мәктәбе (новометодную школу), где ведет работу по подрыву основ магометанской религии и где насаждаются идеи борьбы с Престолом. Этот метод обучения портит детей...»

Также отмечалось огромное влияние Курбангалиева. В 1910 году местная челябинская газета писала об ишане: «…человек, чрезвычайно влиятельный между местными башкирами». И поэтому на выборах на все сельские и волостные должности в Челябинском уезде избирались его ставленники. От обвинений Габидулла-ишан защищался, говоря, что русской грамоте он не препятствует, а даже, наоборот, поощряет и приводил пример, что у них в медресе с 1897 года открылся русский класс, началось обучение шакирдов русскому языку, учит их татарин Идиатулла Еникеев. Он также писал, что его сын Мухаммед-Габдулхай «…знает русскую грамоту, может читать и писать», хотя эти знания Мухаммед-Габдулхай получил в медресе «Расулия».

Среди обвинений было даже такое достаточно абсурдное и нелепое – «собирание денег на организацию конных полков и сооружения флота для Турции». Габидулла с возмущением отвергал его: «О собирании денег на турецкий флот среди российских мусульман не слыхивал даже отдаленнейшим образом. Деяние я считаю изменническим. Глубоко убежден, что не только я, человек консервативных взглядов, но и кто бы то ни был из мусульман, никогда ничего подобного не совершал и совершить не мог. Самая мысль о содействии усилению какого-либо государства за счет Российской Империи, если бы таковая мысль и возникла, не нашла бы и не могла бы найти никакого сочувствия среди мусульманского населения, глубоко преданного своей родине. Для меня, как верного сына своего отечества и преданного слуги своего Государя, глубоко оскорбительно уже самое допущение возможности с моей стороны такого деяния», и в конце письма ишан заверял «я искренне предан Престолу и Отечеству».

Необходимо отметить, что нападки на Габидуллу-ишана во многом исходили из огульной, реакционно-охранительной направленности внутренней политики самодержавия, взявшей верх в эти годы в лице обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева и министра внутренних дел, а затем председателя Совета министров П.А.Столыпина. Это выражалось в запретительных мерах против «мусульманского сепаратизма» – роста национального самосознания и культуры как тюркских, так и в целом всех нерусских народов. Мухаммед-Габдулхай не мог не видеть ущемления всех иных, кроме православия, верований. Он глубоко изучил Закон Российской империи от 1900 года «О первенствующем положении православной церкви», где прямо было записано: «Первенствующая и господствующая в Российской империи вера есть христианская и православная…»

По Закону не считались законными браки между лицами православного исповедания с нехристианами, нехристиане могли приниматься в число присяжных поверенных и частных поверенных лиц только с разрешения министра юстиции. Даже мечеть нельзя было построить, если от ее построения может произойти «соблазн в вере для живущих вместе христиан или новокрещенных татар». И в этой обстановке формировалось мировосприятие и вера Мухаммед-Габдулхая.

После вынесения решения о высылке ишан не сдался, он обратился в правительствующий Сенат и, по совету имама Петербургской соборной мечети Мухаммат-Сафы Баязитова, друга Мухаммед-Габдулхая, нанял петербургского опытного адвоката, присяжного поверенного Бориса Владимировича Никольского. Всю переписку от имени ишана вел сын Мухаммед-Габдулхай. Долгое время шло судебное разбирательство. И в это же время в Оренбургское губернское правление поступило свыше двадцати прошений от разных лиц, написанных в поддержку Курбангалиева. Среди них было два обращения от жителей деревни Медиак. Кроме того, на имя министра внутренних дел П.А.Столыпина поступило письмо от 8 августа 1910 года муфтия ОМДС в Уфе Мухамедьяра Султанова (1837–1915 гг.), в котором содержалась характеристика ахуна, как «человека хорошего поведения, аккуратного по службе, верного правительству и благонадежного в политическом отношении». В итоге удалось добиться пересмотра дела и ишан получил разрешение вернуться домой.

21 мая 1915 года Мухаммат-Сафа Баязитов из Петрограда отправляет телеграмму сыну ишана: «Ст. Аргаяш, Омской ж. дороги. Курбангалиеву. Поздравляю. Дело разрешилось в нашу пользу, но только до получения официальных бумаг отец пусть не уезжает из Петропавловска. Баязитов. Мойка, 22».

И летом 1915 году ишан с женой Гайшой и со своими младшими детьми, которые были с ним в ссылке, вернулись домой. Правда, почетное звание ахуна не было возвращено. В должности имам-хатыба Габидулла также не был восстановлен.

Пройдет еще три года, и в 1918 году он снова будет утвержден имам-хатыбом. А 4 апреля 1919 года Габидулла Курбангалиев по настоянию прихожан деревни Медиак на основании решения от 19 марта 1919 года Троицкого окружного суда, снявшего с него все обвинения, восстановлен в звании ахуна. Однако, несмотря на правительственное давление, ишан не изменил своих взглядов – всегда придерживался твердой позиции, что преподавание должно вестись на родном языке.

Деревни Малый и Большой Медиак, родовое гнездо Курбангалиевых, располагались в живописном месте, правда, несколько далеко от больших дорог, в окружении березовых околков, вокруг чистого озера, давшего имя двум деревням. И неслучайно когда-то озеро называлось Аҡкүл (белое озеро). Берег округленного водоема был слабо изрезан, лишь на западе выдавались четыре маленьких мыска, образовавшие небольшие заливы. Жители Медиака очень берегли свое озеро. Приходило время, и всей деревней чистили его от зарастающего камыша. Жители выходили на өмә (коллективная работа, помощь) с сетями, косами, лодками. Народу на водоеме и по берегам было много, как на ярмарке. Прочитав Коран, люди дружно приступали к работе: вытаскивали водоросли, тину, а попадавшуюся в сети рыбу сразу выпускали обратно. По повелению Габидуллы-ишана резалось несколько баранов и после работы устраивалось коллективное угощение.

Лес и водоем выручали деревню, когда был неурожайный год или засуха. Однако такое случалось редко. Деревенские любили свое озеро, здесь селились утки, гуси, оно славилось на всю округу своими желто-золотистыми, большими, как широкая ладонь деревенского кузнеца Бахти-ағая, карасями, однако жители вылавливали рыбу только в меру.

Габидулла-ишан всегда говорил односельчанам:

– Нельзя обогащаться на ягодах, рыбе и лесе, это бесценный дар Аллаха, это как общая кладовая. Когда трудно будет, можно взять немного, чтобы от голода не умереть. Стыдно брать больше, чем съешь. А для обогащения надо учиться разным ремеслам, добывать новые знания и трудиться над тем, что привязано к рукам человеческим: разводить домашний скот, возделывать рожь, пшеницу, то есть взращивать то, чего в природе нет. И что так щедро посылает всемогущий Аллах, если ты трудишься, не жалея сил…

Жители и Большого, и Малого Медиака были очень религиозными деревнями, на пятничную службу в мечети первой приходили все мужчины – от стариков до 12-летних подростков. Пост являлся обязательным для всех взрослых, кроме совсем уж старых и больных, в том числе и детей, начиная с подросткового возраста. По праздникам намаз, салаваты (восхваления пророков) читали всей деревней. Нарушение религиозного, а также деревенского порядка обсуждали после каждой ночной молитвы. Нарушителей предупреждали, если не действовало предупреждение, то могли даже изгнать из деревни. И потому не было ни воровства, ни сквернословия, ни говоря уже о пьянстве или драках.

Все дети ишана с малых лет воспитывались в Имане (вере), сыновья учились в медресе, снисхождения в учебе им отец не делал. Девочки учились у абыстай, жены ишана. Ишан требовал от детей примера в учебе, говоря:

– Как же я могу требовать от других шакирдов того, что вы не будете исполнять.

Как только дети начинали садиться со взрослыми за стол, наставлял:

– Крошку хлеба со стола нельзя смахивать. Уронишь крошку, значит, Аллах больше не даст, и будешь голодным. Перед едой все говорим:

БисмилЛяхи! Аллаху Акбар (с именем Аллаха! Аллах Велик)». Как поели, произносим «Аллаху Акбар», благодарим Всевышнего за то, что он дает нам пищу. Если этого не скажете, то шайтан, как баҡа (лягушка), запрыгнет к вам в рот и занесет нечистое либо сделает вам мерзость. Спать ложишься – ложись с молитвой, встаешь – начинай день с молитвой…

Маленький Мухаммед-Габдулхай представил, как в рот к нему залезет скользкая, противная зеленая баҡа, которую он как-то увидел в траве в лесном овраге, и его всего передернуло, и он быстро стал говорить:

– Аллаху Акбар, Аллаху Акбар (Аллах Велик, Аллах Велик).

А когда наступал благословенный месяц Рамазан, Габидулла-ишан объяснял детям обязательность поста словами:

– В месяц Рамазан чудесные небесные врата открываются, а врата Ада запираются, и шайтан сковывается цепями.

Детей это всегда захватывало. Мухаммед-Габдулхаю ясно виделись распахнутые небесные врата, уходящие в небо, с золотыми решетками с изящной причудливой вязью, и через открытые ворота сверху струился золотистый поток света… А шайтана Мухаммед-Габдулхай представлял, как матерого злого волка, задравшего в прошлом году деревенскую корову и с десяток овец, и которого в плетневую ловушку все-таки поймал удачливый деревенский охотник Мингажетдин и уже мертвого вывесил на обозрение всей деревни на большом коновязе около мечети. Тогда собрались все жители: восхищались сноровкой охотника и в то же время людей охватывал невольный страх перед страшилищем-волком, хвост и сильные лапы которого спадали до земли, а зубы щерились из раскрытой пасти.

И Мухаммед-Габдулхай, как и все дети ишана, хотел, чтобы шайтан был наказан, и с охотой уже с одиннадцати лет начинал держать пост. Однако принуждения не было, ишан понимал, что яблоко медленно созревает, а надкушенное и зеленое вызовет только оскомину. Он хотел, чтобы дети росли всесторонне развитыми, потому они учились играть на кубызе и на курае.

Всех своих детей Габидулла-ишан с малых лет приучал к труду, если дочерями занимались его жены, то сыновей воспитывал сам. Ишан всегда говорил им:

– Терпение и труд – это лицо мусульманина. А лень – источник всех бед, Аллах не любит ленивых. И запомните, без «Бисмилләhир-рахмәнир-рахим» (Во имя Аллаха милостивого, милосердного) не начинайте ни одно дело.

В пять лет сыновья уже садились на лошадь. Мухаммед-Габдулхай на всю жизнь запомнил день, когда конюшенный Юмасултан или, как его звали по-простому Юмаш, вывел из конюшни ҡонана (саврасого трехлетнего жеребца) по имени Емеш. На нем было маленькое кожаное детское седло, сбруя и уздечка инкрустированы серебром. Габидулла берет на руки Мухаммед-Габдулхая и осторожно усаживает его на коня. Емеш спокойно стоит на месте, лишь изредка водя глазами. Юмасултан держит лошадь за поводья. Габидулла произносит напутствие:

– Вот и пришло время, мой сын, сесть тебе на скакуна. Я с большой печалью вижу, что тебе очень трудно придется в жизни, много испытаний выпадет на твою долю, война… Будет у тебя две семьи, в долгой разлуке пребывая с ними, придется жить далеко от родных краев и ты понесешь Свет Веры на Восток и в темницу тебя закроют, но никогда не падай со своего коня. Будь всегда в Вере. Вот мое благословенье тебе, мое Фатиха, сын мой.

Ишан медленно читает молитву:

– Йа Аллаһ, hинең гүзәл исемдәрең белән hинән hорайбыҙ, hиңә ялбарабыҙ, беҙҙең балаларыбыҙҙы үҙеңдең рәхмәтең белән төрөп ал. Раббым, уларға хәйерле, сәләмәт оҙон ғүмер бир, балаларыбыҙҙы Үҙеңә ғибәҙәт ҡылыуcыларҙан һәм Үҙеңдең ҡушҡандарыңды тыңлауcыларҙан ит. Амин…

После Юмасултан под уздцы ведет Емеш по двору, Габидулла придерживает сына. Мухаммед-Габдулхай крепко держит в руках поводья, он по-настоящему счастлив.

С семи-восьми лет cыновья ишана начинали бороновать. С восходом солнца, как бы ни хотелось им спать, отец их будил словами:

– Иртә торhаң – уңырhың, кискә ҡалhаң – туңырhың (кто рано встанет, тот добьется, а кто опоздает – тот замерзнет от холода и голода).

альчики поднимались, умывались, завтракали и ехали в поле. Их по одному подсаживали на переднего ведущего коня, и каждый мальчик гуськом водил двух-трех лошадей с боронами по пашне. Сидя в седле, часто Мухаммед-Габдулхай, бывало, засыпал и клевал носом, чуть не доставая гриву лошади. Но утренняя свежесть и фырканье животного быстро приводили его в чувство.

Еще ишан приучал сыновей прибавлять копейку к копейке, не бросать на ветер, беречь свое добро. С Мухаммед-Габдулхаем, когда ему было лет двенадцать, вышел такой случай. Отец отправил его проверить, как табунщики пасут лошадей, не прохлаждаются ли они. Мухаммед-Габдулхай, торопясь, вскочил на свою лошадь по имени Сыбар, не став даже заправлять седло, взял только серге (подстилку) и поскакал в дальнее урочище Тимер үҙәк, в сторону Кузяшево.

Проверив табунщиков и удостоверившись, что все лошади и табунщики на месте, Мухаммед-Габдулхай вернулся домой. И только здесь обнаружил, что из-под него, когда он скакал, выпала подстилка, сделанная из новой кошмы. При въезде во двор конюшенный Юмаш заметил потерю, чтобы не оказаться виновным, сказал об этом ишану. Отец вышел из дома и сразу направился к сыну:

– Эх, ротозей! – сказал это и взялся за плетку.

Однако Мухаммед-Габдулхай, проявляя невиданную прыть, соскочил с лошади и побежал в сторону скотного двора, в воротах которого между кривыми жердями имелся широкий просвет. Ребятня всегда свободно пролезала в него, но сейчас с испугу, торопясь, Мухаммед-Габдулхай застрял. Ишан, прихрамывая, подбежал и пару раз сильно и больно хлестанул камсой сына по мягкому месту, приговаривая:

– Тин тинде hаҡлай, тин hумды hаҡлай (без копейки рубль щербатый). Не теряй свое добро, не теряй, так все по миру пустишь.

Так Мухаммед-Габдулхай на всю жизнь получил урок бережливости.

Курбангалиевы сами работали большой семьей и держали с десяток постоянных работников, а на сенокос и уборочную страду еще нанимали батраков. В семье не было принято отделять работников от семьи. Все вместе работали, вместе ели. Летом в страдную пору во дворе накрывались два длинных стола, за один садились работники, за другой – хозяева. Но еду готовили в одних казанах, вместе совершали молитву, а затем вместе и трапезничали.

Только больших самоваров было два, так как чай пили много и одного не хватало. Если работник заболевал, ишан отстранял его от работы. Говорил, чтобы для недужного быстро затапливали баню, готовили лечебные травы, и пока работник не выздоравливал, не допускал его к работе.

Габидулла Курбангалиев был не только сведущим в религиозных вопросах, но и отличался деловой хваткой. Курбангалиевы были одними из самых богатых людей в Челябинском уезде. В их собственности было до тысячи десятин земли, несколько больших табунов лошадей – каждый до ста голов. Поздней осенью увеличившиеся в численности косяки лошадей Курбангалиевых считали примерно, на глаз, заполняя лошадьми заранее размеченную карду. В кладовые на зиму закладывали в больших количествах топленое масло, десятки забитых гусей, туши баранов, тай ите (мясо молодых жеребят).

Кроме разведения скота и землепашества, Габидулла Курбангалиев держал несколько магазинов мануфактурных и бакалейных товаров: в Медиаке, Мухамет-Кулуево, Аргаяше и других окрестных селах. Ишан не сидел на месте, часто выезжал сам или посылал сыновей в Оренбург, Уфу, Москву, Санкт-Петербург, Акмолинск, Троицк, Омск, Тобольск, Екатеринбург. Имел связи с известным екатеринбургским татарским купцом Агафуровым, троицкими купцами Яушевыми.

Не забывал Габидулла-ишан и о благотворительности. Кроме содержания медресе, ишан оказывал помощь убогим и сирым, выделяя им кәтмән (долю урожая малоимущим). За свою благотворительную деятельность 14 февраля 1909 года от Попечительского Совета Императорского Человеколюбивого Общества был удостоен серебряной булавки с гербовым свидетельством.

Габидулла-ишан исцелял больных, обладал чудесными способностями аулии (мусульманин, достигший особого уровня богобоязненности). Один раз у бедной вдовы Хусниямал, жившей с пятью детьми в соседней деревне Кулукаево, пропала корова, кормилица всей семьи. Осенью и летом ее пасли старшие дети. Но в один из дней не углядели, и корова потерялась. Бедная вдова отчаялась в поиске, добрые люди ей посоветовали обратиться к ишану. Она вся в слезах пришла к Габидулле, когда тот сидел в мечети спиной к ней и тихо молился. Услышав женское всхлипыванье, не поворачивая головы, сказал:

– Женщина, тебя зовут Хусниямал, расскажи, что у тебя случилось. Пораженная женщина опешила, упала на колени и не знала, что сказать, затем, перемежая слова со слезами, рассказала:

– Хәҙрәт, спасите нас от голодной смерти. У меня пятеро детей и корова-кормилица. Она у нас пропала, два дня искали, не можем найти. Я и мои дети без коровы умрем… Йә, Хоҙайым-Раббым (Боже, Боже), мы все пропадем, мы все умрем, хәҙрәт, спасите нас.

Ишан, все так же, не оборачиваясь, спросил:

– Какая по виду твоя корова?

Вдова, утирая слезы, ответила:

– Черно-пестрая, левый рог кривоват.

Ишан стал перебирать четки, затем через некоторое время спросил:

– У твоей коровы правое ухо чуть надрезано?

Женщина удивленно ответила:

– Да, но откуда вы знаете, хәҙрәт?

Ишан не ответил, продолжая молча перебирать четки, долго молился, прикрыл глаза, затем сказал:

– Женщина, твоя корова находится в соседней деревне Табын, в крайнем доме, там, где растет высокий раскидистый тополь. Только торопитесь. Алла ярҙамы менән (Милостью Божьей) садитесь на лошадь и скачите. Корову хотят увезти.

И, действительно, когда мужчины-соседи бедной вдовы, не мешкая, на лошадях поскакали в деревню Табын, известной в округе как «табын бурҙары» («табынские воры»), и нашли ее корову там, где и указал ишан, она уже была привязана к телеге, чтобы увезти ее далеко.

Через неделю ишан, узнав, что кормилица возвращена, но семья большая и молока не хватает детям, чтобы облегчить положение бедной вдовы, по обычаю сауын выделил ей на лето из своего стада дойную корову, чтобы в семье у вдовы было вдоволь молока.

В другой раз к ишану по прошествии семи дней после рождения для исем ҡушыу (имянаречения) принесли ребенка. Маленькое тельце умещалось на двух больших ладонях ишана. Заплаканная молодая мать, прикрывая лицо развернутым ситцевым платком, тихо промолвила:

– Надо бы имя дать, но даже не знаю, выживет ли… Плохо грудь берет, почти не растет, не знаю, что и делать.

Пришедшая с женщиной кендек әбейе (повивальная бабка) смазала рот ребенка капелькой меда. Ишан положил ребенка на подушку головой к югу – кибле, прочитал молитву, затем, наклонясь над правым ухом ребенка, трижды слегка подул и троекратно произнес:

– Даю тебе имя Амина, дочь Шайхетдина…

Затем после произнесения икамата ишан, склонившись над левым ухом новорожденной, повторил действие, три раза подув, три раза повторил имя дочери и имя ее отца. Сотворив молитву, ишан сказал:

– Я тебя нарек именем матери Пророка (Салляллаху алейхи ва саллям. Да благословит его Аллах и приветствует). Пусть тебе в жизни сопутствует ҡот (счастье, удача).

Завершив исем ҡушыу, ишан велел принести привезенное в прошлом году торговцем из Бухары миндальное масло. Ишан стал наносить его на тельце ребенка, нежно поглаживая по животу, выводя какие-то фигуры. Поднимал маленькие ножки ко лбу, чтобы отходили газы. При этом ишан тихо читал сокровенное дуа.

Закончив священнодействие, обратился к матери ребенка:

– В течение месяца, через день, будешь приносить мне на лечение.

В честь имянаречения, как и положено по обычаю, была зарезана белая овца, прошел туй (большое угощенье) для родственников и соседей.

Через месяц этого ребенка уже нельзя было узнать, Амина стала живой, здоровой. Но несчастья не обошли и ее. Когда девочке исполнилось десять лет, у нее от лихорадки умерла мать, а отец погиб на войне с японцами. Тогда ишан, как и многих сирот, взял Амину к себе на воспитание. Девочка выросла у него в семье, пришло время, и ишан выдал ее замуж, она родила детей, увидела внуков и правнуков и дожила до ста двух лет в своей деревне Медиак. До последних дней престарелая Амина-ҡарсыҡ была в ясной памяти, ходила на ногах, сама пекла хлеб и каждый день читала молитву во имя своего спасителя.

Однако ишан мог быть и другим. И поэтому одни его любили, другие видели в нем врага и ненавидели. Во время русско-японской войны Курбангалиевы находились на патриотических позициях и демонстрировали полную поддержку власти. В мае 1905 года Габидулла Курбангалиев устроил трехдневное моление по «случаю войны России с Японией». За деревней, в живописном месте, на большой поляне, где проходили йыйыны, сабантуи, конные скачки, перед этим два дня работники ишана устанавливали яркие шатры и праздничные аҡ тирмэ (юрты, покрытые белым войлоком) для гостей. Он сам разъезжал на своей легкой, подрессоренной бричке с кожаным верхом. Верх по случаю теплого майского дня опущен. Ишан был одет в чекмен из тонкого дорогого зеленого сукна, перетянутый в поясе ҡәмәр билбау (кушак) с медными гравированными пряжками, с богато украшенной бляхой с агатом и сердоликом. На его груди красовалась Высочайше пожалованная, большая серебряная медаль «За безупречную службу», на голове шапка, отделанная мехом бобра, на ногах ҡата (глубокие кожаные калоши с холстиными голенищами).

Не зря же в народе говорят, бәндә хатаhыҙ булмаç, мулла ҡатаhыҙ булмаç (как человек не будет без ошибок, так и мулла не будет без глубоких кожаных галош). В руках ишан сжимал посох, на рукояти которого было вырезано его имя, наконечник посоха венчала голова белой змеи, символ мудрости. С этим крепким резным посохом из южного дерева платана Габдул-Хаким пришел из паломничества в Мекку. А затем в 1872 году 15-летний Габидулла получил его от отца. Габдул-Хаким уже лежал на смертном одре, ему читали Йасин, после этого ему стало легче, он открыл глаза и с благословением передал посох своему сыну.

Бричкой правил Шаяхмет, высокий и широкий в кости мужчина с крупными руками. Шаяхмет верой и правдой уже десять лет служит ишану. Он в башкирской круглой шапке, в коричневом кафтане из хорошего сукна, подпоясанный зеленым кушаком, горделиво возвышается на сиденье, привычно легко управляя с тройкой красивых, пегих, с большими белыми пятнами, называемых по масти – алмасыбар, лошадей.

С рук Шаяхмета никогда не слетала камса, но она чаще использовалась не для рысистых полукровок-арабок (они и так были приучены к быстрой езде), а для зазевавшегося путника, нередко и для нерадивого, на взгляд хозяина, работника.

46-летний Габидулла, набравший силу мужчина, несмотря на свою хромоту, был деятелен и строг. Он то и дело останавливал бричку у шатров и юрт, к нему сразу подбегали приказчики, ишан, не спускаясь с брички, осматривал шатры и юрты, указывая посохом на плохо затянутый верх юрты, или на большую арку, украшенную свежей зеленью молодых березовых веток:

– Олухи, побольше украшайте арку, березок что ли мало вокруг? Сам господин уездный начальник вместе с воинским начальником приедут на молебен.

Когда ишан сердился, то его глаза, как у всех Курбангалиевых, обычно цвета морской волны, зелено-голубые, становились зелеными. Вот и сейчас они приобрели такой оттенок.

И еще вдалеке около пробившейся зелени пашни зоркий глаз ишана увидел өйөр, непонятно откуда и не ко времени прибившийся сюда маленький табунок вольных лошадей. Во весь голос он закричал на приказчиков:

– Алйоттар! Бестолковые олухи! Куда вы смотрите, гоните прочь, опять кузяшевские голоштанники выпустили своих лошадей. Где твои глаза, лодырь Ишбулды, даром только хлеб ешь!

Ишан замахнулся и изо всей силы ударил посохом стоявшего близко к бричке тщедушного пугливого приказчика Ишбулды. У того от боли скривилось лицо. Два верных прислужника немедля вскачь бросились к табуну.

Ишан вдогонку бросил им:

– Угнать лошадей в дальний Ҡара Ҡыуаҡ, и там держать в кардах, пока хозяева не заплатят за потраву в двойном размере.

Он поехал дальше. Посредине поляны был установлен большой деревянный шест, ветер развевал на нем трехцветный российский флаг. За день, за два, как и заведено у башкир, в Медиак, прослышав о большом празднике, стали на телегах и верхом съезжаться люди со всей округи. Подняв вверх стянутые оглобли, накрывали их кошмой, ставили ҡыуыш (шалаши), тут же раздували самовары, устанавливали большие пятиведерные казаны, чтобы варить мясо, розданное ишаном по случаю праздника. Бойкие коробейники из ближнего русского села Тютняры выставляли свои лотки и палатки, громко и зазывно кричали:

– Ткани атласные, бусы красивые, ленты яркие, лампасый (монпасье) сладкие, пастила вкусные, да пряники медовые.

Габидулла Курбангалиев проводил моление по случаю начала войны с Японией. На трехдневное моление собралось более пятисот человек и все прошло на славу. Гости увидели также бәйге (соревнование), где джигиты состязались в силе – в борьбе, в удальстве – в скачках, в меткости – в стрельбе из лука. Все уездное начальство три дня без меры угощал ишан, и они затем благодарили его за проявление верноподданического отношения к Государю-Императору, за патриотические чувства.

Кто мог бы подумать тогда, что пройдет пятнадцать лет, и сын ишана Мухаммед-Габдулхай вступит на землю тех, кого Габидулла и собравшиеся называли врагом. А сейчас Мухаммед-Габдулхай, как его отец и все собравшиеся, молились о ниспослании в войне с Японией победы своему Императору и всей Российской империи.

Однако история с кузяшевским табуном имела и продолжение. Через четыре дня, из дальнего Ҡара Ҡыуаҡа, в середине ночи, неизвестные всадники напали на караульщика, молча, не подав ни единого голоса, связали его сыромятным ремнем, сломали карду и угнали кузяшевских лошадей. Как рассказал потом караульщик, было их человек десять, все как на подбор отчаянные, на лицах у напавших имелись завязанные платки и невозможно было кого-то узнать, да и темень была. Когда об этом узнал ишан, он вышел из себя, был в ярости, топал ногами, послал своих верных слуг в Кузяшево, но никто ничего не мог сказать, и лошадей там не оказалось. Ишан хотел было обратиться к уездному исправнику, но сказать, что у него украли табун, он не мог, лошади-то чужие. Посылал верных слуг искать их в ближних лесах, однако так и ничего не нашли.

Только под осень пропавшие лошади, как донесли ишану верные слуги, по одному стали появляться в Кузяшево. Видимо, их для летнего нагула и от глаз подальше угоняли в дальние Три Юрты, ближе к Уральским горам, потому и не смогли найти. На том дело и затихло. Однако ишан затаил злобу на кузяшевцев, особенно на Динмухамеда Кучукова, еще два года назад бывшего у него работником, который, работая у него, вкушая его хлеб, называл его в разговоре с другими работниками кровопийцей и еще каким-то новым, труднопроизносимым словом «кс-пла-татаром», а сейчас, если встретится по дороге, когда ишан едет в своей бричке, проходит в своих сабата (лыковые лапти) и даже не снимает свою драную шапку.

Ишан мог быть и другим. Еще в 1871 году губернский чиновник писал о сыновьях Габдул-Хакима: «...два сына, которые заводят с жителями часто временные тяжбы». Обладая большим состоянием, Курбангалиевы, имели сильное влияние и на должностных лиц волости, и уезда, и часто вершили по своему праву суд и дело. Так, в 1910 году ахун Габидулла Курбангалиев отказался утверждать муллой Байгазинской мечети азанчея Сиражетдинова, стремясь поставить своего ученика Тимербулатова.

Или же из-за многолетнего конфликта с Шагингареем Кучуковым ишан отказывался хоронить его 64-летнюю жену, а еще велел своим работникам в отместку вырубить принадлежащий Кучукову лесной массив, а затем по заявлению Курбангалиева о якобы нанесенном ему оскорблении учитель Хамидулла Кучуков, сын Шагингарея, был арестован на три дня. 1 декабря 1910 года челябинская уездная газета «Голос Приуралья» написала: «Вообще, кошмаром висит над всеми во всей волости облик ахуна Курбангалиева. Подавались бесчисленные прошения, подавались яркие описания всей «деятельности» ахуна, но он посмеивается в бороду и царит над темным, забытым краем…»

Ишан Габидулла Курбангалиев пользовался известностью не только у себя в уезде. 3 февраля 1910 года он, например, представлял Челябинский уезд на церемонии торжественной закладки Соборной мечети в столице империи Санкт-Петербурге, видел бухарского эмира Сеид Алим-хана, других высоких гостей.

Габидулла имел большую семью: у него было две жены, шестеро сыновей и четыре дочери. Существуют расхождения по дате рождения старшего сына Мухаммед-Габдулхая. Как следует из данных ЗАГСа Челябинской области, 12 декабря 1889 года, однако, как он сам пишет в опросном листе в августе 1919 года, а затем и в 1938 году в биографии, что он родился 29 ноября 1890 года в деревне Медиак Мухамет-Кулуевской волости Челябинского уезда Оренбургской губернии (ныне Аргаяшский район Челябинской области). С малых лет ишан наставлял сына на путь духовного служения, видя в нем своего преемника. Мухаммед-Габдулхай к семи годам освоил чтение и письмо, уже знал наизусть некоторые суры из Корана.

Можно считать совпадением, а можно и неким знаком то, что в этот же год у Зайнуллы Расулева, другого известного религиозного деятеля, родился сын Габдрахман, который станет муфтием в 1936 году и сохранит обескровленное Духовное собрание и остатки разгромленных в годы безбожия мусульманских общин и войдет в историю после страстного призыва к мусульманам страны встать на защиту родины после вероломного нападения 22 июня 1941 года фашистской Германии на Советский Союз.

Мухаммед-Габдулхай окончил Медиакское медресе. Некоторое время обучался в медресе «Расулия» в городе Троицк Верхнеуральского уезда, а после вернулся к себе домой и стал мөдәрисом в Медиакском медресе.

В декабре 1912 года, по достижении 22-летнего возраста, согласно требованию Устава инородческих вероисповеданий, Мухаммед-Габдулхай жителями деревни был избран имамом местной мечети. И исполнял эту должность до возвращения своего отца, ишана Габидуллы в родную деревню из ссылки. А зимой 1913 года Мухаммед-Габдулхая женили на Рабиге, четвертой дочери богатого муллы Шакира из Аджитарово, потому и названной таким именем (рабига – четвертая дочь в семье в переводе с арабского). Жених получил большое приданое: двенадцать коров и стадо овец, которое Рабиге было предназначено с рождения. Жених и невеста, по обычаю того времени, встретились взрослыми впервые лишь перед брачной ночью после никаха (мусульманское бракосочетание).

Но молодые были обручены давно, в детстве. Их родители, после рождения сына и дочери, соблюдая давний обычай, договорились поженить детей по достижению совершеннолетия. Для этого ишан с сыном Габдулхаем, когда ему исполнилось только два года, приехали в Аджитарово и там провели обряд ҡолаҡ тешләтеү (кусания уха). Сначала произнесли азан (молитва о начале различных важных действий), затем покрыли одной подушкой ножки детей, лежавших в колыбельках, а другую положили под голову детей в знак их союза. Подушка символизирует общую постель, благополучие и переход на новую ступень отношений. Затем малышей, подводя одного к другому, родители заставляли кусать уши друг друга. После чего родители считались уже ҡоҙа-ҡоҙағый (сваты-сватьи). По окончании церемонии кусания уха (символ нанесения метки на уши) приглашенный мулла Насретдин из соседней казачьей башкирской деревни-станицы Ям (Туктубай) три раза произнес восхваление Аллаху:

Уң ҡолағыңа – аҙан,

Һул ҡолағыңа – исем!

Бәхетле бул!

Тәүфиҡле бул!

В правое ухо – молитва,

В левое – имя тебе!

Будь счастлив!

Будь благонравным!

Все шло хорошо, лишь в конце случился маленький казус: из рук матери Рабиги выпала кәсә (пиала), где была «бата» (разведенный водой мед), из которой ложечкой только что поили детей. Но все обратили это в шутку:

– Пиала пустая, значит, счастье не пролилось, и шайтан не смог облизнуть.

Никто ничего не заметил, только перед глазами Габидуллы-ишана мелькнула и исчезла маленькая черная тень, и лицо его посуровело. Вернувшись домой, ишан долго сидел в мечети и читал заветную молитву, отводя все напасти от безгрешных душ младенцев и моля, чтобы будущий брак был долгим и счастливым.

В 1914 году у молодых супругов родился сын Мухаммед-Акрам, а в 1917 году – дочь Сакана. Мухаммед-Габдулхаю, занятому духовным служением и все большей и большей общественной деятельностью, и часто бывавшего в поездках, не хватало времени на детей. Их воспитанием больше занималась жена Рабига.

Только когда родился сын, первенец в семье, Мухаммед-Габдулхай мог какое-то время быть с ним рядом. Как и все отцы, он ожидал наследника и был безмерно рад, когда это случилось. Не показывая окружающим (открытое выражение чувств не было принято в его окружении, как и во всякой башкирской семье), молодой отец находил время для игр с сыном, нянчил его.

Памятным стал обычай разрезания пут на ногах у сына. Ножки малыша связали специальными черно-белыми шерстяными нитями, символизирующим черные и белые полосы жизни, которые каждому нужно пережить – перешагнуть, а затем поставили на белую скатерть, являющуюся символом светлого жизненного пути. Мать Мухаммед-Габдулхая, Гайша, ножницами разрезала путы на ножках, чтобы ребенок хорошо ходил, твердо стоял на ногах и уверенно шел по жизни. И удивительно, его маленький сын в нарядной рубашке, переступая маленькими ножками в первый раз, пошел, отец радостно смотрел на него и подбадривал:

– Машалла, Ләл-ләл, Ләл-ләл, Ләл-ләл! Әлхәмдүлилләһ! Әлхәмдүлилләһ (хвала Аллаху, хвала Аллаху), ай да, сын, пошел, ай, да, молодец…

А после совершения обряда зарезали барана, пригласили родных, гостей и справили аяҡ-туй (праздник ног) с щедрым угощением вкусного наваристого бишбармака. И этот полный счастья день часто будет возникать перед Мухаммед-Габдулхаем через многие годы в далекой Японии, когда он будет вспоминать о своей оставшейся семье.

Молодой Мухаммед-Габдулхай весьма честолюбив и он строит далеко идущие планы, не довольствуясь должностью рядового сельского имама. Он – обеспеченный человек, имеет деньги, и многие рады с ним познакомиться. Во время многочисленных поездок он завязывает нужные связи. И в конце 1914 года Мухаммед-Габдулхай выезжает в Уфу, где начинает исполнять обязанности секретаря муфтия Мухамедьяра Султанова. Однако 12 июня 1915 года престарелый Султанов в возрасте семидесяти восьми лет умирает. В середине июля 1915 года Курбангалиев выезжает в Петроград. И, как получилось, он оказался в нужное время, в нужном месте. Среди руководства министерства внутренних дел на должность муфтия возникла кандидатура имама Петроградской мечети Мухаммат-Сафы Баязитова, не пользовавшегося авторитетом у большинства российских мусульман, но деятеля консервативных взглядов, потому поддержанного правыми деятелями из царского окружения. В числе тех, кто активно способствовал назначению Баязитова, был и Курбангалиев, бывший к тому времени в очень близких и дружеских отношениях с ним. Для этого Мухаммед-Габдулхай лично составил ғариза (служебная записка), где сформулировал аргументы консервативной и лояльно настроенной части мусульманской уммы. Курбангалиев писал в записке: «…Мухаммат-Сафа Баязитов является сыном уважаемого человека; он духовное лицо со светским образованием, что позволит ему непосредственно выступать ходатаем о нуждах мусульман; кандидат готов к службе ради правительства и народа, осведомлен в современном положении дел…»

И одновременно в записке Курбангалиева присутствовал весь стандартный набор обвинений в адрес светской интеллигенции, стремившейся избрать прогрессивного деятеля: она увлечена левыми идеями, воспринятыми от младотурков; прогрессисты доминируют в татарской прессе, хотя не пользуются поддержкой населения; последнее по своей природе остается верным правительству и настроено консервативно. Была организована кампания по подаче петиций, телеграмм о назначении Баязитова. Здесь тоже не обошлось без Мухаммед-Габдулхая. Например, пришла телеграмма от Габидуллы Курбангалиева. Всего поступило 58 обращений за Баязитова, и 30 против его назначения.

И императорским указом от 28 июля 1915 года новым муфтием был назначен М.-С.Баязитов. И как следствие, в 1916 году М.-Г.Курбангалиев стал управляющим Петроградского округа мусульман.

В этой должности Мухаммед-Габдулхай проявил большие способности, его быстро заметили. Есть немало свидетельств, что в 1916 году муфтий Мухаммат-Сафа Баязитов именно его готовил в качестве своего преемника на должность верховного муфтия России (председателя ОМДС), предварительно назначив муллой Магометанской мечети в Петрограде.

Петроград. Царское Село. Александровский дворец. 22 июня 1916 года. Мухаммед-Габдулхай Курбангалиев сопровождает нового муфтия Баязитова для представления императору Николаю II. Тогда император удивил Курбангалиева. Впервые видя правителя России, Мухаммед-Габдулхай с трепетным волнением ожидал лицезреть царственного небожителя, каким он выглядел на громадных портретах, обязательных во всех присутственных местах империи. Сейчас же Мухаммед-Габдулхай в великолепном и сверкающем золотом Мраморном зале Александровского дворца увидел ничем не выделяющегося мужчину среднего роста. Волосы государя были золотисто-рыжеватого цвета; несколько темнее выглядела тщательно подстриженная холеная борода. Император Николай II вышел в форме армейского полковника, держался очень просто. Встреча была выверена до мелочей и поминутно расписана: куда подойти, какое расстояние выдержать до императора, какие нужные слова сказать ему.

Камергер, уже в годах, старик в расшитом золотом костюме со стоячим воротником со слезящимися старческими глазами, и молодцеватый, высокого роста, гвардейский полковник, дежурный флигель-адъютант указали место, где им встать. Рядом с императором в вицмундире с красной ордена Александра Невского лентой через плечо стоял министр внутренних дел Борис Владимирович Штюрмер, седой старик, с длинной бородкой.

Мухаммат-Сафа Баязитов и Курбангалиев совершили глубокий поклон императору. После этого Баязитов на прекрасном русском языке с петербургским произношением, выдававшим уроженца столицы и выпускника столичного университета, произнес:

– Ваше Императорское Величество! Мусульмане в империи наделены всеми правами и могут совершенно свободно отправлять свои религиозные потребности и нужды. Вследствие этого, все народности России живут на своей родине прекрасно, говорят на своем языке, имеют все права на сохранение своих обычаев и культуры. По той причине, что мусульмане чувствуют себя прекрасно, они сражаются с врагами России наравне с другими народностями страны.

Русское государство есть наше отечество, дорогое и милое как сердцу мусульман, так и сердцу всех живущих в нем народов. И во время прежних войн, защищая отечество, русские мусульмане высказывали великие самопожертвования, и во время нынешней, они, даст Бог, выкажут с избытком еще раз свой патриотизм. Любовь к Царю и любовь к Отечеству есть неразрывные части мусульманской веры.

С большим вниманием выслушав муфтия, император в ответ проникновенно сказал:

– В настоящее тяжелое время, переживаемое Россией, я рад был выслушать вас. Не сомневаюсь, что вами, верные служители Магомета, руководило чувство горячей любви к Родине в вашем непосредственном обращении ко мне. Я вместе с вами и со всем народом Моим всею душою скорбел и скорблю о тех бедствиях, которые принесла России война и которые необходимо еще преодолеть, и о всех внутренних наших неурядицах. Спасибо вам за одушевляющие вас чувства горячей преданности мне, которые Меня серьезно тронули и которые я глубоко ценю.

Слушая императора, Курбангалиев заметил в его серо-голубых глазах грусть, доброту, смирение и какое-то смущение, которое государь снимал известным постоянным поглаживанием усов. В словах государя проскальзывала неуверенность, и было видно, что мыслями он совсем в другом месте. Мухаммед-Габдулхая тогда остро кольнуло предчувствие впереди чего страшного и трагического.

Император закончил говорить, и камергер подал знак: прием завершен. Муфтий и Курбангалиев склонились в глубоком поклоне. Император Николай II повернулся и вышел из зала. И только после этого дежурный флигель-адъютант проводил муфтия и Курбангалиева.

А после грянул февраль…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Автор: Рашид Хакимов.

Об авторе. Р. Хакимов родился в 1951 году в деревне Туктубаево Кулуевского района Челябинской области в семье сельских учителей. Окончил исторический факультет Челябинского государственного педагогического института. Трудился на комсомольской, партийной работе, преподавал в медучилище, затем пришел в журналистику. В 1987 году получил диплом об окончании журналистского отделения Новосибирской высшей партийной школы. Стал главным редактором городской газеты, в 2000 году защитил кандидатскую диссертацию. В 2006–2012 годах был заместителем главы Аргаяшского района по социальным вопросам. С 2012 года – доцент кафедры экономики отраслей и рынков Челябинского государственного университета. Рашид Шавкатович является автором тринадцати книг, более 60 научных статей по истории и экономике, четырех киносценариев. Публиковался в журнале «Урал». В 2007 году ему присвоено звание «Заслуженный работник культуры Республики Башкортостан».