Жил-был Маврикий Одисеевич Чушкин.
Графоман, каких свет не видывал. Жил, в общем, жил, писал, писал... и помер.
А как всем известно, люди на тот свет попадают в наказание за жизнь. Убийцы, например, попадают к своим жертвам. Воры — к тем, кого обокрали. Богатые — к бедным. А графоманы — к тем, кому больше всего завидовали.
Чушкин при жизни завидовал многим, и не только белой, но и чёрной завистью. Поэтому писал не хвалебные оды, а одни только критикующие эпиграммы, пародии и прочие издевательские штучки. Вёл, так сказать, неусыпную борьбу со своими воображаемыми врагами.
"Если бы не все эти кумиры, — думал Чушкин. — Читали бы мои вирши, а не ихние!"
А больше всего Чушкин завидовал Пушкину. Он его просто ненавидел.
"Одна буква разницы между нами!.. — кричал всякий раз Маврикий Одисеевич. — А ему все почести!.. А мне ничего!"
В общем, попал Маврикий Одисеевич на такой "тот свет", где одни только поэты были. И все, как один, Пушкины! Ну прямо, можно сказать, Пушкин сидел на Пушкине и Пушкиным погонял!
Кругом тысячи памятников великому Солнцу русской поэзии! На каждом метре — памятники ! А все люди — с книгами в руках — на лавочках сидят, ходят, стоят, разговаривают, читают, декламируют... И все — Пушкина!
"Катастрофа! — тут же подумал Чушкин. — Ещё хуже, чем при жизни!"
А тут ещё на площади со сцены какой-то коротышка-аниматор с приклеенными бакенбардами голосом Пушкина стихи орёт "на всю Ивановскую":
— Умом Россию не понять,
Аршином душу не измерить!
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить!
И народу полным-полно. Бабы в сарафанах, веерами обмахиваются. Мужики в пиджаках и лаптях. Детишки босоногие. Лошади, куры...
Протиснулся поближе к сцене Маврикий Одисеевич, прислушался к стихам.
"Так ведь это... ведь это Лермонтов написал, а не Пушкин!" — дошло вдруг до Чушкина. И такой смех его тут охватил! Стоит — смеётся и никак остановиться не может.
Перестал коротышка читать, посмотрел на Чушкина. И вся толпа тоже на него с любопытством уставилась.
Тут-то и случилось самое невероятное!
— О-о-о! — закричал радостно аниматор. — На ловца и зверь бежит! Сам Чушкин к нам пожаловал!
Толпа, как по команде, зааплодировала, засвистела, заржала, закудахтала.
— Долго же я ждал тебя, голубчик! — Спрыгнув со сцены, аниматор подошёл к Чушкину, демонстративно обнял его, поцеловал в обе щеки, и потащил за руки обратно на сцену.
— Вот, господа, наконец-то свершится правосудие! — торжественно объявил актёр с бакенбардами и ткнул пальцем в грудь Чушкина. — Как все вы знаете, этот негодяй много лет подряд поносил моё честное имя, измывался над моими великими стихами, воровал мои рифмы и даже писал нехорошие слова-эпитеты на моих памятниках...
— Постойте! — вскричал Маврикий Одисеевич. — Что вы меня разыгрываете? Да, я пародировал стихи Пушкина, и даже, признаюсь, накарябал на одном его памятнике нехорошее слово... Но вы то тут при чём? Лично вас, молодой человек, я знать не знаю! Я с актёрами, с аниматорами, вообще никогда дел не имел!
— С аниматорами? — переспросил коротышка. — Ха-ха! Да вы, Маврикий Одисеевич, вероятно забыли куда попали! Это "тот свет" между прочим-с!
Опомнился тут Чушкин. Сердце его сжалось в маленькую букашку.
— Стоп, стоп... Так вы, действительно... того?.. Сам Александр Сергеевич?
— Сам, сам. Собственной персоной, — кивнул кудрявой головой Пушкин. — А ты, Маврикий Одисеевич — мерзавец и бездарь! Вместо того, чтобы учиться у великих, всю жизнь только и делал, что завидовал и ненавидел. Поэтому и попал на такой "тот свет", где за все твои "заслуги" тебе и воздастся сторицей!.. Секундант! Секундант!..
— Постойте! — снова закричал графоман Маврикий. — Да, я, конечно, позволял себе всякие шалости, но ведь не со зла! А, напротив, из любви к вашим творческим потугам... Ой, простите! Опять я не то ляпнул!
— Дуэль! Только дуэль! — завопил Пушкин. — Любым видом оружия!.. Секундант, выдайте ему... то, что он попросит! Мне безразлично из чего он будет стрелять, лишь бы проучить этого негодяя!
— Я... только из рогатки умею, — признался Чушкин. — Да у меня всё равно рука не поднимется выстрелить в великого поэта...
— Вот, держите своё оружие, — протянул секундант Маврикию Одисеевичу деревянную рогатку и маленькую шпонку.
— А мне прикатите Царь-пушку! — потребовал Александр Сергеевич. — Это будет символично. Поэт Пушкин пристрелит обидчика из Царь-пушки! Ха-ха!.. Это звучит! Даже очень символично!
Народ встретил шутку Пушкина громкими аплодисментами, весёлым свистом, ржанием и кудахтаньем. Бабы стали подбрасывать в небо вееры, мужики — пиджаки и лапти, дети — лошадей и кур.
— Ну подождите! — взмолился Маврикий Одисеевич. — Нельзя же так! Да и всё равно ничего не выйдет. Какая может быть дуэль? Мы же на "том свете". Нельзя умереть дважды!
— Смерть не снимает ответственности за содеянное при жизни! — торжественно сказал Пушкин. — Дуэль неизбежна! Ваш выстрел первый.
Прикатили Царь-пушку, зарядили ядром. Дуэлянты разошлись. Маврикий Одисеевич поднял рогатку, сделал вид, что целится, выстрелил в небо, чтобы никого не поранить.
— Ну вот-с и настал час расплаты! — расцвёл всем лицом Пушкин, поднося факел к запальному отверстию.
Царь-пушка издала дикий звук, будто намедни объелась гороха. Ядро с рёвом вырвалось из дула и полетело в сторону Чушкина.
— Нет!.. Нет!.. — вскричал бедный графоман, хватая раскалённое ядро на лету руками и пытаясь его удержать. — Не надо!.. Не надо!..
Коварное лицо Пушкина продолжало победно ухмыляться. Бакенбарды вздыбились, отчего он стал похож на Чеширского кота. Кудри на голове сплелись в рога.
Несчастный Маврикий Одисеевич чувствовал, что куда-то проваливается. Проваливается всё глубже и глубже. Пушечное ядро несёт его в самую преисподнюю — в темноту, во мрак. Но отпустить его он боялся. Вдруг взорвётся!
— Да отпусти же!.. — донёсся, наконец, до Чушкина чей-то голос. — Отпусти!..
Нет, это не был голос Пушкина. Какой-то незнакомый. А чей же?..
— Отпусти, тебе говорят!..
Чушкин продолжал крепко держать ядро Царь-пушки.
"Так ведь... это голос моей жены Мани! — различил тут графоман знакомые нотки. — Но откуда она тут взялась?
— Никакого покоя от тебя, придурок! — донеслось более отчётливо.
Тут что-то щелкнуло... Мрак в этот миг рассеялся и... В свете включенного Маней ночника Маврикий Одисеевич увидел, что держит не пушечное ядро, а Манину грудь!
— Придурок! — повторила Маня. — Писателишка хренов! Совсем ты свихнулся со своей графоманией! И во сне, видать, с Пушкиным воюешь!
— Так, значит, — спросил Чушкин, выпуская Манину грудь, — никакой дуэли сейчас не было? И.. я не на том свете?..
— Дурак! — Маня выключила ночник, отвернулась и захрапела.
— Ну и слава Богу! — выдохнул Чушкин. — Значит, всё ещё впереди!
🙂😁🤣
А на посошок песенка в тему, для тех, кто ещё не слушал:
