Вот такова история европейской кавалерии нового времени, неразрывно связанная с эволюцией холодного оружия, при этом её анализ (без России), позволяет сделать вывод о том, что из четырёх основных видов кавалерийских войск несомненными «рубщиками» были имеющие «евразийское» происхождение (ибо венгры — это бывшие евразийские степняки) гусары, и имеющие стопроцентно азиатское происхождение уланы (хотя основным их оружием всё же было колющее древковое оружие). Сугубо же европейские кирасиры и драгуны имели ориентированные, в первую очередь, для нанесения укола, прямые палаши, которыми, при желании, можно было и рубить, что в условиях быстротечной кавалерийской атаки, с учётом сомнительных скоростных характеристик тяжеленых клинков, делом было непростым, и потому не всегда эффективным.
Иными словами, «кололи» европейские кавалеристы гораздо больше, чем «рубили».
Но поскольку эволюция холодного оружия шла своим чередом, то здравомыслящие военные стратеги европейских театров военных действий, глядя на неутешительные результаты боев с противником, вооружённым рубящим оружием, начали постепенно осознавать, мягко говоря, нецелесообразность следования колющей традиции боя. Но при этом наиболее консервативная часть европейской военной элиты всё равно всеми силами стремилась отстоять столь милую их сердцу традицию укола, приводя в своё оправдание различные аргументы.
Например, то, что удар уколом наносится по кратчайшей прямой (с чем трудно поспорить). Или то, что кавалеристу для того, чтобы поразить противника, достаточно всего лишь на скаку направить на него оружие, а всё остальное за него уже сделает скорость. Или то, что колющая рана более качественно выводит противника из строя, а, мол, рубящая – нет (что, по нашему разумению, весьма спорно, так как более качественного вывода противника из строя, чем распластовать его «баклановским ударом» до седла, и придумать трудно).
Доходило до того, что один французский генерал даже хотел прописать в воинских уставах и добиться того, чтобы оружие для кавалеристов изготавливалось без… лезвия, и было овального сечения! Этакие вертела на рукоятке… Да что там генерал, когда даже сам великий Наполеон перед одной из битв приказывал (!) своей кавалерии только колоть. И по большому счёту, в данном случае Бонапарт, как это не странно, был прав, потому как более-менее сносно рубить его кавалеристы всё равно бы не смогли, а так, при «укалывании», они хотя бы слитный строй соблюдут, в чём, собственно, и будет заключаться их основное преимущество.
Дело в том, что Наполеон, как великий стратег и теоретик военного дела, после египетской кампании дал объективную оценку французской кавалерии в сравнении с восточной конницей. Суть её в том, что если один французский кавалерист против одного мамлюка всегда проиграет, а эскадрон французов против мамлюкской сотни возможно и нет, то полк французов против полка мамлюков всегда и абсолютно безоговорочно одержит победу. Таким образом, великий полководец трезво оценивал боевую недостаточность «колющего» француза перед «рубящим» мамлюком в «индивидуальном зачёте». При этом он отдавал должное европейской слаженности действий подразделения, проявляемое с чёткой тенденцией «чем больше подразделение (т.е., чем шире возможность для проявления тактической воинской науки), тем больше вероятность победы».
Но справедливости ради отметим, что и во Франции в наполеоновские времена были весьма преотличные рубаки, способные и в одиночку сражаться сразу против нескольких десятков (!) противников. И имя одного из них, снискавшего себе славу в ту самую египетскую кампанию, история до нас сохранила. Это был Дюма. Причём не «отец» и не «сын», а скорее «дед», то бишь отец автора «Трёх мушкетеров».
Дело в том, что родившийся во французской колонии от знатного маркиза и негритянки мулат Дюма не снискал себе славу великого литератора, зато сделал себе прекрасную военную карьеру, одно время даже котировавшись в наполеоновской армии наравне с самим Мюратом. Да и вообще, впоследствии его сын Александр признался, что, учитывая огромный рост и недюжинную силу отца, колоритный образ Портоса он списал именно с него.
И вот как-то раз этот прообраз Портоса в одиночку, на каком-то стратегически важном мосту, принял бой с чуть ли не целой сотней мамлюков, где он, не вступая с каждым из них в индивидуальное фехтование, своей саблей вырубил неведомо сколько противников, и тем самым одержал полнейшую викторию.
Впрочем, это было скорее исключение из общего правила, поскольку в то время колющая европейская традиция была ещё несокрушимо сильна, и это даже несмотря на тот факт, что в европейской кавалерии всё-таки уже начинали доминировать (потеснив палаши и шпаги) сабли. Правда, сабли, бывшие скорее не саблями как таковыми, а если можно так выразиться, поневоле искривлёнными шпагами. Мол, нас заставили изогнуть лезвие как бы для рубки, вот мы его и изогнули…
Хотя одна, изначально конструктивно пригодная для рубки сабля у европейцев всё же была. Это была так называемая «блюхеровская» сабля, названная так по имени немецкого военачальника Гебхарда Блюхера в 1811 году (хотя на Неметчину она была завезена из Англии ещё в 1796). Особенность же её в том, что она массивна, имеет ориентированный для рубки баланс, «тесачного типа» остриё и «Р-образную» форму эфеса со специфическим изгибом гарды. Считается, что с помощью такого эфеса удобней колоть (можно держать саблю почти что как пистолет), а также через расширенное пространство между рукоятью и дужкой можно пропустить кисть, предоставив оружию свободно болтаться на запястье. При этом она достаточно тяжела, и для нанесения рубящего удара её достаточно просто поднять и опустить, не особо заботясь о технике высокого искусства рубки. Несмотря на то, что вследствие своей массивности «блюхеровка» была откровенно медлительна, немцам она всё равно понравилась, и честно прослужила германскому делу вплоть до конца девятнадцатого столетия.
Но это всё «там у них». А что у нас? Токмо рубали оплечь и на энтом усё? Не только. И у нас в России всё было непросто. Как общеизвестно, с 30-х годов семнадцатого века в Московском государстве появились иноземные полки «нового строя», которые были скопированы с европейских армий и перенесены на наши рассейские реалии со всеми достижениями тамошнего военного дела (в том числе, и весьма сомнительными). К примеру, на Руси появились те же рейтары, потом драгуны, потом к русским стрельцам добавились «зольдаты» и прочие «мушкаторы» возглавляемые «порутчиками» и «лютенантами» (это так «лейтенант» тогда произносили). Вооружены же они все были, естественно, завезённым из-за рубежа европейским холодным оружием, а именно, прямыми мечами, которые на Руси было принято именовать шпагами.
И это всё шло в добавок к нашим исконно русским стрельцам, поместной коннице (этаким осколкам былых княжеских дружин) и лихим казакам, по крайней мере, тем из них, кто время от времени нанимался послужить государству Российскому (ибо бывали и те, кто не нанимался и не служил).
Но вот что характерно: все эти «неновостройцы» поголовно были природными сабельниками, так как рубали супротивников земли русской уже испокон веков, и при этом заграничному шарму, навеянному новомодными шпагами и прочими иностранными прелестями, никак подвержены не были. Но поскольку, со временем, полки иноземного строя (и это ещё в допетровскую эпоху!) стали составлять аж половину русской армии, то удар по рубящей стратегии боя ими всё же был нанесён серьёзнейший. А тут ещё подрос и взошёл на престол молодой и снедаемый зудом реформации энергичный царевич по имени Пётр…
Продолжение следует...
Ерашов Владимир Алексеевич,
станица Старочеркасская Всевеликого войска Донского