Машина остановилась. Я вышла из нее и охваченная родным запахом своей деревни, немного воспрянула духом. Ждала, что сейчас распахнется калитка и с возгласом: « Батюшки мои»- из нее выбежит мама и сожмет меня в своих объятиях. Дядя Юра провел меня во двор, непонятно от чего споткнулся 2 раза, хотя дорожка у нас всегда была ровной и гладкой. Мама не только не открыла мне калитку, но и домашнюю дверь передо мной не распахнула. Дядя Юра сам отомкнул дверь ключом и я отчетливо осознала – дом наш пуст, в нем никого нет.
Шагнула в кухню. Под ногами скрипнула половица, в тишине этот звук показался мне чьим – то тяжким стоном. По памяти прошла к своей кровати и села. В доме стоял непонятный мне, странный запах. Ни обонянием, а всем своим телом я почувствовала его. Внезапно меня пронзила страшная догадка: « Это пахло смертью! Мамы больше нет! Ее вынесли отсюда и похоронили и мне боялись сказать об этом». Нервно кашлянув, зашел дядя Юра. Он едва собрался с духом, что – бы сказать жуткую весть. Я его опередила, поднявшись, тихо спросила: « От чего она умерла»? Прозвучавший вопрос заставил его шлепнуться на табуретку. « От горя, Анечка» - переводя дыхание, хрипло ответил он. « Она болела? Просто от горя не умирают». Мои вопросы привели его в полное смятение, он не знал, что говорить дальше. Тетя Оля оказалась сильнее и тверже: « Аня, я думаю, мы должны сказать тебе всю правду. Твоя мама действительно умерла от горя, именно оно загнало ее в петлю».
Они боялись, что я грохнусь в обморок или в истерике забьюсь, но душа моя оцепенела и все чувства в ней застыли. Меня, словно каменную вывели на улицу. Говорят, что дядя Юра легонько щипал мои щеки, тер виски, тетя Оля со слезами умоляла меня очнуться, я ничего этого не помню. На шум прибежала соседка и обхватив мои плечи, заголосила: « Ой, сиротинушка моя слепенькая! Не выдержала твоя бедная мамка и повесилась. На поясе своего халата повесилась»! Из оцепенения меня вывела Катя. Она до конца не понимала значения слова сиротинушка и посчитав его оскорбительным, оттолкнула воющую тетьку, закрыла меня спиной и возмущенно закричала: « Сама вы сиротинушка, а Аня не сиротинушка, у нее есть я»! Вот тут я и разрыдалась.
Со словами: « Так – то легче» - дядя Юра обнял меня и прижал к своей груди. Соседка жалобно заскулила: « Правильно, поплачь за родненькой мамочкой, а он, гад, пусть сгниет там в тюрьме за дела свои паскудные». Ни горячие руки дяди Юры, ни валерьянка тети Оли не могли меня успокоить. Я тряслась и стучала зубами. Тут появилась, исчезнувшая куда – то Катя. Она жалостливо проговорила: «Аня, не плачь, смотри какого попугайчика я тебе поймала». И сунула в мою руку крупного цыпленка. Растроганная ее неподдельным детским сочувствием и полным незнанием сельской жизни, я улыбнулась. Моя маленькая « соломинка» не осознавая, что спасает меня, серьезно спросила у соседки: « Вы что мультитапсом своих попугаев кормите? То того они такие здоровенные и выросли»? Сквозь судорожное иканье, я снова невольно улыбнулась. Нежно поцеловав меня в обе щеки, дядя Юра тихо сказал: « Анечка, теперь ты знаешь все, нам пора ехать». Я почему то решила, что останусь одна в доме, который сейчас ненавидела и с ужасом воскликнула: « А я»?! « С нами, конечно, иначе и быть не может». « Что и на могилку ее не свозите»? – полюбопытствовала соседка. « Нет, в другой раз» - сухо ответил он. « Оно и правильно, что она слепенькая поймет – сделала глубокомысленный вывод соседка и сокрушенно добавила – глазок – то и тех почти нету, откуда только слезоньки бегут». Сострадание недалеких умом людей иногда ранит больше, чем открытая насмешка. Дядя Юра понимал это и сдержанно процедил: « Идите домой, корова ваша не доенная ревет».
Аня невольно подрагивала, красивые зубки ее тихонько цокали. Она отчаянно качнула головой, словно попыталась стряхнуть с нее тяжкие мысли и расцепив побелевшие губы, выдохнула: « Прости меня, Максим. Я ни перед кем так подробно не раскрывала свое прошлое. Надеялась, что хоть как – то оно отпустит меня и уляжется. Оказывается, не тут – то было не оставляет меня эта боль. Все вроде пережила заново». Максим налил в ее рюмку коньяк. Взял Аню за руку и осторожно, но крепко сжал ее. Подрагивающие пальцы девушки были ледяными, словно застыли на лютом морозе. От жара сильной мужской ладони, нежные пальчики перестали дрожать и стали оттаивать. Тепло понимающего человека невидимыми благодатными струйками расплылось по всему телу Ани, добралось до самой души и облегчило, раздиравшую ее муку. Не выпуская девичьей руки, хозяин проникновенно выдохнул: «Ань, это очень хорошо, что ты мне все рассказала. Я ведь тоже, хоть и здоровый на вид человек, а страдания перенес много». Это « на вид» случайно вырвалось у него, видно сильная личная боль не смогла удержаться в душе и огненной искрой выдала, бушующее в ней неугасимое пламя. Он смутился, что не мог удержаться и чуть не сорвался, однако продолжил « Я расскажу тебе, но немного позже, сегодня одной трагедии с лихвой на двоих хватит». На этот раз гостья выпила коньяк, но хмеля не почувствовала, уж слишком сильное волнение пережила она опять. Девушке только снова захотелось ощутить исцеляющее тепло руки Максима, но он почему то к ней больше не прикасался. « Неприятно, наверное» - с привычной горечью подумала Аня. Не догадываясь, что прервал душевное состояние девушки, которое она никогда не испытывала, Максим продолжил: « Ну , а дальше, как складывалась твоя жизнь»? Аня ухмыльнулась: « Да, как она может складываться у слепого ребенка, спец интернат, дающий мизерные знания, рассчитанные для неполноценных умом, детей. Ведь тогда действовал постулат, что для большинства незрячих умственный труд непосилен, они способны освоить только примитивную физическую работу на спецпредприятиях, поэтому полноценные знания даются только нормальным здоровым детям». 5 лет я провела, почти – что в тюрьме.
Двухметровый, без единой щелочки забор, сердитый сторож у ворот прятали нас от окружающего мира, от всей жизни. Зона да и только. Даже цензура была, все наши письма домой администрация строго фильтровала, не дай Бог, какая жалоба просочится. Обнаружив ее, строго наказывали, на несколько дней в мед изолятор закрывали. Посиди там суток двое, трое в одиночку и подумай, что лучше – маяться в четырех стенах или общаться с коллективом. Дядя Юра один заменил мне всех родных на свете. Покрестив меня, он стал крестным. В свое время моя бабушка занимала пост секретаря колхозной парторганизации, была оголтелой атеисткой и маме вдолбила, что Господа нет, вот и вышло, что я до 12 лет в нехристях ходила. Из моих рассказов крестный знал о безобразиях в школе. Он хотел задобрить начальство и подарил интернату деведи проигрыватель и компьютер. Дорогой мой человек, он наивно надеялся, что их поставят в Красном уголке и дети будут слушать книги, озвученные на дисках и смогут осваивать компьютер. Аппаратуру, действительно, поставили в Красном уголке, но как только дядя Юра уехал, она тут – же перекочевала в кабинет директора. Только не сведущие люди считают подобные заведения гуманными и человеколюбивыми, но здесь даже среди учеников царила жесточайшая атмосфера, во всем действовал закон дикой природы, где выживает сильнейший. Дети часто бывают злее, чем взрослые. Любимым увлечением моих одноклассников, имевших остаток зрения было исподтишка издеваться над своими абсолютно незрячими товарищами. Протянут, бывало, поперек коридора стальную проволоку, за ней поставят горшок со старым большим кактусом и станут делать вид, что гонятся за тобой. Естественно убегаешь, цепляешься через проволоку и с размаха лицом, руками падаешь на приготовленную западню, колючий кактус. Иголки его обжигают, после чего тело долго печет и чешется. Тебе обидно и больно, а сзади веселое и дружное ржанье. Я была новенькой в классе и коллектив там уже сложился. Неопытная и робкая, я превратилась в объект для звериных забав. Сначала из – под меня тихонько вытянули стул, как – только я приготовилась сесть, упала и больно ударилась, плачу, а им смешно. Затем, вообще, придумали садистскую пытку. В чайную ложку, в которую я набрала сахара, положили полудохлую осу. Опустила ложку в стакан, размешала и с наслаждением собралась отхлебнуть глоток, плавающая сверху оса, сильно ужалила меня в верхнюю губу. Она тут – же страшно распухла, а девчонки ехидничали: « С кем это она так смачно целовалась»? Не жаловалась, уже слышала, что бесполезно, да еще стукачкой назовут, тогда вовсе съедят. Терпела, но они не унимались, решили меня еще и морально подавить. Однажды вечером после ужина, когда в школе остался дежурный воспитатель, пьяный уснувший в кабинете и старенькая няня, девчонки зазвали меня в спортивную раздевалку. Громко щелкнувший шпингалет известил о том, что дверь изнутри закрыта. Я напряглась, почуяв неладное и прижалась к стене. Одноклассницы полукругом обступили меня и самая старшая небрежно бросила: « Анька, а у меня туфли лакированные запылились». « Значит нужно их протереть тряпкой» - сдержанно ответила я. « Сама знаю, что нужно вытереть- предвкушая удовольствие, хмыкнула она – только тряпкой этой должен стать твой язык. Слижешь добровольно пыль, перестанем доезжать, нет – отправим к пацанам в десятый класс. Они тебе девственнице - « динамо» устроят. В курсе, что это за штука»? Мне, практически ребенку, конечно не известен был какой – то потайной смысл этого простого слова, но я догадывалась, что в нем кроется нечто ужасное. Знала я и другое, сломаюсь сейчас, затопчут окончательно. « Считаю до трех, на слове три, ты падаешь на колени и вылизываешь мой хрустальный башмачок» - нараспев протянула она, почти уверенная в победе. Не знаю, что со мной произошло, но я сунула руку в карман брюк, где всегда носила алюминиевую расческу с длинной острой ручкой, похожей на узкий нож, выхватила ее и как шальная крикнула: « Каждой, кто приблизится ко мне, распарю живот»! Старшую моя угроза не особо испугала: « Что ты сказала, животное»? Она шагнула ко мне. Не помня себя, я воткнула ей острие расчески чуть ниже ребер. Почувствовав резкую боль, она отшатнулась. Все остальные обидчицы, шокированные моим неожиданным выпадом, кинулись к старшей. Снова клацнул шпингалет и через пол минуты всех, как ветром сдуло. В раздевалке я осталась одна, по – прежнему сжимая в кулаке свое нехитрое, но спасительное оружие.
Точно не могу сказать сколько я простояла в раздевалке, но знаю точно – из раздевалки я вышла совершенно другой. Не известное до селе чувство поселилось во мне, я поняла, что сама могу отстоять свое человеческое достоинство. Теперь я была абсолютно уверена – надо мной больше измываться не будут. Чувство отрадное, приятно холодящее истерзанную душу, сладковатое, однако имеющее горьковатый привкус. Нет, не так люди должны относиться друг к другу, не так! Это я выдержала, наверное, и в правду сильная, а тех кто слабее топчут и будут топтать. Только со стороны кажется, что в учреждениях для инвалидов им там живется легче и проще, на самом деле там царят жестокие нравы и победить их могут лишь единицы. Сама система подобных заведений с их закрытостью, оторванностью детей от внешнего реального мира со всеми его достоинствами и недостатками приводит к плачевым последствиям. Совсем еще юные выпускники интернатов выходят из их стен уже раздавленными, обозленными и совершенно не готовыми к нормальной жизни.
Размышляя, Аня словно опомнилась и улыбнулась: « Нет, Максим, ты не подумай, что все так мрачно, были и там светлые стороны. Любовь даже первая, очень сильная была». У Максима чуть не вырвалось: « Да, как – же можно влюбиться в человека, если не видишь его? – да во время прикусил язык – Вдруг опять что – то непонятное мне ляпну».
Да, в зверином коллективе школы я утвердилась, но меня начинал мучить другой вопрос. Что уготовила мне судьба за ее порогом? Почти все одноклассники уже смерились с участью будущих простых рабочих спец предприятий и не стремились к чему – то более достойному. Мне казалось, что примитивный бездуховный труд, жалкое существование на копеечную зарплату заживо зароют меня в могилу. Дядя Юра, воплотивший в себе одном всех родных для меня людей, тоже понимал это. Его любовь, заботу и поддержку я чувствовала всегда, не все родные отцы бывают такими, как он. Почти каждые выходные они с тетей Олей приезжали ко мне, привозя огромные сумки с вкусной домашней едой и дорогими гостинцами. Эти сумки уберегли меня от мучительного ощущения постоянного недоедания, оно терзало многих моих сострадальцев. Каникулы я всегда проводила у своего крестного, они даже на море меня с собой брали. Интересно, но после случая в раздевалке, я перестала дичиться даже заносчивого Дениса, ну а Катюшка была моей младшей сестричкой. Все понимали, что поверхностные знания, что давала школа, напрочь закрывали мою дорогу к дальнейшей учебе. Дядя Юра сначала верил, что его благотворительность школе изменит отношение учителей хотя – бы ко мне. Все его щедрые дары, как сквозь землю проваливались и сути обучения, выработанное десятилетиями, не меняло. Из нас растили неуков. Тогда он пошел по другому пути, нанял мне репетиторов из тех – же самых учителей. Сработало. Живые деньги вызвали ко мне интерес. Я была приятно поражена, что привычные мне посредственные и безразличные учителя, на самом деле очень много знают и умеют доходчиво и понятно объяснить самое трудное. Ну что – же не дает им также хорошо учить других детей, делая из них настоящих людей?
Аня вдруг спохватилась и с раздражением на саму себя проговорила: « Да, что я развыступалась, как на трибуне, обнажаю проблемы, чуждые здоровым и сильным людям, страшно далеким от неизвестного вам мира, который вы презрительно и жестоко называете слепые». Неожиданно нежный голос девушки зазвучал жестко и холодно, его наполнили нотки безъисходного укора, адресованного всем, кто стоит по ту сторону разделяющей всех пропасти. Глубины сказанного Максим, конечно, до конца не осознал, подумав про себя: « Ну и что тут обидного? Слепые да и слепые, хотя со своей колокольни легко судить, значит, есть в этом что – то горькое, чего я пока не понимаю». Он чувствовал, что должен сейчас хотя – бы сделать вид понимания, иначе она пожалеет о сказанном, замкнется в себе и уйдет, а он опять останется один. Желая удержать свою случайную гостью еще хоть на какое – то время, Максим с жаром вымолвил: « Ручаться за всех глупо, но клянусь, я никогда людей лишенных зрения так называть не буду! Поверь мне, пожалуйста»! Девушка рассмеялась. Нежный смех ее горчил легким сарказмом, она прекрасно знала, причина его клятвы кроется отнюдь не в понимании ее душевной боли, а в простой боязни остаться снова со своим одиночеством. Однако, о пламени, нечаянно вырвавшемся из души, сожалеть не стала и только подумала: « Даже человек, разбитый своей личной бедой, остается непрошибаемым, что – же я хочу от остальных? Успокойся и еще раз убедись – даже зыбкого мосточка над пропастью нет, а перепрыгнуть ее невозможно». Уж такое мировоззрение сложилось у зрячих людей и у нее нет права наказывать Максима за их ошибки. Ему сейчас очень тяжело и от ее ухода станет еще тяжелее, а мир, каким был в отношении незрячих, таким и останется. Слава Богу, что ее присутствие облегчает состояние другого человека и за это радоваться нужно».
В отличии от Ани, Максим не был таким проницательным, ему даже в голову не пришло, что девушка прочитала его мысли. Решение еще немного побыть у него основывалось на искренней женской чуткости. От коньячного хмеля не осталось и следа. Безжалостный шквал пережитых вновь воспоминаний сдул его, как сильный ветер уносит на своем пути первые робкие снежинки, дерзнувшие опуститься с неба в ноябре. Хозяин наполнил рюмку девушки, Аня смешно дернув носиком, выпила. Стараясь смягчить колючий конец разговора, ровным и уже спокойным тоном продолжила. Дальше жизнь моя складывалась относительно успешно. С детства мне всегда хотелось кого – нибудь лечить. То воробьишек, выпавших из гнезда, выхаживала, то щенку, сломавшему лапку, шину из палочки от мороженного, наложила. Как – то покойную маму боднул бык. От сильной боли в спине, она ходила скрючившись, как древняя старуха. О современных чудодейных лекарствах мы знали разве – что с рекламы по телевизору. В деревне не то – что аптеки, простой медсестры давно не было. Я первая вспомнила о бабушкиных травяных настойках. Растирала ними маму, прикладывала компрессы. За пару дней ушиб, как рукой сняло. Мама тогда сказала, что мое призвание лечить людей и когда я выросту, дом продаст, а на врача меня выучит. На сей раз, подавив тяжелый вздох, Аня ухмыльнулась: « Откуда ей было знать, что врачи без глаз не бывают – и помедлив, задумчиво добавила – А вот массажисты даже больше ценятся». Для меня это было маленькой лазейкой в недоступный, но страстно желанный мир медицины. Дядя Юра узнал, что в маленьком украинском городке Геническе открылось училище для незрячих массажистов. Выпускники его получали полноценный диплом, высокую квалификацию, а главное, возможность работать везде, где нужны такие специалисты. О лучшем мечтать не приходилось.
Приехали мы туда. Собеседование сдала, можно сказать блестяще. Приемная комиссия меня расхвалила. Сердце уже начало замирать от мысли, что я буду студенткой, как вдруг один дотошный дядечка с наигранной ласковостью спросил: « Покажите мне, куколка, свои ручки». Я наивно протянула вперед свои ладони. Он насмешливо произнес: « Такие пальчики даже комара не смогут раздавить, куда уж им человеческие мышцы месить». Ему никто не возразил. Я испугалась, что удача сейчас улетит от меня, может, навсегда, вскочила, как ужаленная и со слезами выпалила: « Я людей лечить должна, а не букашек всяких давить»! Комиссия откровенно расхохоталась, это еще больше обидело меня, разрыдалась и выбежала из кабинета. Увидев мое зареванное лицо, крестный недоуменно протянул: « Неужели провалилась» ? Я всхлипнула и заикаясь простонала: « Он сказал, он сказал, что я и комара прибить не смогу». « Вопрос о насекомых что – ли попался» - недоумевал он. Я показала ему руки и не скрывая возмущения, выкрикнула: « Все они там чокнутые! Сказали, что руки эти слишком слабые и нормальный массаж не осилят». Только и всего! – рассмеялся он, потрепал меня за щеку и попросив подождать его, исчез куда – то. Сначала ждала хороших вестей, но минут через 10 мой оптимизм стал неумолимо таять. В мозгу завертелась гнетущая мысль: « Не быть мне массажисткой, не быть». Явился дядя Юра и просто сказал: « Пойдем к морю прогуляемся». В его словах я усмотрела скрытый подтекст: « Ничего у меня не получилось, об этом скажу на берегу, может, хоть шум прибоя тебя немного успокоит». Не ступив ни шагу, я глухо произнесла: «Вы всегда меня учили, что горькая правда лучше, так скажите мне ее». Он шутливо проворчал: « Ух, ершистая какая. Списки зачисленных вывесят только в 6 часов, тогда все и узнаем». 3 часа томилась в мучительном неведении, теряя надежду с каждой минутой, к 6 ее совсем не осталось, к училищу плелась, как на эшафот. У входа рыдала какая – то девчонка, мама тщетно пыталась успокоить ее. Я посчитала это дурным знаком: «Ну через пару минут завою и я». У стены со списками огромная толпа. Смалодушничала и отправила дядю Юру туда одного, сознательно оттягивая очередной удар судьбы. Ждала не шелохнувшись. Вместо ответа крестный схватил меня под мышки, легко подкинул вверх и хохоча закричал: « Дочурка, ты зачислена, значит уже студентка»! Все напряжение во мне мгновенно лопнуло, вылившись в неистовый детский вопль: « Ура»! Мне хотелось, как ребенку прыгать и визжать от радости, сдержала себя и только со слезами расцеловала своего дядю Юру. На учебу сказали приехать ровно через месяц. По дороге на автовокзал, я вкрадчиво спросила: « Дядь Юр, вы им взятку дали»? Он отшутился: « Какую еще взятку? Я просто пообещал, что куплю тебе боксерскую грушу, ты целый месяц будешь молотить ее и 1 сентября проверишь полученный результат на курдюке председателя комиссии, ведь это ему не понравились твои лапки».
Галина Пономарева.
Продолжение следует.