Велики дела господни, вожделенны для всех любящих оныя. Дело его — слава и красота, и правда его пребывает вовек…
«Сколько красивых слов и сколько несправедливости на свете, — думалось Ивану Петровичу, — всемогущий бог, всемогущая царица, всемогущий Потемкин — и никто сделать ничего не может. Для бога — храмы, для царицы — роскошь, для Потемкина — слава, а для Натальи — гроб из сосновых досок, и детям — сиротство».
Несколько дней Иван Петрович не выходил из дому. Брался за работу — не работалось. Открывал сундучок Натальи. Остались в нем вышивки — рукоделье Натальи. Вот на полотенце цветы. Совсем как живые ромашки и колокольчики. Кажется, только-только сорваны на откосе у Нижнего, даже сохранились росинки. А кружева ее работы! Они напоминали заволжские, покрытые серебристым инеем леса. Прежде как-то Иван Петрович не замечал художеств жены. Все недосуг. Начать бы жизнь сначала…
Во двор вкатили белые рысаки:
— Вас требует светлейший князь, — передал адъютант, звякнув шпорами.
— Я похоронил жену.
— Приношу вам глубокое соболезнование, — поклонился адъютант, — но я должен передать, что светлейший князь Григорий Александрович ждет вас незамедлительно.
…Бал в Таврическом дворце был грандиозен. В Петербурге ничего подобного еще не видели. Потемкин обрядился в двухсоттысячный кафтан, расшитый алмазами. Это был подарок императрицы. Премудрые механизмы, созданные Кулибиным, управляли всем освещением дворца. Это был сплошной фейерверк.
Дворец был убран великолепно. В одном зале зимний сад. Цветущие магнолии, померанцевые, миртовые деревья, бассейны с золотыми рыбками, зеленые лужайки. В саду сооружен зеркальный грот с мраморной купальней. В глубине грота алтарь, украшенный яшмовыми часами, гирляндами цветов. Среди колонн алтаря на пьедестале стояла мраморная статуя царицы. В саду высилась пирамида, убранная дорогими камнями, из которых сложилось имя царицы. В саду можно было услышать голоса самых различных птиц. За этим «райским» уголком была зала для танцев. Вместо люстр здесь висели больших размеров шары. Свет от них отражался в мраморе и зеркалах. Богатые ложи были украшены гирляндами цветов. Во всем пышность и богатство.
В самый разгар празднества Потемкин вывел в центр зала Кулибина.
— Господа, — громко произнес Потемкин, — вот тот изобретательный человек, который, подобно Прометею, принес нам огонь и радость. Я хочу выпить с замечательным механиком нашего времени.
Подали два бокала на серебряном подносе.
— Ваша светлость, — умоляюще посмотрел на своего покровителя Кулибин, — отпустите меня, я похоронил жену.
— Да, да, — чуть смутился Потемкин, — можете ехать.
Шепоток пробежал по залу.
В саду Кулибин опустился на скамейку. Во дворце веселились. Слышалась музыка, в окнах мелькали потешные огни. А кругом была кромешная темень.
…В книге по механике Крафт писал: «Главные силы, управляемые при машинах, следующие: 1. Люди. 2. Скот. 3. Воздух. 4. Вода. 5. Огонь. 6. Тяжелые гири, или перевесы, и стальные пружины».
Кто сказал, что Кулибин напрасно искал вечный двигатель? А откуда бы взялось у него на самодвижущемся экипаже маховое колесо или цилиндрические подшипники, подобие которых выпускают наши современные заводы? Работая над вечным двигателем, Иван Петрович познал многие секреты механики и перенес их на мельницы без плотин, водоходы, разводные мосты, станки и машины для мануфактур. Но вернемся в XVIII век.
В Петербурге прошел слух, что по ночам ездит по улицам экипаж без лошадей. Приписывали это нечистой сило. Шерстневский посмеивался:
— Побьют нас когда-нибудь, Петрович. Ноги из педальных туфель не унесешь.
Туфли в трехколесной самокатке были привинчены наглухо к педалям. Человек, обувший их, должен поднимать то одну, то другую ногу, как бы поднимаясь по лестнице. С педалями соединялись две тяги. Они и вращали ось, на которой крепилось маховое колесо. Инерционное движение махового колеса обеспечивало равномерность хода коляски. Барабан на самокатке выполнял роль коробки скоростей. Экипаж мог развивать тихий, средний и полный ход. Механизмы приводились в действие одним человеком, который «вышагивал» скорость на запятках. У Шерстневского это получалось очень даже лихо.
— Махнем, Петрович, на сей колымаге в Нижний.
— Дороги худые. Разве только волоком.
Все больше тянуло Ивана Петровича на родину. Хоть короткое время хотелось побывать.
Кулибин не дал испытывать самокатку на людях. Должно быть, он мечтал установить на нее свой будущий вечный двигатель. Экипаж увезли на «дачу» и заперли там в сарае.
В Зимний дворец Иван Петрович пришел для осмотра часов. Проходя галереей, он встретился с Потемкиным.
— Голубчик, Иван Петрович, — обрадовался князь, — вот ты-то мне и нужен. Я знаю одного артиллерийского офицера. Замечательный человек. Непейцын его фамилия. Есть у него невеста — сущий бесенок, любит танцевать мазурку.
— Ваша светлость, я не учитель танцев.
— Разве я говорю, чтобы Непейцына учить танцевать? Он сам кого угодно научил бы, да нечем.
— Как прикажете понимать?
— Под Очаковом ногу ему оторвало! — Потемкин провел ладонью выше колена. — Может он в таком-то виде танцевать или нет?
— Да уж какие танцы на одной ноге…
— Вот и другие так говорят. А я всем сказал, что будет. С вашей помощью. Вы делаете механические игрушки, которые действуют, живут. Неужто вы не сумеете изготовить механическую ногу для нашего храброго воина? Для вас нет ничего невозможного…
Ох, уж эти заказы! Занимаешься одним делом, вдруг срочно переходи на другое. Князь хочет выиграть пари. Когда заключал их, очевидно, надеялся на него, на Кулибина. Танцевать может механическая игрушка от крепкой часовой пружины. Но как сделать человеческую ногу, чтобы шарниры ее подавались и в ступне и в коленке? Отказаться, сказать Потемкину, что такое невозможно! Но разве один Непейцын пострадал в войне с турками?
Появляются рисунки на бумаге. Шерстневский, как всегда, острит:
— Наш Петрович увлекся рисованием фигур. Только почему-то он их начинает не с головы, а с ног?
— Потому что у этих людей головы имеются, а вот на ноги мы их должны поставить. Механическая нога должна гнуться, хотя бы в колене.
И снова опыты. В мастерской сделали безногую куклу. К ней пристегивали механические конечности. Кулибин опасался, что сгибающийся в колене протез не будет иметь устойчивости. Нужно было рассчитывать шарнир в соответствии с нагрузкой, то есть весом человека. Надо было подумать, чтобы шарнир работал бесшумно, чтобы механическая нога была легка и удобна. Словом, изобретатель столкнулся с немалыми трудностями.
…На этот раз на бал в Таврический дворец Кулибин шел с удовольствием. Там Непейцын будет танцевать мазурку. Внимание все, как в фокусе, сосредоточилось на молодом офицере. А он болтал с черноглазой девицей, одетой в пышное бальное платье. Сапоги на офицере были так начищены, что отражали рисунок паркета. Сам он был строен, подтянут.
Заиграли мазурку. Пары не спешили выходить. Тогда молодой офицер поклонился черноглазой девице и протянул ей руку. Девица мелкими шажками побежала в центр зала, увлекая кавалера за собой. Минуту или две молодые люди танцевали одни. Она — возбужденная, раскрасневшаяся, он — бледный, сосредоточенный. Офицер добросовестно выполнял все па стремительной мазурки. Наконец к танцующим примкнули другие пары, и та, первая, затерялась среди пышных платьев, гвардейских мундиров, штатских кафтанов.
Кулибин проскользнул в двери и оказался на лестнице. Больше ему нечего было делать в зале.
18
— Здравствуй, Волга! Здравствуй, красавица!
С высокого берега все Заволжье было видно как на ладони. Луга с островками кустов, синяя полоска леса на горизонте, а у самой реки песчаная отмель, промытая до белизны.
Увидеть родные места — это вернуться к далекому прошлому. А может быть, и не было холодного серого Петербурга? Может быть, не было моделей мостов, фейерверков, механических игрушек для князей? Может быть, он, Иван Кулибин, только вчера виделся с Натальей, и сегодня она непременно придет к Коромысловой башне, чтобы встретиться с ним? Нет, никто не придет. И Петербург был не во сне, а наяву! Этот город, похожий на вельможу, который сам не знает, чего хочет. С горечью понимал Иван Петрович, что не вчера покинул близкие сердцу места, а двадцать с лишком лет назад.
И жизнь проходит. Самые лучшие годы уже ушли. Нужно еще многое успеть.
Он замеряет скорость течения на перекатах по всему плесу — от Нижнего до Козьмодемьянска. Учится строить суда на верфи в Покровском, делает колеса со складными лопастями и испытывает их на течении.
Алексей Пятериков завел в городе часовую мастерскую — кормится.
— Эх, Алеха, Алеха! Оторвись на часок-другой… Попросим у рыбаков лодку, поплывем на противоположный берег, пробежимся босиком по луговой траве, навестим лес, в котором хозяин золоторогий Олень.
— Учитель, а может быть, все это сказка?
На Ивана Петровича смотрят усталые близорукие глаза.
— Не веришь?
— Так ведь говорят только, а видеть никто не видел.
Посмотрел Кулибин на футляры часов с кукушками.
Подумалось: отчего ушел, к тому и пришел.
— Много любопытных-то часов в Петербурге?
— Есть. Только часовую фабрику решено в Дубравке, на Белой Руси открыть. На земле князя Потемкина. Поехал бы туда, Алексей, старшим. Может, и вернул бы веру в золоторогого Оленя. Предлагаю я князю планетные часы изготовлять.
— Учитель, а зачем машинное судно на Волге?
— Слышал ты такую пословицу: «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз»? Подсчитал я, и получается — в два раза дешевле можно грузы по воде перевозить.
— Так у купцов денег, что ли, мало?
— Не в том дело, у кого сколько денег! Разумность должна быть во всем. Зачем гнать людей по берегу с лямками, если эти люди могут сгодиться на другой работе…
— Рудокопами?
Прежний покладистый Алеха стал ершист, видимо, многое он передумал, копаясь в часовых механизмах.
В Нижнем отыскал Ивана Петровича костромской купец Степан Гордеевич Милованов.
— Наслышан. Новые машинные суда строишь?
— Пытаюсь.
— Попытка не пытка. Я с предложеньицем. Если судно быстро бегать будет и грузу возьмет изрядно, так мы охотно его в дельце пустим.
— Степан Гордеевич, деньги есть у вас? — спросил Иван Петрович.
— Как не быть! Вот только сколько?
— Мне нужно немного. Купить судно подходящее, лесу елового и плотников нанять.
— А как не получится водоход?
— На Неве получился.
— Тут посоветоваться с родителем надобно. Жаль, до Костромы путь не ближний. Придумал бы, Иван Петрович, как на расстоянии переговариваться. Капитал-то у тятеньки в руках, — как бы оправдываясь, сказал купец.
Мысль переговариваться на расстоянии давно не давала покоя Кулибину. Он знал, как необходима для действующей армии связь с тылом. Посыльные загоняли лошадей, но депеши запаздывали. Урон от этого был большой.
Судно пришлось купить малопригодное для самохода, но сходное по цене. Милованова с благословением батюшки ждать не было времени. Сын Семен слал из Петербурга письма. Кредиторы грозились отобрать и «дачу», и все имущество. Иван Петрович нервничал. Это сказывалось на строительстве машины. На барабаны попал сырой материал. Сам недоглядел, и плотники не предупредили. Барабаны в результате покоробились. Ловкие промышленники подсунули канаты из гнилой пеньки. Из-за чего при испытании потеряли якорь и судно снесло далеко по течению. Раньше такого никогда не было с Иваном Петровичем. Он проверял все тщательно, и провести его было невозможно.
Недостатки были, но все-таки судно показало неплохие качества, и Кулибин уезжал из Нижнего с желанием вернуться сюда и продолжать строить самоходные суда.
…Мороз сковал землю, но снега еще нет. Мужики щиплют бороды, глядя на небо. Не смилостивится ли господь и не укроет ли землю-кормилицу белым одеялом? «А все-таки можно переговариваться на расстоянии, — думает Иван Петрович, видя, как один мужик передает какие-то знаки через дорогу другому, — нужна только определенная азбука знаков. По дороге настроить вышки. И от одной к другой передавать знаки».
19
Плывут над луговой стороной туманы. Сонная река дышит неслышно. В заводи рыбак ухнул боталом, выгоняет щук из камышей. Просвистели над головой утки. Небо сырое, низкое. Хурхом лежит на холодном, прибитом вчерашним дождем песке. Тысячу верст прошел, чтобы поглядеть на Волгу. Ноги в кровь избиты, сам страшнее лешего. Вот ни родных, ни дома, а как увидел Волгу, легко вздохнулось. Теперь хоть и поймают, можно умереть.
Кончил ухать рыбак. Плещется, сетки выбирает. Не видит его Хурхом за кустами, да и нет охоты. Разве подойти хлеба спросить?.. Не раз подходил Хурхом к деревням, заговорить с людьми пытался. Сами наполовину каторжные, а поди ж ты. Собак натравят, за колья хватаются. Из одной деревни едва ноги унес.
Слышит Хурхом шаги неподалеку, повернул голову. Мужичонка в лохмотьях, в руках охапка валежника. Увидел Хурхома, остановился, заморгал, точно перед ним привидение.
— Не бойся, не трону, — сказал Хурхом.
— А чего мне бояться? — лязгнул зубами мужичонка.
— Не боишься? А меня все боятся. Каторжный я, с Сысерти убег.
— Бог тебе судья.
— И то верно. Далеко ли до Нижнего?
— Верст восемнадцать, ежели водой.
— Ушицу, что ль, варить собрался?
— Обсушиться надоть.
Мужичонка боязливо смотрел на бродягу.
— На себя ловишь али на барина?
— На барина.
— А как тебя знать?
— Вавилой.
— Ну вот что, Вавила, в бок тебе вила, накорми бродягу. На том свете тебе зачтется.
Хурхом поднялся и, тяжело ступая, пошел навстречу.
— Ты что, будто идол деревянный?
Валежник упал на песок, рассыпался. Вавила рухнул Хурхому в ноги.
— Не губи, Христом богом молю.
— Да ты что? Нешто я столь верст сюда шел, чтобы грех на душу брать? А каторжным я за то стал, что свободу для вас добывал с Емелей Пугачевым.
Вавила дрожащими руками собрал палки вокруг себя, поднялся.
Возле заводи у него стоял шалаш из ивняка, похожий на муравьиную кучу. На перевесле, над едва дымящимися головнями, висел черный, лохматый от сажи котел. В берег уткнута лодчонка, половину которой занимают гусли для рыбы. Вавила долго сопит, раздувая огонь, потом лезет за рыбой.
— Соли-то нет, — виновато говорит он.
У него острый куличий нос и глаза острые, хотя и пугливые. Желтоватые усы похожи на сосульки.
— Без соли худо, — соглашается Хурхом. — Прежде в Нижнем на складе ее пропасть сколько было.
Вавила обломком железки сдирает чешую с рыбы.
— Соли-то и теперь там пропасть сколько.
— Новости-то какие в городе?
— А какие там новости — живут люди. Говорят, один чудак приехал самоходные суда строить.
— Иван Петров, что ли? — обрадовался Хурхом.
— Так будто. Самого не видел, а судно мимо супротив воды прошло.
— Без бурлаков?
— Вестимо, раз самоходом прозывается.
— Чем же против течения тащили?
— Колеса водяные у судна-то. Как на мельницах. Вперед на лодках якоря завозят. Кинут якорь, а конец-то от него канатный колеса водяные выбирают. Один выбирают, а другой еще дальше завозят. Ходко идет дело.
— Это Петрович старается, — сказал Хурхом, — дружок мой.
Вавила перестал скоблить рыбу.
— Так оно и есть, не таращь глаза. Слышал, чать, про Оленя золоторогого? Думал, сказка? Нет. Прибежал этот Олень однажды к Петровичу и скинул рога. Бери, пользуйся. А в них четыре пуда али поболее.
— Ох ты! — удивился Вавила. — Чистого золота?
— Чистого.
— Так что ему тогда суда не строить? Сказывают, и для Строговых машины удумал. Для солеварен, стало быть. Чудак какой-то твой Петрович. Говорят, как приехал, вышел на берег и перво-наперво низкий поклон нашей реке. Будто родной матушке. Так говоришь: четыре пуда рога-то?
— Може, и поболе. Не вздыхай. Нам таких не видать. Достаются они только наилучшему мастеру. Вот ты удумал бы судно самоходное сделать? Кишка у тебя тонка. А Петрович с детства такое вытворял! Бывало, придем на пильную мельницу. Мужики бревна на своих плечах таскают. «Устали?» — спрашивает Петрович. «Как не устать, лес сырущий, из воды только», — отвечают мужики. «А вы, — говорит, — ребятушки, желобок бы для бревен сколотили да подачу через ворот наладили. Пошли бы ваши бревнышки ходом». А еще микулинская «Евлампия Марковна» на меляк как-то днищем села. Не видал такую баржу?
— Как не видать!
— Вот так, сели мы основательно, табун лошадей не стянет. Дело недалече отсюда было. Хозяин немедля прискакал. «Выгружай товар на берег». А мы от самых степей бечевником шли — вконец умучились. Да за переклад по уговору денег хозяин не платил. Сами загнали на меляк — сами и стаскивайте. Хотели уже без расчету в разные стороны податься — пускай баржа полой воды ждет. Так жалко: деньги, своим горбом заработанные. Хоть и деньги-то, тьфу, один раз в кабак сходить, но и они на земле не валяются. Вспомнили тут про Петровича. Живо я за ним на лодчонке сгонял. Привожу. Походил он вдоль бортов, шестиком померил, посмотрел, откуда ветер тучи гонит.
— Тучи-то для какой надобности?
— Как же, низовой ветер завсегда воду поднимает. Так вот, сделал кругом промеры Петрович и говорит нам: притопите там-то и там-то две большие лодки. Чтобы ко дну их прижать — каменьями загрузите. Послушали мы. Петрович так течение лодками направил, что весь песок из-под баржи вымыло и всплыли мы. Вот, что значит голову иметь. Вари поживее ушицу, заболтались мы с тобой.
Когда закипела вода в котле, Вавила спросил:
— Может, по старой дружбе он отломит тебе веточку от рогов-то?
— Петрович-то? Он и целиком отдаст. Только в других руках рога в пепел превратятся. Это чтобы к чужому мастерству не примазывались. Жди, когда Олень самому тебе подарит золотые рога.
— Воно как!
…Камин бросал мягкий свет. Екатерина сидела в кресле, протянув руки к огню. Гаврила Романович Державин читал стихи. Обращаясь к великому Рафаэлю, поэт просит начертать образ богоподобной царевны Фелицы:
— Представь в лице ея геройство,
В очах величие души;
Премилосердо, нежно свойство
И снисхожденье напиши;
Не позабудь прятность в нраве
И кроткий глас ея речей;
Во всей изобрази ты славе
Владычицу души моей!..
Екатерина слушала с удовольствием о своем величии и великодушии.
— Я вам даю свободу мыслить
И разуметь себя, ценить.
Не в рабстве, а в подданстве числить
И в ноги мне челом не бить;
Даю вам право без препоны
Мне ваши нужды представлять,
Читать и знать мои законы,
И в них ошибки замечать…
— Гаврила Романович, вы говорите мне столько приятных слов. Что сделать для вас?
— Ваше величество, табакерка, усыпанная бриллиантами, которую вы мне подарили, не имеет цены и всегда напоминает о вашей благодетели. Осмелюсь просить не о себе, а о моем друге Иване Петровиче Кулибине, человеке, очень полезном отечеству.
Екатерина улыбнулась.
— Очень занятный человек. Летом в Царском Селе мы смотрели через телескоп на луну. Кулибин установил прибор и следил за его сохранностью. Астроном-профессор рассказывал мне о ночных светилах. Я спросила астронома, что он видит через телескоп на луне? «Луна обитаема, — сказал он, — нам видны долины, леса и постройки». — «Ну а ты, Кулибин, что видишь?» — спросила я. «Я, ваше величество, — отвечал он, — не настолько умен, как господин профессор, и ничего подобного не видел». Как вам нравится такой ответ? Очень мило, не правда ли? Гаврила Романович, ведь это я нашла Кулибина, когда путешествовала по Волге.
— Он очень бедствует, ваше величество.
— Кулибин всегда бывает нужен при дворе. Для того чтобы запирать окна, раньше приносили высокие лестницы. Люди лазили здесь как обезьяны. Я рассердилась и сказала: разве нет у нас Кулибина? Теперь окна запираются поворотом одной ручки. Можете сами убедиться.
— Он талантлив, ваше величество. Проекты его мостов…
— Разве мы недостаточно отблагодарили его?
— Строительство водоходных судов требует затрат. Изобретатель в долгах, ваше величество.
— Сколько у него жалованья?
— Триста рублей годовых, ваше величество. При большой семье…
— Сударь, помогите мне встать.
Державин подал руку.
Императрица подошла к столу и написала распоряжение своему статс-секретарю Стрекалову:
«Степан Федорович. Механику Кулибину к получаемому им от Академии наук к тремстам рублям и казенной квартире повелеваем из кабинета нашего производить по девятисот рублей в год жалованья.
Пребываю Вам благосклонна. Екатерина.
30 марта 1792 года».
Это распоряжение задело за живое директора академии Екатерину Романовну Дашкову, без ведома которой состоялось прибавка к жалованью Кулибина. При первом удобном случае Ивана Петровича со всей семьей выселили из казенной квартиры. Изобретатель лишился помещения для проведения опытов. «Дача» из-за неоплаты аренды тоже была отобрана.
Помните, швейцарец, член Петербургской академии наук Даниил Бернулли писал, что Кулибин обязан «своими высшими познаниями только своего рода наитию…»? Нет, не только «наитию» обязан изобретатель своим успехам. В домашней лаборатории Ивана Петровича было множество изготовленных им самим приборов для расчета моста. Он пользовался всем, чем можно, — бечевкой с противовесами, планкой с одним противовесом, машиной для определения распора трехшарнирной арки — и открыл ряд закономерностей. Он писал: «…как собственный вес в строении настоящего моста должен быть числом 330 000 пудов, то перпендикулярным стремлением к горизонту разделит он свою тяжесть на обеих берегах по 165 000 пудов, а по крутости возвышенной на 1/5 доле полурасстояния по упомянутому умножит собственную свою тяжесть в упоре же фундаментальные стены (за вычетом и того, что середина в строении легче концов) чистою долею больше того, сколько во всем мосту есть весу, а именно по 385 000 пудов тяжести на каждый фундамент». Вот данные моста, которые вывел Кулибин:
Длина — 140 сажен[1]
Высота (от воды до верхней дуги) — 20 сажен 1 ар.[2]
Отношение стрелы подъема к пролету — 1: 10
Количество ферм — 8
Количество в пролетном строении:
деревянных частей — 12 908
железных болтов — 49 650
железных четырехугольных обойм (для наращивания брусьев) — 5500
Очень разумно, с математическим расчетом расположил Иван Петрович восемь ферм моста, из которых шесть основных, несущих, и две дополнительные. Средние четыре фермы расположены попарно и параллельно. Между ними был устроен настил проезжей части. Остальные фермы расположены по ломаной линии и придают устойчивость мосту.
Макет одноарочного моста стоял во дворе Академии паук. Он был для Ивана Петровича как несчастный ребенок в семье, которого сколько ни опекали, так и не вырос. Но могли вырасти его братья, сестры? Конструкция одноарочного моста через Неву заставляла изобретателя думать о новых проектах мостов: трех-, четырех-, пятиарочных, с обводными каналами для пропускания судов или разводными пролетами. Воображение рисовало эти мосты не только на Неве, но и на Волге, на Москве-реке. По законам одноарочного моста Кулибин создал проект самого крупного манежа. Дерево в мостостроении постепенно уступало металлу. Иван Петрович конструирует станки для обработки крупных металлических деталей мостов…
Зимой 1793 года директор Академии наук Екатерина Романовна Дашкова предписала Кулибину «в немедленном времени стараться разобрать модель и положить в удобном месте, где показано будет». Макет моста был для нее бельмом на глазу. Средств на разборку у Ивана Петровича не было, и тогда ему последовало вторичное указание: в кратчайший срок перевезти модель целиком в Таврический дворец. Звезда князя Потемкина к той поре уже закатилась, и его дворец можно было превращать в кладбище.
Действительно, процессия перевозки модели напоминала похоронную. Санный поезд, в который лошади были запряжены цугом, двигался по льду Невы медленно. По ту и другую стороны дороги стояли молчаливые люди. Они хоронили надежду: постройку моста через своенравную реку. Иван Петрович шел за санным поездом, склонив голову. Он уже не руководил перевозкой. Все было заранее продумано и рассчитано. Теперь не нужны были ни окрики, ни команды. Мост установили на одной из проток в саду Таврического дворца.
Наступила весна. Подняло лед на Неве, появились темные закраины. И снова люди бросали какие-то жердочки над студеной водой и балансировали на них, пытаясь миновать губительные пучины. Но скоро и эти попытки перебраться на другой берег прекратились: лед пошел.
Иван Петрович видел ледоход на Оке и Волге… На Неве это зрелище неповторимое. Потоки все прибывающей воды несут ледяные глыбы с такой быстротой, будто это табун белогривых лошадей. И этот табун никто не может ни повернуть, ни остановить. Любое препятствие лошади истопчут копытами или разобьются о него сами. Льдины отрывали бревна от набережной, истирали их в щепки, уносили с собой огромные валуны. Стоял такой грохот, будто Петропавловская крепость ударила сразу из многих тысяч пушек. Но что это? На Большой Неве получился затор. Лед полез над рекой высоченными глыбами. Река теснит, подпирает. И вдруг, точно убедившись в неприступности стены, глыбы повернули в Малую Неву и, ломая все на пути, устремились в залив. Этого было достаточно для Кулибина, чтобы в голове возник смелый и оригинальный проект. На строительство капитальных мостов у правительства нет средств, но на Неве можно сохранять наплавной мост круглый год, если люди создадут искусственный затор около устья Малой Невы. Лед уйдет в залив, минуя плавучий мост. Оказывается, табун лошадей можно повернуть!
20
Иван Петрович работал над проектом подъемника для Екатерины II. Царица все чаще и чаще жаловалась на ноги. Нужно было кресло для поднятия августейшей особы на верхние этажи дворца. Можно было к обычному креслу приделать ручки, и слуги поднимали бы его вместе с царицей по лестнице, тем более что слуг во дворце полным-полно. Но Иван Петрович был Механиком. Первый лифт, придуманный им, был такой: кабина с креслом должна ходить между двумя вертикальными винтами. Гайки, которые опускают или поднимают кабину, должны вращаться при помощи кривошипа и системы зубчатых колес. Приводить в действие механизм сможет один человек. Вычерчивая большие винты с прямоугольной червячной резьбой, Иван Петрович думал, что подъемники сей конструкции можно применять и на колокольне Ивана Великого, и на колокольне Петропавловского собора.
В новой квартире было сыро. Иван Петрович зябко потер руки, накинул на плечи шубейку. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Семен, сын Кулибина.
— Отец, там тебя спрашивает какая-то женщина…
«Опять, верно, в обучение кого-то будет просить взять».
Но просьба женщины оказалась иной.
— Батюшка, отец родной, помоги, ради бога, беде нашей. Вы как есть все можете!
— Да полноте, в чем помощь моя нужна?
— Сын у меня незрячий…
— Вот уж чего не могу, того не могу. Ноги механические приходилось делать, но чтобы глаза…
— На то воля божья. И не затем я пришла к вам. Сын-то мой слепенький, Феденькой его зовут, пристрастился на фортепьяно играть. Славно так играет. Я, бывало слушаю и слезы вытираю. Хозяин-то наш, домовладелец, велел прогнать нас, сирых. А где взять деньги на уплату? Да вы не беспокойтесь, не за тем я пришла к вам. Как выбрасывали нас с квартиры, инструмент расколотили. Последней радости лишили моего Феденьку.
Потом тряслись на дрожках. Спускались в подвал. Свет едва проникал сюда через щель под потолком. Слепец сидел неподвижно на стуле, положив худые руки с длинными пальцами на колени. Разбитое фортепьяно стояло рядом.
С таким инструментом познакомился Иван Петрович в Карповке, под Нижним Новгородом, где жила его дочь Лиза. Тогда у Кулибина родилась мысль создать свое, более удобное, прямоугольное фортепьяно.
Для слепого Феди инструмент был починен. Не один раз пришлось приехать в этот подвал Ивану Петровичу.
21
Екатерина скончалась в 1796 году. На престол вступил ее сын Павел. Он тотчас вызвал к себе «бородача», который делал ему когда-то игрушки, и велел установить над Зимним дворцом астрономические часы с боем. За точность хода Иван Петрович должен отвечать головой. Установка и наладка точного механизма побудили Кулибина вернуться к работе над планетными часами и хронометрами. Годы давали себя знать. От большого напряжения болели глаза. Когда было совсем невмоготу, Иван Петрович шел к Неве. Иногда заходил на верфи, смотрел, как строятся суда.
Русские корабелы научились строить большие военные парусники, оснащенные десятками пушек. Иван Петрович подумывал об установке на судах паровых машин. Далеко не совершенными были спусковые механизмы на стапеле. Со времен Петра Первого, когда строились суда небольших размеров, стапельные устройства почти не изменялись. «Этак недолго и завалиться кораблю», — думалось Ивану Петровичу.
На Волге для передвижения тяжестей издавна применяются катки. Если деревянные кругляки-катки, насадив на оси, установить в обоймы, то корабль проворно пойдет по каткам в воду. Оси в гнездах можно обильно смазать дегтем.
Свои соображения Иван Петрович изложил на бумаге и подал в Адмиралтейство. В ту пору на верфи строился 130-пушечный корабль «Благодать». За судьбу этого гиганта особенно опасался Иван Петрович.
В один из летних дней 1800 года Павел со своей многочисленной свитой прибыл на Адмиралтейскую верфь. Его встречало высшее командование морского ведомства. К встрече царя все было готово: военный оркестр, наблюдательный пункт, столы с яствами. Не было подготовлено лишь главное — безопасный спуск корабля на воду. Как и предполагал Кулибин, стапельные устройства не выдержали нагрузки, и судно завалилось на бок. Разгневанный Павел, любивший, чтобы все было «во фрунт», обругал адмиралов и уехал. Последствия могли оказаться самыми неприятными. Мгновенно вспомнили про автора проекта.
В этот день Иван Шерстневский балагурил:
— Была «Благодать», а теперь все снова начинать. Ничего, в казне денег хватит, новый выстроят. Это не мост через Неву. Вон и лошади во дворе. Вспомнили о вас, учитель.
Кулибина вызывали в адмиралтейство. Просили срочно спасти судно. Под своей тяжестью оно могло переломиться пополам.
Работы по спасению судна велись день и ночь, Иван Петрович сам руководил ими. Новая хитрая система лебедок была применена Кулибиным. «Благодать» благополучно спустили на воду.
— Этот бородач бревном сбросил корабль, — говорили потом в Адмиралтействе.
Были в жизни Ивана Петровича и забавные случаи. Коменданту Петропавловской крепости показалось, что покосился шпиль на колокольне Петропавловского собора. Павел Первый, которому доложили о случившемся, терпеть не мог никаких искривлений в государстве.
Он приказал немедленно исправить шпиль. Павлу объяснили, что не могут найти мастера. Взбешенный Павел закричал:
— Есть такой мастер! Позвать бородача, который мне делал игрушки!
Кулибина привели во дворец. Павел, заложив руки за спину, метался по залу.
«Какая еще игрушка понадобилась этому капризному ребенку?»
— Колокольню в Петропавловской крепости знаешь? — остановился на секунду Павел.
— Как не знать, ваше величество…
— В моем государстве все должно быть прямо, все во фрунт. Шпиль — штык города. Кривой штык не будет колоть врага.
— Осмелюсь доложить…
— Доложишь, когда будет исправлен шпиль. Сейчас я ничего не хочу слышать.
Около дворца, кутаясь в енотовую шубу, Кулибина поджидал архитектор Кваренги. Он был взволнован. Гнев царя мог обернуться для него большой неприятностью.
— Господин Кулибин, ради бога, что вам сказал государь?
— Батюшка-государь приказал нам лезть на колокольню, чтобы все было во фрунт, — горько усмехнулся Иван Петрович.
— Да, да, я понимаю, вы найдете смелых людей.
— Нет, господин архитектор, я полезу сам. Эти работы нельзя передоверить другим. К тому же я не хочу брать грех на душу.
— Я вас понимаю, господин Кулибин, но вы подвергаете себя опасности.
Иван Петрович посмотрел на архитектора синими, по-детски синими глазами:
— Вы полагаете, я еще нужен кому-то?
— Ваши изобретения…
— Мои изобретения!.. Если бы они служили людям, как ваши великолепные здания.
После этого разговора Иван Петрович тотчас отправился в Петропавловскую крепость. Он сделал нехитрый отвес из перочинного ножа и веревочки. Надо было определить, в какую сторону покосился шпиль. Пришлось долго лазить по глубокому снегу. Отвес не показывал искривления. Что за чертовщина?! От ангела с крестом до основания шпиля все было «во фрунт».
На другой день пошли с Иваном Шерстневским. Прихватили настоящий отвес.
— Петрович, если что, дозволь мне на колокольню залезть…
— Уж не стариком ли ты меня считаешь?
— Так ведь семья у вас, а я один как перст…
— Погоди, надо еще эту самую кривизну найти.
Ходили со всех сторон, прикидывали — «фрунт» был безупречен.
Иван Петрович сел на снег и расхохотался:
— Вот, брат, задали нам задачу.
— Петрович, посмотри, господин какой-то идет.
— Да это же великий архитектор, которому приказано весь город держать во фрунте.
Тяжело дыша, подошел Кваренги.
— Два часа, ищу вас, господин Кулибин.
— Уж не хотите ли с нами в компании подняться к этому ангелу? — пошутил Иван Петрович.
— Если бы не мое сердце…
— В таком случае не можете ли вы, господин архитектор, указать человека, который приметил кривизну шпиля.
— Извольте! Им является господин комендант крепости.
Все трое направились к Петропавловским воротам. Над ними — большой деревянный рельеф: «Низвержение Симона-Волхова апостолом Петром».
— Наши предки оставляли поучительные художества, а мы…
— Что вы сказали? — спросил архитектор.
— Я говорю, господин Кваренги, если мы не сделаем фрунт, с нами поступят, как с этим Симоном.
Комендант находился в приземистом каменном доме, недалеко от Петропавловского собора. Вход в него вел через деревянные сенцы. Пропустив вперед Кваренги, Иван Петрович остановился в сенцах и, обернувшись, посмотрел на шпиль через проем двери. Отсюда в самом деле шпиль казался искривленным. Иван Петрович приложил суровую нитку отвеса к косяку двери. «Вот где собака зарыта!» — Иван Петрович подмигнул Шерстневскому. Тот, поняв, прыснул:
— А ведь куда проще крыльцо исправить, чем взбираться к ангелу.
Но Иван Петрович все-таки полез на колокольню, осмотрел конструкцию, где надо подтянул гайки. Архитектору Кваренги сказал:
— Можете успокоить батюшку-царя: шпиль Петропавловской крепости, как и все Российское государство, стоит во фрунт…
22
Приходилось вам видеть сигнальщика на корабле? Двумя флажками передает он другому сигнальщику необходимое сообщение. Существует специальная флажковая азбука. Теперь давайте представим вместо кораблей высоченные вышки, которые поставлены друг от друга на большом расстоянии. С первой вышки сигнальщики передают сообщение на вторую, со второй на третью, и так на многие километры. Конечно, в наше время никому не нужен такой телеграф, но во времена, когда жил Кулибин, почта доставлялась на лошадях. Представьте, из действующей армии на юге послан в Петербург гонец с письмом? Сколько дней он проскачет, пока вручит срочную депешу? Часто случалось так, что подкрепление приходило после того, как сражение уже закончилось…
Телеграф был необходим не только для армии. Развивающаяся промышленность и торговля потребовали новых средств связи.
Все это понимал Иван Петрович и, работая над проектами водоходов, изучал экономику России. Экономические исследования Кулибина были настолько значительны, что его избрали членом Вольно-экономического общества.
Ничего удивительного, что изобретатель увлекся созданием машины, передающей сигналы на расстояние. И тут Иван Петрович нашел остроумное решение. Он создал семафор с тремя крыльями, которые приводились в действие системой шкивов и осей. В стопорном механизме применил пружины от часов. Когда макет оптического телеграфа был готов, Иван Петрович разработал код. Он так удачно расположил на таблице буквы и слоги, что вся шифровка составила 235 знаков.
Телеграф Кулибина получил одобрение и… был установлен в Кунсткамере для обозрения.
Вспомнили о нем несколько лет спустя. Зная нетерпеливый характер Павла Первого, князь Лопухин подсказал ему, что сведения из армии можно получать гораздо быстрее, если применить телеграф, придуманный Кулибиным.
— Что это за телеграф?
— Ваше величество, француз Шапп уже применял свой телеграф, передавая сведения с поля сражения.
— Вот и взяли бы его.
— Но, ваше величество, оптический телеграф Кулибина имеет преимущества. Кроме того, механик Кулибин удумал телеграф ранее Шаппа.
— Отчего же мне не доложили?
— Не представлялось возможности…
Павел брезгливо посмотрел на князя.
— Ко мне из армии идут неделями депеши, а у кого-то нет возможности!
— Ваше величество…
— Слышать ничего не хочу. В солдаты! — закричал Павел.
Через минуту он спрашивал:
— Князь, как стоит шпиль на Петропавловской крепости?
Лопухин отвечал:
— Строго по линии, ваше величество.
— Бородач поправил его?
— Ваше величество, Кулибин лазил туда и производил всякого рода работы.
— «Всякого рода», — поморщился царь. — В следующий раз я пошлю вас выправлять шпиль.
Император приказал принести телеграф и показать в действии. Началась демонстрация. Человек, обученный Кулибиным, подавал сигналы крыльями машины.
— Такие машины будут установлены на вышках, — пояснял князь Лопухин. — С одной на другую будет передаваться текст депеши.
— А ночью? — спросил Павел.
— Ночью, ваше величество, огнями.
Павел одобрил.
— Князь, что этот человек передал сейчас по телеграфу?
Лопухин не знал кода, переводил наобум:
— Ваше величество, по телеграфу передается, что доблестные российские армии одерживают блестящие победы и что солдаты не пожалеют жизни за своего любимого императора.
— Наградить бородача… Отличный телеграф!
Но оптическому телеграфу Кулибина не суждено было увидеть свет. Вскоре Павел был убит заговорщиками. На престол вступил его сын Александр. О телеграфе снова забыли.
23
Лошади бежали рысцой. Мелодично вызванивал колокольчик. На землю пала изморозь. Посеребрила поля и луга. Иван Петрович держал в руках завернутые в тряпицу часы «яичной фигуры». Какое совпадение: тридцать с лишним лет назад с этими часами он ехал в Петербург, полный надежд и планов. Теперь он возвращался в Нижний Новгород. Часы требовали ремонта, да и создатель их был уже не тот. Появилась одышка, глаза видят хуже. Правда, не на покой ехал Иван Петрович в родные края. Решил посвятить остаток жизни судам-самоходам и вечному двигателю. Получится ли машина вечного движения? Чем дальше, тем больше брало сомнение. Но отступиться, когда этому отдано полжизни, невозможно. Где оно — решение? Может быть, совсем близко? Конечно, на суда можно ставить паровые машины. Иван Петрович даже некоторые детали этих машин по своему разумению начертил. Но слишком много дров брали топки… Выгоднее и надежнее требовалась машина на судах.
Под Тверью, на постоялом дворе, нашел Кулибина костромской купец Степан Гордеевич Милованов.
— Ба, вот так встреча! — сильными ручищами обнял купец Ивана Петровича. — Как поживают ваши самоходы-водоходы? Эй, люди, самовар нам сюда!
«Может, сам бог послал купца», — думал Иван Петрович. В Петербурге не удалось получить казенных денег на строительство судов.
— Эх, лучина-кручина, в родные края, видать, потянуло. Так птицы и те на свое гнездовье возвращаются. Я вот тоже, где ни мотаюсь, а нет лучше моей Костромы. В Петербурге али в Москве таких, как я, сотни, а в Костроме мы сами с усами, каждый шапку передо мной снимает. Мне бы вот медаль такую, навроде твоей.
— Ваши награды, Степан Гордеевич, впереди.
— Да разве в награде дело? Будь у меня денег больше, чем у других купцов, — повсюду мне почет и уважение. Вот ты и медаль имеешь, и в царский дворец вхож, а денег у тебя нет. И будешь ты сидеть здесь на постоялом дворе и ждать лошадей. Мне же мигом тройка подлетит. Потому как тятенька, царство ему небесное, капитал мне отписал. Теперь я тебя в компаньоны могу взять. Народ ныне вор на воре. Ты за ними доглядывать будешь. Развернем мы с тобой торговлю всему свету тошно будет.
— Вы меня приказчиком приглашаете?
— Зачем обижаться? Зимой самоходы-водоходы будем строить, хоть большой корысти от них ждать нечего. Лет десяток тому назад мы с тобой на Волге повстречались. А где они самоходы?
Задавал себе такие вопросы и сам Иван Петрович: где мосты, водоходы, где то, другое, третье?
— Соглашайся, лучина-кручина, безбедно жить будешь.
— Спасибо, Степан Гордеевич, не по пути нам с вами…
По приезде Ивана Петровича в Нижний Новгород посетил его Алексей Михайлович Костромин, наследник Ми-хайла Андреевича. Пятьсот рубликов на памятник Минину и Пожарскому пожертвовал — купец с большим достатком.
— Отцы наши в дружбе были, — начал он, — и нам ее завещали. Через моего отца и тебе царская милость вышла. Наслышаны, не последним человеком в стольном городе был.
Два разных купца — костромской и нижегородский, а кажется Ивану Петровичу, что на одно лицо они оба.
— Хотел я твое судно на торгах купить, да в городе в ту пору не оказался, — продолжал гость.
О судьбе первого машинного судна, испытанного на Волге, писал своему учителю Алексей Пятериков: продали с молотка и разделали на дрова.
— Про то судно сейчас нет речи, — поднял глаза на собеседника Иван Петрович, — грузу по Волге все больше и больше идет. По моим подсчетам, десять миллионов пудов. Перевозка его накладно обходится. Машинные суда в два и более раза удешевят перевозку.
— Дело, если поразмыслить, стоящее. Только мой отец, помогая изготовить часы для матушки-царицы, ничем не рисковал. Мне же изрядный капиталец придется вложить. И какая тому гарантия, что торговые люди на наших суднах товар повезут?
«Наших, — отметил про себя Иван Петрович. — Уже и с ложкой тут как тут».
— Гарантия — мои расчеты.
— Ну так часы можно было подарить царице, а судно?
— Если мы снабдим его надежной машиной — лучшего подарка императору Александру искать не надобно. Часы — это игрушка, для Российской империи быстроходные суда куда важнее.
Иван Петрович раскрыл перед купцом тетрадь, в которой были расчеты перевозки грузов по всей Волге.
— Бурлаки выхаживают за день десять, от силы пятнадцать верст. Если только в два раза ускорить продвижение судов, можно сберечь около миллиона рублей.
— Но постройка новых судов дорога, а бурлаки дешевы…
Обидно было Ивану Петровичу, что никто не хотел его понять. Старик Эйлер всегда видел завтрашний день, эти жили вчерашним.
24
Стучат топоры. Строится судно по проекту Кулибина. Иван Петрович доглядывает за вододействующими колесами. От того, как их построят, зависит ход судна. По мнению изобретателя, сила воды и в десятой доле не используется людьми. Исстари люди привыкли ставить мукомольные или пильные мельницы на реках при плотине. На горных заводах тоже старинки придерживались: городили реку и вододействующее колесо ставили под сброс воды. На машинных судах Иван Петрович применял те самые колеса, которые хотел ставить для мельниц без плотин.
— Скажите, дяденька Петрович, — спрашивал Кулибина Егорка, сын старшего плотника, — а зачем на эту баржу колеса?
Егорка уже многому научился у отца и других плотников. Топор у него ровно берет щепу. Где надо в «лапу» или в «обло» дерево положить, вырубит так, что и шаблона не нужно. Иван Петрович всегда поощрял любопытных ребят.
— Колеса здесь для того, чтобы судно толкать. Течение реки будет вращать их, а они якорный канат навивать.
— И судно встречь воде пойдет?
— Пойдет.
— Дивно. А правда, нет ли, говорят, есть навроде самовара машины?
«Вот таким же любознательным был когда-то Алексей Пятериков», — подумал Иван Петрович.
— Есть такая. Поставим мы с тобой, Егор Карпыч, когда-нибудь такую на судне — и пойдет работа. Может быть, и другую какую машину удумаем.
— А почему, дяденька Петрович, мы четыре колеса ставим? Одно бы здоровое посередине судна.
— Тут, Егор Карпыч, подумать надобно. — Сначала я шесть колес прилаживал, теперь — четыре, дело пойдет, и двумя обойдемся. С одного борта колесо и с другого. На одном валу.
— Заместо весел бы их.
— Смекаешь, Егор Карпыч.
Иван Петрович брал топор и начинал гнать щепу. Руки его привыкли к любой работе, и рубил он с большой сноровкой.
Есть еще одна мысль у изобретателя: пустить канаты по дну речному. Будут перебирать их на судне, и пойдет оно встречь воде быстрым ходом.
— А отчего ты, дяденька Петрович, когда топор берешь, на ладони не поплюешь, как все плотники?
— Что же нам с тобой, Егор Карпыч, на свои руки плевать? Разве они у нас совсем никудышные? Да и на сухих руках никогда мозоли не набьешь.
— А другие-то?
— А другие, Егор Карпыч, хватку свою показывают. Полюбуйтесь, мол, с какой удалью я за топор берусь!
— Дяденька Петрович, а отчего вас в городе колдуном прозвали?
— Совсем неплохо, Егор Карпыч, колдуном быть. Вот поколдуем мы с тобой — и колеса на судне будут крутиться.
— Не, они вас за другого колдуна считают, будто с нечистой силой вы по ночам разговариваете. Мальцов вами пугают.
Иван Петрович весело посмотрел на Егорку. Вспомнился рассказ путешественника Шелехова, который с помощью отражательного фонаря усмирил целое племя. Узнал Шелехов, что туземцы поклоняются солнцу, собрал их на берегу ночью и стал призывать солнце. А корабль в отдалении от берега стоял, и в определенный час должен был там засветиться фонарь. Когда это произошло, туземцы упали на землю и стали молиться…
— Ребятишек, Егор Карпыч, зря мной пугают. Сам убедился, поди.
— И тятька так говорит.
— Отец твой и сам мастер хоть куда! Егор Карпыч, если ты меня не боишься, приходи в гости на Успенский съезд.
Егорке только этого приглашения и надо. Говорили плотники, что в доме у Колдуна игрушек разных полно: мельницы, суда с колесами, мосты из ивовых прутиков. Есть мосты с двумя настилами, один выше, другой ниже, — как дом в два этажа.
В тот же день Егорка пришел в гости. После ужина Иван Петрович по обыкновению сел за работу. На столе перед ним лежало металлическое яйцо с резными узорами. Тронул его Иван Петрович, и открылась крышка. Под ней циферблат, на котором две узорчатые стрелочки.
Разгорелись глазенки у Егорки.
— Кто это сделал?
— Были два мастера. Делали и ждали, когда к ним золоторогий Олень придет.
— Пришел?
— Нет, Егор Карпыч, не пришел: получше, должно, на свете есть мастера.
— Неужто, дяденька Петрович, можно лучше сделать?
Вздохнул Иван Петрович.