Недаром говорят: сколько людей, столько и судеб. Пока лежала в больнице с известной болячкой, захватившей мир, услышала столько историй: женщины рассказывали о себе, о своих семьях, о своих знакомых. Одну из таких историй, рассказанной нам уже старенькой бабушкой, и поведаю вам сегодня.
Вот её рассказ.
... Мы с мужем переехали в этот лесной посёлок, когда у нас уже трое детей было. Посёлок молодой, только строился, требовались рабочие руки и платили хорошо, а нам детей надо поднимать.
Соседями нашими была многодетная семья: муж с женой да пятеро детей, старшей дочке у них тогда уже было 22 года, она в городе жила, а младший в детский сад ходил, ещё трое - школьники.
Женщину звали Евдокия, мужа её имени не помню, знаю только, что был он бригадиром и с раннего утра до ночи работал. Дети и всё хозяйство были на Евдокии.
Мы с ней быстро подружились, была она женщиной тихой, скромной, ни о ком худого слова не скажет, никого не обругает. Иногда она приходила ко мне посидеть, поговорить о житье-бытье. Была она всегда грустная, как-будто, какая тоска великая грызла её сердце. Я не спрашивала, мало ли? В каждой избушке свои погремушки, как говорится. Потом она мне сама рассказала:
- Смотрю я на твою доченьку, и моя была бы уже такая... Мне уж 43 года было, когда у меня шестой ребёнок родился. Это девочка была.
- А что же с ней случилось?
Евдокия помолчала, видно было, что это тяготило её все годы и надо было выговориться.
- Родилась она с физическими уродствами и умственно отсталая.
Мучилась я с ней три года, помощи никакой, муж всё время на работе, бабушек, дедушек нет, хозяйство, готовка, стирки гора, и всё на руках надо было перестирать. А ей нужна была отдельная нянька. Ходить она не могла, только на четвереньках и то как-то боком, к трём годам хоть и коряво, но говорила, я понимала её.
А потом наваждение какое-то нашло: а зачем мне всё это мучение? А ребёнку страдания такие зачем?
Пошла я бельё на речку полоскать и её с собой взяла, на тележку посадила.
Принесла её на плотик, сама бельё полощу и думаю: вдруг в воду упадёт?
А она сидит, в воду не лезет, а только всё повторяет: мама, мама...
Выполоскала я бельё, взяла её на руки и в воду опустила, одно лицо над водой. А она не кричит, не плачет и говорит:
- Мама, я венусь к тебе (то есть, вернусь, не все звуки выговаривала)
Опустила я её с головой в воду, а у неё глаза открыты и так на меня она смотрит, так смотрит. Подержала я её под водой, подождала, чтобы захлебнулась и вытащила потом.
На меня и не подумал никто. Сказала: "Не доглядела я. Пока бельё с плотика выносила, упала она в воду и потонула" Схоронили мы её... Ты уж не говори никому, не надо. Не знает никто, даже муж.
... Схватилась я потом, кляла себя, проклинала за то, что сделала. Да ничего уже не вернёшь. Хотела жизни себя лишить, да кто детей моих вырастит? Снится она мне часто.
Соседка по палате продолжила:
- Долго я от её рассказа не могла отойти. Мне бы такое и в кошмарном сне не приснилось. Я никому и не рассказывала.
В скором времени эта семья уехала в неизвестном направлении. Только история эта не закончилась.
Через много-много лет встретила я Евдокию на автовокзале. Если бы она ко мне не подошла сама, я бы и не узнала её: постарела она сильно. Я ехала от старшего сына, где в гостях была, а она из больницы. Нам было с ней не по пути, но время отправления наших автобусов почти совпадало, ждать ещё целый час. Вот и сели мы на скамеечку у вокзала, стали друг другу о своей жизни рассказывать.
У внучки Евдокии детей долго не было: и проверялись, и лечились, и молились. Наконец, радостная новость: беременна внучка! Да только в скором времени радость сменилась слезами: девочка у неё родилась с физическими уродствами. Внучка звала её приехать, а она боялась, ссылаясь на нездоровье.
Наконец, решилась. Девочке к тому времени уже три годика было. А как увидела, - чуть в обморок не упала, дочку свою загубленную увидела! Даже родимое пятнышко на том же месте было!
Девочка долго очень внимательно её рассматривала, впиваясь теми самыми глазами в Евдокию, а потом вдруг и говорит ей:
- Мама!
Все её поправлять стали:
- Нет, это бабушка, скажи: баба.
Нет, она всё своё:
- Мама! Мама, я венулась к тебе! (вернулась)
Мороз в жаркий день пробежал по коже у Евдокии.
Дальше - больше. Стала она рассказывать, как эта мама в речке её утопила.
- Сначала мама тряпочки в воде вот так булькала, а потом меня в водичку опустила. А я не плакала, мне не больно было.
Девочка не выговаривала многие звуки, но Евдокия поняла всё до последнего словечка.
Никто, конечно, и внимания на эти слова не обратил, мало ли что больной ребёнок говорит, кроме Евдокии.
В этот же вечер её скорая увезла, плохо стало с сердцем.
Долго в больнице лежала, а сейчас домой возвращается, внучке даже не сказала, что выписали. Зашла в церковь помолилась за упокой души дочки своей, за здравие правнучки.
- Как же я этой девочке теперь в глаза смотреть буду, как переносить, когда она говорит такое? - плакала Евдокия.
- Да она может и не понимает, что говорит? Подрастёт, не будет говорить, забудет.
- Да только я не забуду, лучше бы мне и помереть, чем в глаза эти смотреть. Ой, соседушка моя милая, только тебе я и открылась, ты уж прости меня, что пришлось тебе это всё выслушать.
Тут рейс её объявили.
Жаль мне было Евдокию, обнялись мы на прощание.
- Может и свидимся ещё когда.
Да только не пришлось нам больше свидеться с ней, - в скором времени умерла Евдокия.