***
Простуженный отец полощет в ванной горло.
Я рядом становлюсь на взрослый табурет,
Воочию хочу увидеть эту Волгу,
Что булькает и бьёт в гортанный парапет.
Мне чудятся в густых, урчащих переливах
Звон сабельных атак, строчащий пулемёт,
Осенний крик стрижей, немолчный ветер в ивах
И чуточку того, что будет наперёд.
Весь содовый раствор –один стакан, не больше –
За несколько минут отец вливает в рот.
Его большой кадык работает, как поршень,
Как вся моя страна, как весь её народ.
Мой семилетний мир вместился в полосканье:
Гудел прокатный стан, нёс службу часовой,
Вставали города, и на трибуне Сталин
С обложки «Огонька» смотрелся как живой…
Я нынче полощу своё больное горло.
Чудное дежа вю, сентиментальный бред.
Как там тебе, отец, живётся в мире горнем?
Куда же запропал тот старый табурет?
***
Какая странная тоска по девятнадцатому веку! –
Одноэтажным городам, неспешной поступи времён,
По незастроенной земле, непоказному человеку,
Что фотоснимком той поры на фоне гор запечатлён.
Кораблик в ялтинском порту линялым парусом полощет,
Великокняжеских садов вдоль моря тянется кайма.
Серьёзно в камеру глядит в турецкой фесочке извозчик,
За ним империя лежит – Мария, Анна, Фатима…
Фотограф силится вместить как можно больше в фотоснимок:
По трапу сходят с корабля, едва живые, господа.
Ещё мгновенье, и герой подхватит вороха корзинок:
– Куда поедем? – В «Эдинбург», а впрочем, всё равно куда…
Пусть дважды в реку не войти, но можно из неё напиться.
Держу в руках дагерротип, вхожу в картину, как в запой.
Мне выпал жребий в новый век в другой империи родиться,
Сходящей, кажется, с ума, но ей такое не впервой.
Блошиный рынок на югах – былого счастья позолота.
Вздыхает вслух филокартист: «Какие были времена!».
Он целит глазом в мой карман, сродни извозчику на фото,
И в этом взгляде вся печаль, и веку прошлому цена.
***
Я пишу вам из Крыма, из вами любимого Крыма.
Он – такой же, как был: поэтичен и дерзко красив.
Поменялись на мэриях флаги, но это терпимо,
Суета это всё для того, кто дорогами жив.
Ничего не случилось. Торговец по-прежнему жаден,
Те же «слуги» на тех же местах умножают печаль,
И хоть много на этой земле золотых виноградин,
Но любви поубавилось, – это, действительно, жаль.
Кто-то сделал пиар и на грудь нацепил аксельбанты,
Кто-то точит кинжал или «горькую» глушит в тоске.
Если небо над Питером всё-таки держат атланты,
Небо Крыма тогда на Господнем висит волоске.
Я пишу вам сегодня из Ялты, холёной и броской.
Все, кто здесь побывали однажды, соврать не дадут:
Что по Киевской улице двигаться, что по Московской, –
Обе эти судьбы одинаково к морю ведут.