Затопил печку, и нырнул снова под одеяло. Холодно. Но лежать не смог. Шоу Малахова, и он даже уже почти не Малахов. Галстук только на шее, и на расстегнутом пузе. Правильно. Человеку без шеи нельзя подчеркивать ее, подчеркивать то, чего нет. Но хрен бы с ним. Передача в честь Ангелины Вовк. И еще одну показывают рядом. Я ее помню, но никак не могу вспомнить, как ее звали там, в “Малышах”. Жена уже ушла на работу, а мне надо их в садик. И мне не горит, ведь я нужен там, на моей работе, не от сих до сих, а чтобы после меня все было. Включаю телевизор, кидаю на диван подушку и одеяло, и ору в их комнате: “Малыши!!!”. Бегут ко мне, и тоже ныряют ко мне под одеяло. Туда, к папе. Он согреет. А потом, когда “Малыши” кончатся, я буду моих девочек причесывать. Дорогие мои новые папы, есть вы здесь?! Только для вас, и бесплатно. Мой личный эксклюзив тех лет – прическа типа “львиный хвостик”.
Надо после причесывания связать волосы длинной лентой так, чтобы аж глазки их еще шире открылись. Потом вплести эту ленту в их волосы, и делать косичку. Потом, на конце косички либо просто завязать бантик (я умею), либо подвязать эту косичку к ее началу, ближе к головочке. Прическа эта никогда не разболтается, и делается она в момент. Папы, я вам рекомендую!
Потом на остановку, и ехать на Шаумяна, в садик. На мелкокалиберном львовском автобусе. Но я имею право войти в первые двери. Одна у меня на руках, вторая держится за шлейку на моей куртке из отвратительно вонючего кожезаменителя. Я ее быстро выбросил. Но, если есть бензин, едем туда на Москвиче, и они досыпают там, на заднем сиденье. И без всяких кресел, ведь я их точно довезу. А потом, после работы, я лечу из Усть-Ижоры (Михалыч, рыбак, привет!!!) на стоянку перед Кировским заводом, чтобы встретить ЕЕ. И у меня все есть для встречи. Какой-нибудь сладкий фунтик из магазина. Вкусная и красивая шоколадка. Или я успел заскочить к родителям, а там уже дошла до готовности сиговая икра родом их Чокурдаха. И в бардачке машины, на чистой бумажке, ждут ее три бутерброда с икрой. Ведь от Кировского до Шаумяна ехать далеко, и она очень хочет кушать. А там, на улице, уже ждут нас наши милые бантики.
- Мама!!!
Да что я все про себя? Там передача еще идет. А я иногда слушаю, иногда пишу, но чаще плачу. Потому что там все мое.
- Всюди буйно квитне черемшина,
- Мов до шлюбу вбралася калына…
С этой песней, тогда нисколько не западенской, я вылез в 9-м классе к людям на сцену. Вылез, да. Моя любимая учительница, Липштейн Александра Иосифовна, со всей своей женской силой, выперла меня на самую середину этой сцены. Потом я ушел от нее, и ушел с этой сцены. Надолго, до сейчас. Теперь вот пою здесь.
Я распустил в Израиле слухи о ней. Пока тишина.
О чем я? Ах да! Ангелина Вовк. Они уже сами поняли, что не могут. И возвращаются назад, в СССР. И песни сегодня оттуда, и слова оттуда. И я сегодня ни разу не видел где-то там сбоку эту убогую крысиную морду, со скрепами чего-то и с чем-то. Счастье какое.
И - песни. И – люди. И дядя Коля, еще живой. Николай Дроздов. Вот он дошел до студии Малахова, а я уже не дойду. Молодец, дядя Коля! А я зато уже все распахал по осени. Приходи ко мне, посидим под моими березками! У меня же дома есть.
Валентин Серов. Такую песню испортил, дурак! Не надо ее расцвечивать голосом, просто петь почти шепотом. Дмытро Гнатюк знал, как надо.
-Витер з полонины, долынь до дивчины!
- Расскажи, як я чекаю, як ее кохаю…
Частушки. Вспоминали и пели все. И я хочу. Правда, почти без слов.
- Полюбила парня я, оказался без ***!
- А на *** мне без ***, когда с *** до ***!
I am sorry!
Весело. Та же женщина, которая пела частушки, попыталась “Издалека, долга, течет река Волга!...”. Не получилось. Та, другая, умела лучше. Правда, потом она сказала Ельцину: почему вы их всех не расстреляли? После этих ее слов вся Волга окрасилась кровью. Не нужна мне больше эта женщина.
Что там было еще? Валентина Толкунова! Женщина, к которой ревновать запрещено Богом! Только любить.
- Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори!..
И снова:
- Ридна маты моя, ты ночей не доспала…
Любить Валентину Толкунову. Под музыку Вивальди.
- Печалиться давайте, и любить, что было сил…
Как странно. Потом он тоже захотел меня расстрелять.
Странно. Печка прогорела, надо закрыть. Любовь моя заснула, и больше не бьет меня. А слезы все текут. Назад, в СССР. Отправляю вам это…