Я изучила лежавшую ближе всех более скрупулезно и обнаружила, к моему удивлению, что она совсем молоденькая — не старше 22–23 лет. Ее лицо было немного пухленьким, возможно, но ни в коем случае не страдало полнотой: в самом деле, с ее свежими здоровыми красками молодости и коротко остриженными золотыми кудряшками она была очень хорошенькой. Я впала в недоумение, что за странное расстройство желез могло вызвать такую степень аномалии в ее возрасте. Прошло где-то 10 минут, и послышалось приближение энергичных деловых шагов. Голос поинтересовался: “Как вы теперь себя чувствуете?” Я повернула голову в другую сторону и прямо перед собой обнаружила лицо почти что на уровне с моим. В первое мгновение я подумала, что оно принадлежит ребенку, но потом увидела, что черты под белым колпаком были определенно не моложе 30 лет. Не дожидаясь ответа она нашла под пижамой мою руку и проверила пульс.
Его частота удовлетворила ее, потому что она уверенно мне кивнула: — У вас все будет в порядке, мать, — сказала она мне. Я уставилась на нее озадаченно. — Машина стоит как раз за дверью, как вы думаете: вы сможете дойти? — продолжала она. Изумленно я спросила: — Какая машина? — Ну, чтобы отвезти вас домой, конечно, — сказала она с профессиональным спокойствием. — А теперь пойдемте, — и она стащила пижаму. Я задвигалась и бросила взгляд вниз. То, что я там увидела, заставило меня замереть на месте. Я подняла руку. Ни на что она не была так похожа, как на пухлый белый валик со смешной маленькой ладошкой, приделанной к его концу. Тут я услышала отдаленный вскрик и потеряла сознание…
Когда я вновь открыла глаза, рядом оказалась женщина, нормальная женщина в белой спецодежде со стетоскопом на шее, в замешательстве наклонившаяся надо мной. Женщина в белой шапочке, которую я приняла сперва за ребенка, стояла перед нею, приходясь ей чуть выше локтя. — Я не знаю, доктор. — говорила она. — Она только внезапно вскрикнула и потеряла сознание. — Что это? Что со мной случилось? Я знаю, что я не такая — не такая, не такая, — вырвалось у меня. До моего слуха долетело, как мой голос, сбиваясь на плач, выкрикивал слова. Доктор продолжала озадаченно смотреть на меня. — Что она хочет этим сказать? — спросила она. — Не представляю, доктор, — ответила малышка. — Это было совсем неожиданно, что-то вроде шока — но я не знаю почему. — Ну, она ведь уже выпущена и выписана, и в любом случае не может оставаться здесь. Нам нужно это помещение, — сказала доктор. — Лучше дам ей болеутоляющее. — Но что же случилось? Кто я? Произошла какая-то ужасная ошибка. Я знаю, что я не такая. П-пожалуйста, сскажите мне… — умоляла я ее и под конец как-то растерялась, запинаясь и путаясь от волнения. Движения доктора стали успокаивающими. Она мягко положила ладонь мне на плечо. — Все в порядке, мать. Беспокоиться не о чем. Отнеситесь к вещам спокойно. Скоро мы отвезем вас домой. Другая служительница, в белой шапочке, не выше первой, подбежала со шприцем в руке и вручила его доктору. — Нет! — запротестовала я. — Я хочу знать, где я? Кто я? Кто вы такие? Что со мной случилось? — я попыталась выбить шприц из ее руки, но обе маленькие служительницы повисли у меня на руках и держали их, пока она втыкала иглу.
Да, это было болеутоляющее. Оно отключило меня, но не полностью. Странное чувство: я, казалось, парила в нескольких футах от своего тела и рассматривала себя с неестественным спокойствием. Я была или чувствовала себя в состоянии оценивать происходящее с полной ясностью изображения… Очевидно, я страдаю амнезией. Какое-то потрясение вызвало у меня “потерю памяти”, как это часто определяют. Очевидно, пропала только малая часть моей памяти — как раз личная часть: кто я, откуда — весь механизм, помогавший жить изо дня в день, казалось, был не тронут, я не забыла, как говорить или как думать и даже наоборот, мой мозг оказался достаточно забит для этого.
С другой стороны, меня выводило из себя сознание того, что во всем вокруг что-то неладно. Я откуда-то знала, что никогда до этого не была здесь, я знала также, что в присутствии двух маленьких медсестер было что-то подозрительно странное, но самое главное, я знала с абсолютной определенностью, что эти массивные формы, лежащие тут, — не мои. Я не могла припомнить, что за лицо я увижу в зеркале, даже будет оно темным или светлым, старым или молодым, но в чем не было у меня ни тени сомнения, это в том, что каким бы оно ни было, оно никогда не принадлежало этому телу.