Письмо Шолохова Сталину 1938 года, которое я анонсировал в предыдущей статье «Как Сталин Шолохова приручал» (ссылка в конце текста), начиналось так:
Дорогой т. СТАЛИН!
«После освобождения из-под ареста секретаря Вешенского РК ВКП(б) Лугового, председателя РИК’а Логачева и уполномоченного КомЗагСНК Красюкова бюро Ростовского обкома партии приняло решение о возвращении Лугового и других на прежнюю работу. В этом решении было записано следующее: «…Материалами следствия установлено, что т. т. Луговой, Логачев и Красюков были злостно оговорены участниками к[онтр]-р[революционных] правотроцкистских и эсеровско-белогвардейских организаций в своих подлых вражеских целях».
Эта формулировка неверна по существу и придумана для того, чтобы замести следы вражеской работы».
Чтобы понять о чем идет речь следует начать с того, что Шолохов был не только писателем, но и членом бюро райкома партии, а для станицы Вёшенской, по истине, ангелом-хранителем.
В 1933 году Шолохов, обратившись к Сталину за продовольственной помощью, уберег станицу от голодомора и пресек карательную операцию против станичников.
Тогда, благодаря заступничеству писателя, из тюрем выпустили всех арестованных и осужденных Вёшенцев, в том числе, даже приговоренных к расстрелу, восстановили в правах исключенных из колхозов, а в партии – изгнанных из неё в период с ноября 1932 и по апрель 1933 года.
Колхозникам возвратили незаконно конфискованные дома, скот, домашние вещи – это верхняя одежда, пальто, шубы, обувь, платки, шали, мебель и прочее. За те вещи, которые полежали возврату, но не были обнаружены, колхозникам выплатили материальную компенсацию.
Шолохов организовал снабжение станицы Вёшенской питьевой водой.
Колодцев в ней почти нет, потому что она стоит на песчаном грунте, песок уходит вглубь на 25–30 метров, колодцы рыть трудно, и по воду люди ходили на Дон. Весной при разливе Дона вода в нем становится мутной, грязной, негодной для питья. Речная вода нередко бывала причиной желудочно-кишечных заболеваний.
Шолохов, который сам возил воду из родника, расположенного в четырех километрах от Вешенской, на бюро райкома высказал мысль о том, чтобы построить в станице Вешенской водопровод и взять воду из родника.
При очередной поездке в столицу он обратился к Г. К. Орджоникидзе с просьбой помочь построить водопровод в Вешенской. После «Вась-Вась» Шолохова с наркомом тяжелого машиностроения Вешенской было ассигновано нужное количество средств, выделено необходимое количество строительных материалов, машин и оборудования.
В течение строительного сезона – лета 1935 года – водопровод был готов.
К 1 января 1936 года в станице выросло здание педучилища, тоже, вероятнее всего, не без участия станичного ангела-хранителя.
Стоит только пожалеть, что не каждая территория рождает литературного гения, который мог бы быть её заступником.
«Руководители края остались недовольны тем, что по инициативе Шолохова в дела Вешенского района вмешался ЦК партии, что ЦКК на уровне своего представителя М. Ф. Шкирятова навела у нас порядок. Помимо воли крайкома и крайисполкома Центральный Комитет снял руководство района, помимо их желания отозвал меня из Кавказской и направил в Вешенскую. На мне руководители края срывали зло, всячески третировали меня. Посылали работников под видом укрепления района, на самом же деле давали задание всячески компрометировать меня. Такую же ориентацию получили и начальники политотделов, работники аппарата НКВД. Недостойную позицию они занимали и по отношению к Шолохову, невзлюбив писателя за его телеграмму в «Правду» и за письма в ЦК партии, за его открытые выступления против крайкома. Но Шолохов был орешек не по их зубам, а мне влетело – и в хвост, и в гриву…»
- Писал в своих воспоминаниях Луговой.
Секретарем крайкома стал Евдокимов.
Тот самый Евдокимов, который в 1920 году в должности начальника особой «Крымской ударной группы» руководил работой особых отделов, занимавшихся превентивным уничтожением пленных белогвардейцев, несмотря на обещания их амнистии (это решение было принято руководством для предотвращения возможных антибольшевистких восстаний, которые в будущем могут организовать и возглавить помилованные).
За проделанную работу был без афиширования представлен к ордену Боевого Красного Знамени - на наградном списке Е. Г. Евдокимова командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе наложил резолюцию:
«Считаю деятельность т. Евдокимова заслуживающей поощрения. Ввиду особого характера этой деятельности проведение награждения в обычном порядке не совсем удобно».
В наградном списке отмечалось:
«Во время разгрома армии генерала Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд».
В январе 1934 года Евдокимов назначен 1-м секретарём Северо-Кавказского крайкома, в 1937 году — Азово-Черноморского, затем Ростовского обкомов ВКП(б). Этот период отмечен вхождением в состав особой тройки, созданной по приказу НКВД СССР от 30.07.1937 № 00447.
Евдокимов, вооруженный многолетним опытом работы в НКВД, организации, которая уже свернула головы старым большевикам Ленинского «призыва», у которого за плечами было участие в «Шахтинском деле» и много чего ещё, видимо, не сомневался, что и Шолохов, который по сравнению с Бухариным, Каменевым или Зиновьевым был просто цыпленком, ему по зубам.
Он решил выкорчевать с корнем Вёшенский остров вольнодумия, бывший костью в горле крайкома.
Вот как позже в своем письме на имя Сталина рассказывал об этом Шолохов.
«В январе прибыл в Ростов Евдокимов. Мы были крепко обрадованы его назначением. Думалось, что дела в крае пойдут по настоящему и отношение к нам станет иное. Расчитывали и на то, что он заинтересуется делом Красюкова и со всем разберется. Но Евдокимов с первых же дней приезда недвусмысленно дал понять нам, что мы остаемся на прежнем положении, и что борьба не кончена. На пленуме крайкома в январе выступал Луговой. Он говорил об ошибках старого руководства крайкома, приводил факты и, рассказывая о том, как краевое руководство безобразно руководило хозяйством, вскользь сказал: — «Мы — вешенцы — всегда были в опале у товарища Шеболдаева».
Евдокимов с необъяснимой злобой всенародно обрушился на Лугового и начал орать: «— Что ты мне болтаешь о какой-то опале! Вы в Вешенской богему создали! Шолохов у вас — альфа и омега! Камень себе поставьте и молитесь на него! Пусть Шолохов книжки пишет, а политикой мы будем заниматься без него!» и пр. в этом же роде».
Ощущение себя всевластным вершителем судеб не позволили ему понять, что ему (Евдокимову) замену найти – как два пальца проще пареной репы, а Шолохов для Сталина был незаменим.
Евдокимов запустил в действие многократно опробованный механизм «Репки», когда чекисты тянут потянут – «внучку» за «бабкой», «бабку» за «дедкой» – вот уже и вредительская организация, занимавшаяся саботажем во время уборочных работ.
«Тут-то и выяснилось, что крайкомовцы не забыли обиду на Шолохова и на меня за наши действия через их головы в годы известных перегибов. Они начали подсылать в район людей с заданием собирать на меня всякую дрянь, ловить на слове, искать, подкарауливать».
– Писал в своих воспоминаниях Луговой. –
«Для укрепления района прислали вторым секретарем райкома партии Чекалина и дали ему задание объединить всех тех, кто против меня. Объединять было некого, поддержки Чекалин не получил, хотя много старался. Набралось таких – раз-два и обчелся: Романов, Морозик, Афонин, Ядыгин, Виделин, недавно прибывший, по-видимому, с таким же заданием, матерый волк и провокатор. Всех их Чекалин держал на шворке, как цепных собак, – дернет одну – она и залает, дернет вторую – та тоже и т. д.».
Но ни начальник отдела НКВД Тимченко, ни Чекалин не добились ничего, партактив их не поддерживал. Чекалин скоро уехал. Вместо него прислали Киселева. Аресты усиливались. Никому ничего не сказав, тайком ото всех нас осенью 1936 года арестовали Красюкова, члена бюро райкома партии, уполномоченного по заготовкам.
«На первом же допросе (Красюкова) продержали 4 суток подряд. В течение 96 часов ему дали поесть два раза. Не спал он за это время ни минуты...
- Писал Шолохов Сталину. -
С января 1937 г. начали допрашивать обо мне, о Луговом, о Логачеве. Через короткие передышки, измерявшиеся часами, снова вызывали на допрос и держали в кабинете следователя по 3–4-5 суток подряд».
Красюков, видимо, надеясь на «крышу» Шолохова, не подписал состряпанного обвинения в том, что он враг народа.
«Не добившись желательных им показаний, 17/3-37 г. Красюкова бросили в карцер — каменный мешок 2 метра длинины[10] и полутора м. ширины, сырой, абсолютно темный. Спал на голом полу. Пробыл в карцере 22 суток. И снова истощенного, замученного, еле державшегося на ногах под руки притащили в следовательский кабинет, и снова допрашивали по 3–4 суток».
Допрашивали, не разрешая садиться. Стоял до тех пор, пока держали ноги, потом ложился на пол и поднять не могли уже никакими пинками. Не было такого издевательства, которому Красюкова не подвергали бы: неслыханные ругательства, плевки, отказ выпускать в уборную, допросы с запрещением садиться по полсуток, допросы без сна по 3–5 суток, голод, — вот что входило в систему следствия.
После того, как следователи убедились в том, что из Красюкова выжать желательных для них показаний не удастся, его отправили в Ростовскую тюрьму. Летом сидел в камере построенной на 8 человек, но в которую ухитрились поместить 60 заключенных. Спали на полу «валетами», лежа только на боку, в полусогнутом положении, при чем если надо было повернуться на другой бок одному, то поворачиваться вынуждены были все 60. Жара была такая, что по словам находившегося в камере кочегара, превосходила во много раз жару в машинном отделении парохода. По очереди подползали к дверной щели, чтобы хоть несколько раз глотнуть затхлого, но прохладного воздуха из коридора.
Никакими пытками Красюкова не могли заставить клеветать на себя и других. И когда ему говорили, что он издохнет в тюрьме, — он отвечал: «— И помирая буду говорить: да здравствует коммунистическая партия и советская власть! А вы, фашисты, смотрите и учитесь, как надо умирать честным коммунистам!»
Красюков тем не менее отказался давать компрометирующие показания на Шолохова и Лугового, а те, в свою очередь, не спешили отказаться от него.
«Мы на бюро и на активе заявили, что у нас нет данных, изобличающих Красюкова как врага.
- Рассказывает Луговой -
Нам никаких документов о его вражеской деятельности не дали. Мы знаем Красюкова как честного, преданного партии коммуниста. Начальник райотдела НКВД и его сподручные выступили на бюро и на активе, обвинили нас в том, что мы врага народа до сих пор не исключили из партии. Мы крепились, в бюро райкома нас было мало – я, Логачев и Шолохов».
Затем арестовали директора Грачевской МТС Корешкова и ещё несколько человек из круга общения Лугового.
Луговой, цитирую:
«Корешков подписал все, что ему дали подписать, в том числе – что и я враг, что принуждал его, Корешкова, делать вражеские дела… Арестовав Красюкова, Лимарева, Корешкова, Слабченко, Шевченко, в разное время работавших со мной в Вешенской и в Катарах, наши недруги в краевом руководстве хотели заставить их дать показания на меня и Шолохова, что мы враги народа. Красюков, Лимарев и Слабченко отвергли такие предложения. Шевченко что-то показывал на Слабченко, выгораживал себя. И того и другого расстреляли. Лимарев продолжал сидеть».
На Лугового крайком «наехал» 30 мая 1937 года, когда в районе был закончен сев, в ходе специально созванной партконференции. Его, Логачева и Шолохова обвиняли в том, что они защищали врагов народа – Красюкова и других.
Вот как об этом рассказывал Сталину будущий нобелевский лауреат.
«На бюро Евдокимов снова обрушился на нас … и в заключение сказал: «— т. Люшков в целях внесения ясности в дело Красюкова сообщит бюро, что из себя представляет Красюков».
Люшков встал и заявил: «— Красюков — крупная фигура в к[онтр]-р[еволюционных] делах на Дону. Он белобородовский эмиссар, служил связующим звеном между эсерами, троцкистами и донской контр-революцией. Об этом свидетельствуют материалы следствия, показания самого Красюкова».
«— Вот кого вы защищали!» — патетически воскликнул Евдокимов, обращаясь к Луговому, Логачеву, ко мне.
Разыграно все это было, как по нотам».
Кстати, это тот самый Люшков, который более известен тем, что чуть позже перебежал к японцам, оттуда обличал сталинскую политику и возглавил диверсионную группу, предназначенную для физического устранения вождя.
Я рассказывал о нем своим читателям в статьях «Свидетель грязных дел?», «Покушение на Сталина сорвалось».
Его подпись стоит на Спецсообщениях секретно-политического отдела ОГПУ о голоде 1933 года, на основе которых я написал статью: «Страшнее любого ужастика. Спецсообщения секретно-политического отдела ОГПУ».
Ссылки на указанные статьи в конце текста.
На конференции выступил М. А. Шолохов и выразил свое несогласие с мнением крайкома о защите бюро райкома партии врагов народа. Он сказал, что ему такие враги неизвестны. Шолохов заявил, что бюро райкома партии проводило правильную политику, что райком, руководимый Луговым, успешно справлялся со всеми задачами районной парторганизации.
Тем не менее, на партконференции Лугового не внесли в список для перевыборов, Так он перестал быть секретарем райкома. А месяц спустя, его арестовали.
Семью Лугового из квартиры выселили, определив жить на краю Вешенской, около педучилища, в двух полуподвальных комнатах, а жену поперли с работы в педучилище.
Из письма Шолохова Сталину мы знаем, что и с Луговым, и с Логачевым тоже не миндальничали.
«Лугового с момента ареста посадили в одиночку. Допрашивали следователи Кондратьев, Григорьев и Маркович. Метод изнурения заключенного был тот же, но с некоторыми отступлениями. Так же допрашивали по несколько суток подряд, сажали на высокую скамью, чтобы ноги не доставали пола, и не приказывали вставать в течение 40–60 часов, потом давали передышку в два-три часа и снова допрашивали. Луговой выстаивал по 16 часов, руки по швам, перед следовательским столом. К вариациям допроса можно отнести следующее: плевали в лицо и не велели стирать плевков, били кулаками и ногами, бросали в лицо окурки. Потом перешли на более утонченный способ мучительства: сначала лишили матраца на постели, на следующий день убрали из одиночки кровать; чтобы предохранить больные легкие от простуды, т. к. лежать надо было на голом цементном полу (Луговой болен туберкулезом), он подстилал под спину веник, — взяли и веник из камеры. Затем против одиночки Лугового поместили сошедшего с ума в тюрьме арестованного работника КПК Гришина, и тот своими непрестанными воплями и криками не давал забыться и в те короткие часы, когда приводили с допросов. Не помогло и это, — перевели в карцер, но карцер особого рода, клоповник. В наглухо приделанной к стене кровати кишели, по словам Лугового, миллионы клопов. Ложиться на полу строжайше воспрещали. Лежать можно было только на этой кровати. Но освещение в камере было так искусно устроено (затененный свет), что вести борьбу с клопами было абсолютно невозможно. Через день тело покрывалось кровавыми струпьями и человек сам становился сплошным струпом. В клоповнике держали неделю, затем снова в одиночку. Вымогание ложных показаний, «подавление психики» арестованного достигалось и таким путем: среди ночи в камеру приходил следователь Григорьев, вел такой разговор: «— Все равно не отмолчишься! Заставим говорить! Ты в наших руках. ЦК дал санкцию на твой арест? Дал. Значит ЦК знает, что ты враг. А с врагами мы не церемонимся. Не будешь говорить, не выдашь своих соучастников, — перебьем руки. Заживут руки, — перебьем ноги. Ноги заживут, — перебьем ребра. Кровью ссать и срать будешь! В крови будешь ползать у моих ног и, как милости, просить будешь смерти. Вот тогда убьем! Составим акт, что издох и выкинем в яму».
Логачев испытал тоже самое. Издевались, уничтожали человеческое достоинство, надругивались, били. На допросе продержали 8 суток, потом посадили на 7 суток в карцер, переполненный крысами. В карцере сидел в одном белье, до этого раздели. Из карцера уже не вели, а несли на носилках. Отнялась левая нога. Допрашивали 4 суток. Пролежал в одиночке 3 часа и снова понесли на допрос. Допрашивали 5 суток подряд. Не мог сидеть, падал со стула, просил разрешения у следователя Волошина прилечь на постеленную на полу дорожку, но тот не разрешил лечь там. Пролежал на голом полу около часа и снова подняли. Снова пытали 4 суток. Провоцировали. Следователь Маркович кричал: «— Почему не говоришь о Шолохове? Он же, блядина, сидит у нас! И сидит крепко! Контрреволюционный писака, а ты его покрываешь?!» Бил по лицу. К концу четвертых суток Логачев подписал то, что состряпал и прочитал ему следователь».
Сталин был, по меньшей мере в общих чертах, в курсе событий в Вёшенской. Об этом со всей очевидностью говорит тот факт, что он направил к Шолохову «засланного казачка», тогдашнего начальника всех литераторов, генерального секретаря СП СССР Владимира Ставского.
Итоговая записка по результатам этого выезда проливает свет на состояние Шолохова.
Секретно
В ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ И. В.
В связи с тревожными сообщениями о поведении Михаила ШОЛОХОВА, я побывал у него в станице Вешенской.
Шолохов не поехал в Испанию на Международный конгресс писателей. Он объясняет это «сложностью своего политического положения в Вешенском районе».
М. Шолохов до сих пор не сдал ни IV-й книги «Тихого Дона», ни 2-й книги «Поднятой целины». Он говорит, что обстановка и условия его жизни в Вешенском районе лишили его возможности писать.
Мне пришлось прочитать 300 страниц на машинке рукописи IV книги «Тихого Дона». Удручающее впечатление производит картина разрушения хутора Татарского, смерть Дарьи и Натальи Мелеховых, общий тон разрушения и какой-то безнадежности, лежащей на всех трехстах страницах; в этом мрачном тоне теряется и вспышка патриотизма (против англичан) и гнева против генералов у Григория Мелехова.
М. Шолохов рассказал мне, что в конце концов Григорий Мелехов бросает оружие и борьбу.
— Большевиком же его я делать никак не могу.
… — Смотри, что делается! Гнали нас с севом, с уборкой, а сами хлеб в Базках гноят. Десятки тысяч пудов гниет под открытым небом!
На другой день я проверил эти слова Шолохова. Действительно, на берегу Дона в Базках лежат (частью попревшие) около 10.000 тонн пшеницы. Только в последние дни (после дождей) был прислан брезент. Вредители из Союзхлеба арестованы.
Из дальнейшего разговора со всей очевидностью вытекает, что он допустил уже в последнее время грубые политические ошибки.
— 1) Получив в начале августа письмо (на папиросной бумаге) из ссылки от б. зав. РайЗО Красюкова, он никому его не показал, а вытащил впервые только в разговоре со мной. И то, — как аргумент за Лугового. В письме Красюков писал, что он невиновен, что следствие было неправильное и преступное, и т. д.
На мой вопрос: — снял он копию с этого письма? — Шолохов сказал, что снял, но ни т. Евдокимову, ни в Райком не давал.
— 2) Никакой партработы Шолохов, будучи одним из 7-ми членов Райкома — не ведет, в колхозах не бывает, сидит дома или ездит на охоту, да слушает сообщения «своих» людей.
Колхозники из колхоза им. Шолохова выражали крайнее недовольство тем, что он их забыл, не был уже много месяцев:
— «Чего ему еще не хватает в жизни? Дом — дворец двухэтажный, батрак, батрачка, автомобиль, две лошади, коровы, стая собак, а все ворчит, сидит дома у себя».
— 3) На краевой конференции Шолохов был выбран в Секретариат, и ни разу не зашел туда.
В крае (Ростов Дон) к Шолохову отношение крайне настороженное.
Тов. Евдокимов сказал:
— Мы не хотим Шолохова отдавать врагам, хотим его оторвать от них и сделать своим!
Вместе с тем тов. Евдокимов также и добавил: Если б это был не Шолохов с его именем, — он давно бы у нас был арестован.
Какова же Вешенская обстановка у Шолохова? Три месяца тому назад арестован б. секретарь Вешенского райкома ВКП(б) Луговой — самый близкий политический и личный друг Шолохова. Ранее и позднее арестована группа работников района (б. зав. РайЗО Красюков, б. пред. РИК’а Лыгачев и другие), — все они обвиняются в принадлежности к контрреволюционной троцкистской организации.
… Очевидно, что враги, действовавшие в районе — прятались за спину Шолохова, играли на его самолюбии (бюро райкома не раз заседало дома у Шолохова), пытаются и сейчас использовать его, как ходатая и защитника своего.
Лучше всего было бы для Шолохова (на которого и сейчас влияет его жены родня, — от нее прямо несет контрреволюцией) — уехать из станицы в промышленный центр, но он решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом.
Жалуясь, что он не может писать, — М. Шолохов почему-то нашел нужным упомянуть, что вот он послал за границу куски IV книги, но они были задержаны в Москве (Главлитом).
К этому же времени относится и фрагмент письма Шолохов Сталину. Цитирую:
«11 июня на краевой партконференции Шацкий сказал мне: — «Сидят твои друзья, Шолохов. Показания на них сыпят вовсю! Но по Вешенской это — только начало… Там будут интересные дела. Вешенская еще прогремит на всю страну!» Я ответил ему, что арест Лугового и Логачева ошибка, но вернее всего, — действия врагов. Шацкий, смеясь, спросил: — «Это не в мой ли огород камешек? Слушай, не выйдет! Я проверен. Можешь судить уж по одному тому, что меня брал к себе на ответственную работу Н. И. Ежов, и Евдокимов с огромным трудом выпросил меня у ЦК».
В своих воспоминаниях Луговой рассказывает о трудностях, с которыми он столкнулся в тюрьме. Я их воспроизводить для Вас не буду. Но, специально для тех, кто продолжает настаивать, что без вины никого не сажали, один фрагмент процитирую.
«Ни одного человека, который бы сказал, что он враг Советской власти, не согласен с политикой партии, я в камерах не встречал. Не встречал и тех, которые открыто поддерживали бы Троцкого или Бухарина. Возможно, что скрытые враги и были, но большинство было таких, как я, и мне подобных, ни в чем неповинных людей».
Лугового, Логачева и Красюкова этапировали в Москву.
Во время транспортировки на один из допросов Луговому удалось переговорить с «подельниками».
«Когда машина тронулась, я постучал по перегородке и спросил, кто со мной по соседству, и сказал, что я Луговой. Тогда сосед ответил, что он Логачев. Я спросил у него: «Как дела, Тихон?» Он сказал, что дела крайне плохи, что он готов повеситься, что он подписал показание, подписал, что он враг народа, подписал, что и я враг народа, что подписал и о Шолохове, якобы тот тоже враг народа».
Здесь в столице нашей Родины Луговому довелось быть допрошенным самим тогда ещё верным Сталинцем и неутолимым борцом с врагами народа Ежовым.
«Ежов допрашивал меня один. Он встал из-за стола, где были телефоны и всякие канцелярские принадлежности, и подошел к другому длинному столу, стоявшему у стены. Он остановился в конце стола, противоположном тому, где я стоял. Возле Ежова виднелась высокая стопа «дел». Я вначале подумал, что это «дела», заведенные на других арестованных. «На тебя имеется пятнадцать показаний, – и он похлопал ладонью по стопке, – изобличающих тебя во вражеских делах». Я попросил назвать хотя бы одно. Он стал называть фамилии людей, давших на меня показания. Фамилии этих людей я слышал впервые, я не знал, что это за люди. Так я и сказал Ежову, что я их не знаю, и попросил по порядку прочесть все заново. Первым оказался гражданин из станицы Боковской. Сидел он в Миллеровской тюрьме, ему, как стало известно позже, обещали освобождение из-под ареста, если он даст на меня показания. Что с ним сделали, мне неизвестно, но показания он подписал. Я, не зная, кто его допрашивал, сказал Ежову, что допрашивал Кравченко, начальник райотдела НКВД, этот ярый карьерист и вредитель. Ежов спросил, откуда я это знаю. Я ответил, что слышу по смыслу, что это дело рук Кравченко. Вторым был житель города Миллерово. Я также сказал, кто его допрашивал. Ежов спросил, откуда я и это знаю. Я сказал, что угадываю по «творчеству» этого негодяя. Так я опознал следователей многих допрошенных, дававших на меня показания, рассказал Ежову, чьих было рук это дело. Все эти показания были даны лицами, по тем или иным причинам арестованными, сидевшими то в Миллеровской, то в Каменской тюрьмах, слышавшими где-то мою фамилию и больше ничего не знавшими. Им предложили подписать протокол допроса с показаниями на меня, и они его подписали. Их обещали после подписания протокола допроса выпустить из тюрьмы за это. Да если бы и не обещали, они бы подписали все равно, а некоторым дали бумажку, сказали: «Подпиши», те не глядя подписывали. Другим говорили: «Подписывай, так надо» и так далее. Ежов прочитал мне пятнадцать дел, ничего мне не сказал, велел увести. Но еще до ухода я рассказал Ежову, как мы ехали с Логачевым в машине по соседству, разделенные диктовой перегородкой, что Логачев мне рассказал о его показаниях, полученных под пытками, и что он от них отказывается. Ежов удивился тому, что нас так везли, что мы имели возможность разговаривать, что охрана этого не учла.
Тогда я думал, что, рассказав историю с показаниями Логачева, я открыл Ежову многое, я думал, что ни он, ни Сталин этого не знают, и был поражен тем, что Ежов даже не обратил на это внимания. Теперь это прояснилось, потому что стало известно: он, Ежов, по указанию Сталина давал указание применять пытки к арестованным, так называемым врагам народа.
От Ежова меня привели к следователю по особо важным поручениям. Он меня продержал остаток ночи и весь следующий день. Говорил о тех же пятнадцати показаниях, которые читал Ежов. Сказал далее, что Шолохов от меня отказался, что он раскусил меня и отрекся, что сейчас он в Москве и обо всем им написал. Отказались от меня, по словам следователя, и моя жена, Мария Федоровна, она дала на меня показания, что я враг народа, и даже мой сын, Электрон, также от меня отрекся. Все эти сутки я ни на минуту не присел. Как у Ежова, так и у следователя я стоял на ногах, ослабел предельно, силы покидали меня. А следователь одно твердил, что я изобличен, что я враг народа. Когда он сказал о сыне, которому было семь лет, я понял, что у следствия нет никаких улик против меня, да и откуда они могли появиться? Как мог малыш от меня отказываться, что он понимал?...
Поздно вечером меня отвели в камеру. Там наконец покормили гречневой кашей, дали чаю с хлебом. В камере я был один.
Перебирая в памяти минувшие сутки, допрос лично наркомом внутренних дел Ежовым и его следователем по особо важным поручениям, я не мог прийти ни к какому определенному выводу. Трудно было что-либо предположить. Жестокость допроса, построение вопросов и заявлений следователя были просто страшными, грубыми, такими же, какие были в Ростове, и ничего хорошего не могли сулить. Одно было ясно, что нами – мною, Логачевым, Красюковым (голос его я слышал в вагоне) – заинтересовалась Москва, сам нарком, что в нашем деле наступил какой-то поворот. Но по ходу следствия заметить, что этот поворот к лучшему, было невозможно. Та же грубость, те же окрики, запугивание, одиночка ничего хорошего не предвещали.
В голове толпились, трудились, роились мысли. Москва, наркомат внутренних дел, мне, подследственному, за сутки дали стакан чаю, не позволили спать, не дали отдохнуть, заставили стоять, а когда я падал на стул от изнеможения, на меня кричали: «Встать! Что расселся!» Следователи менялись, ходили кушать, ходили отдыхать, спать, а я стоял. И это у наркома Ежова, это в Москве – столице социалистического Отечества, за которое я с юных лет боролся с оружием в руках.
«Что же это такое, – думалось мне. – До чего же сильны мои противники, до чего они пользуются доверием в ЦК партии, что так могли убедить Ежова, дать ему такие материалы на меня, что он верит им, верит, что я враг народа».
Стараясь сломить сопротивление Лугового, следователь ему врал, что Шолохов отказался защищать приятелей одностаничников.
Перевод «подельников» в Москву, видимо, не оставил ему возможности сомневаться в том, что следствие повернулось конкретно в его сторону. Шолохов рискнул пойти ва-банк.
Он пошел на прием к Сталину. В заключение беседы он сказал вождю, что, если Луговой и два других станичника враги народа, тогда и он, живший с ними одной жизнью, одним стремлением, тоже враг народа и что его тоже нужно посадить. Сталин был покруче пушкинской золотой рыбки. «Не печалься, ступай себе с Богом» он, правда, не сказал, но пообещал во всем разобраться.
Почему я вдруг вспомнил о сказке Пушкина? Да потому, что дальнейшие события сказкой и были.
Сталин забавлялся игрой в «доброго и злого полицейского».
«Допросами меня больше не донимали.
– Рассказывает Луговой.
- Но вот снова вызвали и повели к Ежову. В кабинете наркома сидел Михаил Александрович Шолохов. Я прежде всего посмотрел, есть ли у него пояс. Одет Шолохов был в гимнастерку и брюки-галифе, цвета хаки, в сапоги, имел широкий армейский пояс, в руках была трубка и на столе лежал его кисет, в который он обычно насыпал махорку. Курил он тогда махорку. При моем появлении Шолохов поднялся, пошел мне навстречу, обнял, мы расцеловались и прослезились. Это тронуло и Ежова, у него также навернулись слезы на глаза. Ежов усадил меня за столик справа от себя. Слева сидел Шолохов. Предложил чаю, на столе стояли фрукты, виноград».
«Вначале по поясу, а затем уже по приему Ежова я понял, что Шолохов не арестован (в тюрьме ходили слухи, что он арестован, у некоторых заключенных требовали показаний на Шолохова, и они их давали) и находится на приеме у Ежова. Он пожелал повидаться со мной, и Ежов это сделал. Как я был этому рад, нет таких слов, чтобы все это описать. Шолохов только посматривал на меня, но ничего не говорил. Ежов спросил, носил ли я раньше бороду. Я ответил, что никогда не носил, что это меня в тюрьме не стригли и не брили. Он тут же приказал меня постричь. Меня вывели в другую комнату и тут же постригли и побрили, и даже поодеколонили. И снова ввели к Ежову. Я немного оправился от встречи, стал говорить о своей невиновности. Ежов заверил меня, что он все самым внимательным образом разберет, проверит, и выразил надежду на то, что скоро я буду освобожден».
«Из камеры меня привели в приемную начальника АХО наркомата. Там я встретил Красикова, а затем привели и Логачева. Начальник АХО дал нам денег, дал порученца и сказал, что он нас отвезет в гостиницу, а назавтра утром поведет в магазины, чтобы купить для нас одежду. Порученец меня поместил в гостиницу «Националь» на углу улицы Горького и Охотного ряда, а Логачева и Красюкова повел в гостиницу «Новая Москва». В «Национале» я бывал раньше с Шолоховым, знал и гостиницу «Новая Москва», она размещалась за Красной площадью, за мостом. Мой номер был большой, из двух комнат, стояли три койки и другая обстановка, лежали ковры. Номер же, отведенный для Логачева и Красюкова, был маленький, однокомнатный. Я позвонил к ним в номер, ответил Логачев. Спросив, как они устроились, сказал, что сейчас прибегу к ним. Не хотелось мне в такой момент быть одному. Я поспешил к ним. Шел пешком, быстро, почти бежал, прошел Красную площадь, обогнул Спасский собор, перешел Замоскворецкий мост и попал в гостиницу. Нашел их номер. Они ждали меня.
Мы решили пойти в ресторан, на лифте поднялись на 11-й этаж. Зал был залит светом, на сцене разместился огромный джаз-оркестр. Заказали мы на первых порах яблок, груш, винограду и одну бутылочку вина. Выпив вино и моментально уничтожив фрукты, мы заказали ужин. Посетители с подозрением смотрели на нас. Мы были оборваны, в грязном одеянии, без поясов, брюки придерживали рукой, нечем было их пристегнуть».
Наутро пришел порученец Ежова и повел нас втроем по магазинам. Мы купили себе новые костюмы, ботинки, пальто, шапки, белье, сорочки. За день со всем этим справились.
Переодевшись в номере, поднялись в ресторан пообедать. Никто на нас уже не косился, так как одеты мы были вполне прилично. Вечером пришли к Ежову по его указанию. Осмотрев нас, он сказал: «Ну вот, теперь дело другое, народ что надо. Идите отдыхайте. Работать будете в Москве, у меня в аппарате, дадим вам квартиры, дачи. Привезем ваши семьи в Москву».
Что нам оставалось делать? Поблагодарить за доверие, вот и все. С неделю или немного больше мы продолжали жить в номерах и гуляли по Москве, нашли столовые и там организовали себе довольно хорошее питание. Ходили в кино, в театры, в музеи. Потратив выданные нам деньги, пошли к начальнику АХО, он выдал еще. Дней через десять к нам снова пришел тот же порученец и сказал: «Поедемте подбирать вам дачи». Логачеву и Красюкову дачу подобрали довольно быстро. В тридцати – тридцати пяти километрах от Москвы нашли довольно большую дачу с множеством комнат. Там был обширный двор, обнесенный высоким забором, во дворе – гараж, спортивный инвентарь, следы от клумб, фонтан. На даче сохранилась вся мебель и даже посуда. Видно было, что дачу хозяева покинули недавно.
Дачу мне подыскивали довольно долго. Все попадались большие или неудобные по другим причинам. Наконец попалась в противоположном, северо-западном, направлении чудесная по архитектуре дача с мезонином, прекрасным двором. Внутри была хорошо обставлена. Внизу четыре комнаты и кухня, вверху небольшие две комнаты. Во дворе – сад, вдоль ограды – сосны, ели. Недалеко от веранды – фонтан со скульптурой. Была эта дача недалеко от Минского шоссе.
Порученец Ежова настоял, чтобы мы на каждой даче составили опись, что есть, затем написали, чего не хватает. Далее стали ездить в другие пустовавшие дачи, подбирать недостающие вещи. Порученец давал указание другим сотрудникам, где что взять и куда что отвезти. Так мы несколько дней устраивали будущее наше жилье.
Т.е. Вы поняли, да? Вся страна еще только начинала строить коммунизм, голодая и трясясь от страха на фоне массовых арестов, а тут он уже наступил: «каждому по потребностям».
В результате вмешательства Шолохова станичников освободили из тюрьмы, оставили работать в наркомате внутренних дел: Логачева – по милиции, Красюкова «белобородовского эмиссара, служившего связующим звеном между эсерами, троцкистами и донской контр-революцией» – по ГУЛАГу, а Лугового – в парткоме наркомата.
Шолохова такой расклад не устроил. Он, оставшись в Вёшенской без моральной поддержки единомышленников, хотел всех реабилитированных вернуть на старые места. Красикову из Москвы уезжать не хотелось. Но, видимо, пораскину мозгами, он посчитал, что лучше – на Кубани под «крышей» Шолохова, чем в Москве без неё.
Шолохов снова отправился к своей «золотой рыбке». Выслушав его, Сталин с ним согласился и с этим, сказав: «Как пожелают они, так и будет».
Четверо станичников во главе с Шолоховым отправились в «замок кардинала». Ежов встретил «мушкетеров» с шуткой: «Ну что, фракция, совещались?». Ежов не стал больше упираться, пожелал станичникам успеха в делах, сказал, что они остаются друзьями.
Вот после этих событий Шолохов отправил Сталину очередное письмо.
В нем он излагал уже известные Вам события совместного наезда на него Крайкома и НКВД. Его письмо дополняет их отдельными фактами.
«В конце июля член партии, красный партизан в прошлом, Тютькин И. при встрече, волнуясь, сообщил мне, что его сын Тютькин А. работающий секретарем Вешенского РО НКВД слышал, как Тимченко, допрашивая арестованного казака — участника окружного казачьего хора, созданного врагами народа Касиловым и Лукиным, вынуждал арестованного дать показания на меня, будто бы я уговаривал этого казака совершить покушение на кого-либо из членов правительства при поездке хора в Москву. Я имел неосторожность сообщить об этом возмутительном случае секретарю РК Капустину. Ровно через два дня после моего разговора с Капустиным Тютькин А. был арестован, как враг народа. До сих пор содержится в Миллеровской тюрьме.
Через некоторое время Тимченко заявил мне, что ему придется арестовать Шолохова В. — моего родственника, комсомольца с 1924 г., работавшего директором Еланской средней школы. На мой вопрос, — что сделал Шолохов В. преступного? — Тимченко ответил: «— На него у меня имеется целая куча материалов». Я попросил ознакомить меня с этими материалами. Тимченко показал мне несколько листов перепечатанных на машинке. Это обвинительное заключение содержало в себе самый чудовищный вымысел, дикую нелепицу, чепуху. Еланская школа единственная из школ б. Азово-Черноморского края получила в 1934 г. всесоюзную премию в 10.000 руб. за образцовую постановку работы, а по материалам Тимченко значилось, что школа развалена, что все там враги и пр. Против Шолохова В. выдвигались обвинения в том, что он сознательно разваливал школу, вел вражескую работу среди учеников и учителей, вредил в пришкольном х-стве и т. д. Я обратился по этому вопросу к Капустину. Тот сказал, что он имеет на Шолохова В. материалы подтверждающие его вражескую деятельность. В качестве доказательств привел следующее: 1) в школе насаждались религиозные настроения среди учащихся, ученики читали библию, 2) Шолохов В. вредительски вырубил на пришкольной усадьбе 10 000 корней плодовых саженцев, 3) Шолохов систематически разваливал учебную работу, 4) Будучи учителем истории, Шолохов В. преподавал ее с троцкистских позиций.
По решению РК была создана комиссия, в которую Капустин и Тимченко сознательно ввели своих единомышленников и, несмотря на то, что при проверке оказалось: 1) ученики читали не библию, а рассматривали на дому иллюстрированный журнал «Пробуждение» изд. 1913 г., в котором были фоторепродукции на евангельские темы (картина «Камо грядеши» и др.). 2) Уничтожить 10 000 плодовых саженцев Шолохов никак не мог, т. к. пришкольный сад занимал площадь всего-навсего в…полгектара и было там плодовых деревьев только 65 корней, которые целы до сих пор, 3) Доказать, что Шолохов разваливал учебную работу ничем было нельзя, потому, что это противоречило истине, 4) Точно так же не преподавал истории с троцкистских позиций; несмотря на все это комиссия, извратив факты и пойдя на явный подлог, сочла возможным сделать следующие выводы: «…Шолохова с работы снять, дело о нем передать следственным органам НКВД».
Арестовать Шолохова В. не удалось, но Тимченко деятельно продолжал собирать на него материалы, используя свою осведомительную сетку и всех, кто по тем или иным причинам имел на Шолохова зуб. Одновременно начали дело и против другого моего родственника, работавшего в начальной школе х[утора] Черновского зав. школой.
На все это дело проливает яркий свет бумажка, присланная Шацким на имя Капустина и чудом сохранившаяся в делах РК. «Совершенно секретно. Лично т. Капустину. № 15308. На заседании РК 5 августа разбиралось дело Еланской школы. Несмотря на то, что обличительных материалов было более чем достаточно вы приняли по отношению Шолохова В. необъяснимо мягкое решение, в то время, как его надо было привлечь к строжайшей ответственности. Немедленно дайте объяснение, чем это вызвано? Шацкий».
И Шацкому и остальным надо было после ареста Лугового, Логачева и др. арестовать моих родственников, чтобы показать, что мое окружение — политическое и родственное — было вражеское, чтобы насильственно вырвать у арестованных ложные показания на меня, а потом уж, приклеив мне ярлык «врага народа», отправить и меня в тюрьму».
В целом, Шолохов в своем этом письме просил Сталина о привлечении к ответственности сотрудников крайкома и НКВД за фальсификацию дел на Лугового, Красюкова, Логачева и других станичников, некоторые из которых продолжали сидеть за преступную связь с недавно реабилитированными «врагами народа» Луговым, Красюковым, Логачевым.
«Из уст знакомых колхозников я сам не раз слышал, что живут они в состоянии своеобразной «мобилизационной готовности»; всегда имеют запас сухарей, смену чистого белья на случай ареста. Ну, куда же это годится, т. Сталин?
– Писал Шолохов вождю. -
Дорогой т. Сталин!
Прошу Вас лично — Вы всегда были внимательны к нам — прошу ЦК, — разберитесь с нашими делами окончательно!
Доведите до сведения Н. И. Ежова о содержании моего письма, ведь он сделал первый почин в распутывании вешенского клубка, и пришлите комиссию из больших людей нашей партии, из настоящих коммунистов, которые распутали бы этот клубок до конца. Обком ничего не делает и не сделает! …
Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться, и кого-нибудь из заместителей т. Ежова. И пусть они, знакомясь с ростовскими делами, хорошенько присмотрятся к Евдокимову! Он хитер — эта старая, хромая лиса! Зубы съел на чекистской работе, и что бы он не видел вражеской работы со всех сторон облепивших его Пивоварова, Кравцова, Щацкого, Ларина, Семякина, Шестовой, Лукина, Касилова и др.? Не верится, т. Сталин! Но если Евдокимов не враг, а просто глубокая шляпа, то неужто такой руководитель нужен нашей области, где крайне сложна политическая обстановка, где так много напаскудили враги.
За пять лет я с трудом написал полкниги. В такой обстановке, какая была в Вешенской, не только невозможно было продуктивно работать, но и жить было безмерно тяжело. Туговато живется и сейчас. Вокруг меня все еще плетут черную паутину враги. После отъезда Тимченко и Кравченко их подручные продолжают вести активную работу. Ознакомьтесь с заявлением, которое прилагаю, и Вы увидите, что старая история продолжается. О действиях этого «политически зрелого» мерзавца Сидорова, терроризировавшего колхозников, выдававшего себя за «тайного агента» НКВД, РК довел до сведения РО НКВД. Результаты следствия, проведенного работником НКВД Костенко, указаны в этом заявлении. Знает об этом и Евдокимов. Но до настоящего времени Сидоров не привлечен к ответственности. Всего не перескажешь, т. Сталин, хватит и этого».
Фраза «Вокруг меня все еще плетут черную паутину враги. После отъезда Тимченко и Кравченко их подручные продолжают вести активную работу» не была параноидальной фантазией писателя, что видно из рассказа Лугового.
«В октябре 1938 года я получил анонимку следующего содержания: «Я, гр. хутора Колундаевки Вешенского района, арестован органами РО НКВД. При допросе на меня наставляли наган и требовали подписать показания о контрреволюционной деятельности писателя Шолохова». И далее в этом письме сообщалось, что Шолохова он знает мало, видел его несколько раз, слышал о нем, читал его книги и что никакой контрреволюционной деятельности он за ним не знает. Что требуемого показания он не подписал, но его в покое не оставили, а продолжают добиваться подписания показаний, применяя всяческие угрозы.
Я рассказал об этой анонимке Михаилу Александровичу. Он удивлен этим не был. Показал мне тоже анонимку, полученную им по почте. В ней казак хутора Гороховки Вешенского района писал, что он был арестован и подвергнут допросу работниками районного отдела НКВД и что ему предложили подписать показания на Шолохова – о том, что он якобы враг народа, является руководителем повстанческих групп на Дону, что у него часто собираются руководители повстанческих групп и ведут разговоры о свержении Советской власти на Дону».
К этому письму писатель приложил заявление Благородова, в котором, в частности, писалось.
Один из колхозников говорил, что "Шолохов когда набирал песенников в Москву, нанимал одного из песельников вложить наган в гармошку и убить тов. Сталина, после этого предлагал мне подписать материал написанный им тов. Ежову об этой клевете, за что нам будет большая награда".
Разбирать жалобу Шолохова в Вёшенскую прибыли опять заместитель председателя Комиссии партийного контроля Шкирятов, портрет которого я грубыми мазками набросал в предыдущей статье (ссылка в конце текста) и начальника IV Главного управления НКВД СССР Цесарский.
Я рассказывал своим читателям, что Шкирятов уже приезжал в Вёшенскую в 1933 году, по поручению Сталина проводя проверку по предыдущей жалобе.
Результатами той инспекции Шолохов был, в целом, удовлетворен. Как я уже писал в начале этой статьи, из тюрем выпустили всех арестованных и осужденных Вёшенцев, в том числе, даже приговоренных к расстрелу, восстановили в правах исключенных из колхозов, а в партии – изгнанных из неё в период с ноября 1932 и по апрель 1933 года.
Колхозникам возвратили незаконно конфискованные дома, скот, домашние вещи – это верхняя одежда, пальто, шубы, обувь, платки, шали, мебель и прочее. За те вещи, которые полежали возврату, но не были обнаружены, колхозникам выплатили материальную компенсацию.
Настаивая на том, чтобы и эту проверку возглавил Шкирятов, Шолохов, безусловно, рассчитывал не нечто похожее.
В это раз ожидания Шолохова были завышенными. Его «золотая рыбка», по всей видимости посчитала, что он лимит на желания уже исчерпал.
Только этим объясняется такое существенное различие в результатах проверки 1938 года от итогов инспекции 1933-го.
В этот раз Шкирятов докладывал Сталину.
Комиссией «выяснено, что за 1937 г. и начало 1938 г. всего в Вешенском районе арестовано 185 человек, в том числе 133 белогвардейца (большинство из них кулаки, участники Вешенского контрреволюционного восстания в 1919 г. и реэмигранты) и 52 кулака, ранее судившихся за контрреволюционную деятельность (из них 18 чел. арестованы как участники право-троцкистской организации)».
Шолохов не стал настаивать на проверке всех дел, уведомив Шкирятова, что не берет под сомнение все произведенные в Вешенском районе аресты, а определил 11 человек.
Луговой добавил к этому списку ещё семерых.
Из этих 18-ти человек освободили только троих, и то с серьезными оговорками.
На жалобу о применении пыток комиссия отреагировала следующим образом.
«Для проверки той части заявления т. Шолохова, где говорится, что органы НКВД Ростовской области применяют к арестованным физические меры воздействия, — мы специально допросили арестованных Лимарева, Тютькина, Дударева, Кузнецова, Мельникова, Точилкина, Гребенникова и Громославского.
Ни один из опрошенных нами не показал, чтобы над ними в какой-либо форме применялось физическое насилие. На наш вопрос Дудареву, сколько времени продолжался его допрос, он сначала ответил — «очень долго», мы предложили уточнить, тогда он заявил: «на допросе был целых три часа». Это он считает уже «насилием»!».
В общем, в результате расследования фактов, изложенных т. Шолоховым в его письме, комиссия пришла к следующим выводам:
1. Заявление т. Шолохова об арестах большого количества невинных людей, в том числе лиц, арестованных по оговору в связи с делом Лугового, Логачева и Красюкова, не подтвердилось. Имели место лишь отдельные ошибки, которые мы исправили (дела Лимарева, Дударева, Тютькина).
…
3. В результате допроса арестованных (Лимарева, Тютькина, Дударева, Кузнецова, Мельникова, Точилкина, Гребенникова и Громославского) не подтвердилось также заявление т. Шолохова, что будто бы к арестованным в органах НКВД Ростовской области применяются методы физического воздействия.
4. Не подтвердилось и заявление т. Шолохова о том, что со стороны районного отделения НКВД против него была организована травля. Нами установлено, что заявление на Сидорова состряпано врагом Молчановым-Благородовым с единственной целью — дискредитировать т. Шолохова. Тов. Шолохов в этом убедился сам при допросе Молчанова.
5. Но несомненным остается одно, что поводом для заявления т. Шолохова по вопросу о травле против него послужил тот факт, что во время ареста т. Лугового, Логачева и Красюкова (теперь реабилитированным) в Райотделении НКВД и среди отдельных работников района действительно велись разговоры такого характера, что т. Шолохов был очень близок к арестованным и как это он мог проглядеть их.
6. Что же касается вопроса о привлечении к ответственности работников Вешенского и Миллеровского отделений НКВД т.т. Сперанского, Тимченко и Кравченко, то мы считаем, что делать это нецелесообразно. У этих работников НКВД были отдельные ошибки в их работе, но в данное время они за свои ошибки наказаны т. Ежовым. Тов. Сперанский переведен тов. Ежовым на работу в Колыму, а т. Тимченко переброшен в другой район и ему сделаны указания на допущенные ошибки. А тов. Кравченко, который работал незначительное время в Вешенском районе, мы считаем нецелесообразным его привлекать к ответственности.
После отъезда комиссии выяснилось, что некто Погорелов, которого Луговой по причине знакомства с ним трудоустроил в Вёшенской, был подослан в станицу сотрудниками НКВД.
«Меня сняли с работы, пообещали исключить из партии и посадить в тюрьму как врага народа.
– Мучимый угрызениями совести, сознавался Погорелов перед Шолоховым и Луговым. -
Но я могу искупить свою вину, если выполню важное поручение. Это поручение состояло в следующем: мне предложили поехать в Вешенскую, устроиться на работу, пользуясь знакомством с Луговым, войти в доверие к Шолохову, стараться бывать у него на квартире, на вечерах, а затем дать показания, что Шолохов – руководитель повстанческих групп на Дону. Что Шолохов, дескать, и меня, обиженного партией и Советской властью, завербовал в свою организацию. Что Шолохов, организуя вечеринки, собирает на них руководителей повстанцев и проводит с ними различные контрреволюционные совещания…. За показания о Шолохове меня обещали реабилитировать, дать хорошую работу».
Задание это Погорелову дали работники областного аппарата НКВД Коган и Щавелев. Руководил их провокационной работой лично Григорьев – начальник областного управления НКВД. Он же дал указание Лудищеву – начальнику Вешенского райотдела НКВД – допрашивать казаков с целью получить от них показания, что Шолохов – организатор повстанческих групп на Дону.
Коган и Щавелев заверили Погорелова, что все это известно лично Ежову. Все, что рассказал нам Погорелов, было чудовищно неправдоподобно, до глубины души возмущало, обижало.
Куда деваться, Шолохов вновь отправился на прием к «золотой рыбке». Сталин пообещал разобраться, но с ответом на жалобы в этот раз не торопился.
Шолохов ждал вызова к Сталину, иногда звонил Поскребышеву, спрашивал, как дела. Но ничего нового не было.
Шолохов встретился с Фадеевым, рассказал ему, зачем приехал к Сталину, и попросил его, как члена ЦК партии и руководителя Союза писателей, выступить в его защиту. Но Фадеев ответил отказом…
И вот, наконец, Поскрёбышев уведомил Шолохова, что Сталин вызывает в Москву много людей из Ростова, Вешенской и Москвы.
В Москву приехал и Погорелов. Он тайком бежал из Вешенской, по дороге хоронился в копнах, пришел в номер к Шолохову и был в нем безвылазно.
На совещании в ЦК под руководством Сталина, кроме Шолохова, Лугового и Погорелова были Молотов, Каганович, Маленков, Ежов, Гречуха (Ростов, НКВД), Лудищев (Вешенский райотдел НКВД), Коган, Щавелев и еще кто-то.
Шолохов выступал два раза и несколько раз отвечал на реплики. Он сказал, что вокруг него органами НКВД, органами разведки ведется провокационная, враждебная по отношению к нему работа, что органы НКВД собирают, стряпают материалы в доказательство того, что он якобы враг народа и ведет вражескую работу. Что работники НКВД у арестованных ими людей под дулом пистолета добывают материалы, ложно свидетельствующие о том, что он, Шолохов, враг народа. Что такое положение дел в районе и области нетерпимо, что таким путем на честных, преданных партии людей клевещут, их оговаривают, изображают врагами народа. Шолохов прямо и твердо сказал, что он просит положить этому конец, просит Центральный Комитет партии оградить его от подобных актов произвола.
Сталин спросил у Когана, давали ли ему задание оклеветать Шолохова и давал ли он какие-либо поручения Погорелову. Коган ответил, что такие поручения он получал от Григорьева и что они, эти поручения, были согласованы с Ежовым, Ежов сейчас же встал и сказал, что он об этом ничего не знал и таких указаний не давал.
Тогда Сталин спросил у Лудищева, что ему известно об этом. Лудищев встал, опустил руки по швам и не сказал ни да, ни нет, показав этим, что он «солдат партии», что прикажут, то он и сделает.
Сталин сказал Шолохову: «Вы, Михаил Александрович, много пьете». Шолохов ответил: «От такой жизни немудрено и запить».
Затем Сталин подошел к Ивану Погорелову, посмотрел ему в глаза и сказал: «Такие глаза не могут врать». Обращаясь к Шолохову, он заявил: «Напрасно вы, товарищ Шолохов, подумали, что мы поверили бы клеветникам». Тогда Шолохов приободрился и даже рассказал участникам заседания короткий анекдот:
«Бежит заяц, встречает его волк и спрашивает: «Ты что бежишь?» Заяц отвечает: «Как, что бегу: ловят и подковывают». Волк говорит: «Так ловят и подковывают не зайцев, а верблюдов». Заяц ему ответил: «Поймают, подкуют, тогда докажи, что ты – не верблюд».
Все рассмеялись, наступила разрядка.
Как бы подводя итоги разговора, Сталин заверил Шолохова, что он может спокойно трудиться на благо Родины, что покой и безопасность ему будут обеспечены.
11 декабря 1939 Шолохов писал Сталину.
Дорогой т. Сталин!
24 мая 1936 г. я был у Вас на даче. Если помните, — Вы дали мне тогда бутылку коньяку. Жена отобрала ее у меня и твердо заявила: — «Это — память, и пить нельзя!» Я потратил на уговоры уйму времени и красноречия. Я говорил, что бутылку могут случайно разбить, что содержимое ее со временем прокиснет, чего только не говорил! С отвратительным упрямством, присущим, вероятно, всем женщинам, — она твердила: «— Нет! Нет и нет!» В конце концов я ее, жену, все же уломал: договорились распить эту бутылку, когда кончу «Тихий Дон».
На протяжении этих трех лет, в трудные минуты жизни (а их как и у каждого человека, было немало), я не раз покушался на целостность Вашего подарка. Все мои попытки жена отбивала яростно и методично. На днях, после тринадцатилетней работы, я кончаю «Тихий Дон». А так как это совпадает с днем Вашего рождения, то я подожду до 21-го, и тогда, перед тем как выпить, — пожелаю Вам того, что желает старик из приложенной к письму статейки.
В написанной Шолоховым «статейке» старик говорил:
«Нынче Сталину стукнуло шестьдесят годков. Хороший он человек. Дай бог ему побольше здоровья и еще прожить на белом свете столько, сколько прожил!
Потом в молчании они подумают о том, как нелегко, должно быть, живется Сталину, как много больших и трудных забот о народе лежит на его плечах.
И только после этого за столом начнется разговор о политике, о хлебе, что причитается на трудодни, о всходах озимой пшеницы и о видах на будущий урожай».
Угрозу свою, на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины» (письмо Сталину 1933 года), Шолохов благоразумно не исполнил.
На втором съезде советских писателей Шолохов произнес фразу, ставшую самым ярким лозунгом советских писателей.
«О нас, советских писателях, злобствующие враги за рубежом говорят, будто бы пишем мы по указке партии. Дело обстоит несколько иначе: каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии и родному народу, которым мы служим своим искусством».
А, выступая на XXIII съезде КПСС по поводу осуждения писателей Синявского и Даниэля, (писателей обвинили в написании и передаче для напечатания за границей произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй»)Шолохов говорил :
«Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные 20-годы, когда судили не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а руководствуясь революционным правосознанием... (бурные аплодисменты)...
Ох, не ту бы меру наказания получили бы эти оборотни! (бурные аплодисменты)».
Говорил, забыв, видимо, о том, что и сам в 1937 году, что видно из письма Ставского, пытался переправить за границу фрагменты "Тихого Дона".
Не забудьте кликнуть на иконку с оттопыренным вверх большим пальцем и подписаться на канал.
Перейти в архив статей канала.
«Ржа за позолотой оклада иконы»
«Как Сталин Шолохова приручал»
«Покушение на Сталина сорвалось»
«Страшнее любого ужастика. Спецсообщения секретно-политического отдела ОГПУ»