Фигура Ивана Лукьяновича Солоневича (1891-1953) была и есть неоднозначная. Но и почитатели его, и враги, признают его талант писателя-публициста.
Сейчас речь не о его богатой биографии и тем более взглядах и книгах, главной из которых является шедевр исторической публицистики - «Народная монархия».
30 лет назад в «Нашем современнике» вышла моя статья к 100-летию Ивана Солоневича (текст, кому интересно: https://cont.ws/@dyakov1958/1953428).
"Шли годы, смеркалось". Я нашел его родственников, переслал сыну Юрию свою с ними переписку, начал печататься в созданной им в Аргентине монархической газете "Наша страна".
Издал в журнале "Кубань" (главный редактор - чудесный человек Виталий Алексеевич Канашкин) капитальный труд Солоневича "Россия в концлагере".
Одна цитата оттуда, о перевороте 1917 года, который Солоневич оценивал однозначно, и оценка эта не изменилась до самой смерти:
"—Так же, как и сейчас, я бессилен против человеческого сумасшествия.
— Революцию вы считаете сумасшествием?
— Я не вижу никаких оснований скрывать перед вами этой прискорбной точки зрения".
Так вот. Волею судеб в лице осатаневших бабцов 15 лет назад оказался в Салтыковке. Знал, что Иван Лукьянович жил здесь с 1926 по 1933 год.
Он искал съемное жилье, чтобы сбежать от столичной суеты и прессинга домкомов и их бесконечных собраний, увековеченных Булгаковым в «Собачьем сердце», и с большим трудом нашел его в Салтыковке.
Но адрес был мне неизвестен, и я бродил по этому чудесному поселению, гадая, где же?..
И только недавно случайно от бывшего учителя истории Салтыковской гимназии Глеба Яковенко узнал, что проживал Иван Солоневич с семьёй по адресу Луговая, 12, где сегодня от «того» дома следов не осталось.
Оказывается, я каждый день в течение всех "салтыковских" лет проходил мимо этого места, не подозревая, что именно здесь жил мученик русской публицистики, которого я чтил много лет!
Согласитесь, трогательно?!
Как выяснилось, с владельцем «частнохозяйственной дачи» Александром Руденко договорились о двух комнатах за 35 рублей при средней зарплате в месяц: 45-75 руб.
Центральная магистраль Салтыковки — мощёная улица, уже тогда носила название «шоссе Ильича», как бы (на всякий случай) предвосхищая и появление в будущем тов. Брежнева.
Она была покрыта дощатыми тротуарами, худо-бедно освещалась.
«Было очень нище — очень просто, но по-человечески организованное человеческое жильё...»
Жене Тамаре новое место обитания поначалу не глянулось.
Ей не нравилось, что в посёлке «не было ни мостовых, ни тротуаров, ни освещения... Лавок в Салтыковке почти не было. Только один кооператив, в котором, кроме водки и морковного кофе, ничего нельзя было найти». Был момент, когда ей, выписанной мужем из Одессы, «всерьёз захотелось повеситься».
Но довольно скоро семья Солоневичей нашла много положительных сторон жизни в Салтыковке — природа, простор, тишина, реки и озера, где можно было рыбачить, а иногда и браконьерничать.
Железнодорожная станция обеспечивала связь с Москвой, хотя порой — при денежных затруднениях или желании дать спортивную нагрузку ногам — Иван отправлялся в столицу пешком.
В «Съестной палатке» местного нэпмана Ивана Яковлева можно было приобрести всё, что было душе угодно: от сосисок до беломорской селёдки, причём без всяких карточек. Позже появилась ещё одна «микроскопическая акула капитализма», торговавшая продуктами питания, — купец Сидоров.
В неторопливой жизни Салтыковки открывались всё новые достоинства.
«Летом это был рай земной, кругом леса, пруды и речушки, и чудесный воздух, и отсутствие пыли… На фоне затормошённой, суматошной, шумной и грязной Москвы — Салтыковка была тихой пристанью, голубым озерком, уютом…»
Сын Юрий, с которым автор этих строк в начале 90-х состоял в переписке, вспоминал о том времени:
«Я „открыл“ своего батьку, когда мне было четырнадцать лет… Он играл в футбол и боролся, жал двойники, лазил с бредешком по салтыковским прудам… Была у нас в Салтыковке, в нашей двухкомнатной „голубятне“, огромная кафельная печь, занимавшая по четверти из каждой комнаты, сложенная каким-то великим мастером-печником. Тяга в ней была такая, что в ней горели даже сырые, мокрые от дождя или снега берёзовые поленья. Через полчаса она нагревала всю квартиру даже в самые морозные дни до вполне приемлемой температуры. Зимой, приходя снаружи, так приятно было прижаться к ней спиной и ладонями и мечтать о Таити или Гонолулу».
«Летом мы собирали грибы и ловили рыбу. Осенью и зимой корчевали пни (хворост был давно подобран под метёлку). Конечно, всего этого было мало, тем более, что время от времени в Москве наступали моменты, когда ничего мало-мальски съедобного иначе, как по карточкам, нельзя было достать ни за какие деньги; по крайней мере легальным путём…»
На огонёк в Салтыковку собирались разные люди.
В документальной повести «Роман во Дворце труда» Солоневич упомянул о некоторых салтыковских визитёрах:
«В сенях моей мансарды всегда стоял десяток пар лыж, и у меня собиралась самая невероятная и, казалось бы, несовместимая публика. Каким-то таинственным российским способом она всё-таки совмещалась: чекист Преде, милый батюшка из микроскопической салтыковской церковушки, главный и самый бескорыстный друг Советской России м-р Инкпин, регулярно приезжавший в Москву, чтобы выклянчить очередную субсидию и получить очередную директиву, секретарь ЦК английской компартии м-р Горнер, наезжавший то на покаяние, то на поклонение, некоторые (другие) люди, удобно скрывавшиеся за этим прикрытием от небезызвестного недреманного ока, и много всякой молодёжи».
После ликвидации нэпа «райское житьё» стало давать перебои: возникли проблемы с приобретением продуктов, всё чаще отключали электричество. Чтобы наладить домашнее освещение, приходилось добывать керосин.
В декабре 1931 года Салтыковка в очередной раз погрузилась во тьму. Поехали в Москву за керосином, простояли шесть часов в очереди на жестоком морозе.
Салтыковские восторги ослабели, когда местная «среда обитания» непоправимо ухудшилась: свет на улицах пропал, тротуары были разобраны на дрова и сожжены в «румынках», а грязь стала непролазной. Пригородные поезда ходили «неритмично», часто из-за нарушений в графике люкс-экспресса «Голубая стрела», который циркулировал между Москвой и Нижним Новгородом. Эти ожидания на перроне в ранние зимние утра были тяжкими и утомительными.
Живо представляешь себе причины крушения нэпа.
На фоне оживления частнопредпринимательской деятельности «многочисленная администрация ходила угрюмо и угрожающе: её полномочия таяли с каждым днём, и её доходы таяли с тем же каждым днём… Началась та партийная безработица, которая впоследствии сыграла решающую роль в деле ликвидации нэпа… Партийная администрация стала обнаруживать, что вся эта мелкобуржуазная сволочь может жить вовсе без ордеров, разрешений, планов и всего прочего — партийная администрация скрежетала зубами и говорила: „Ну, подождите, не всё коту масленица“»…
В Салтыковке вне бдительного ока соседей можно было без особых опасений знакомиться с запрещённой и полузапрещённой литературой, «лишённой официального штампа». К ней Солоневич относил почти полностью изъятых из библиотек Есенина, Эренбурга, Сельвинского, Ильфа и Петрова. Была и просто «подпольная литература», которая распространялась в машинописных или гектографированных списках, часто - с эмигрантских изданий в Париже, Берлине, Брюсселе. Иван не жалел денег, чтобы приобрести очередную «новинку» подобного рода. Ещё в Салтыковке можно было заниматься «бесцензурным» творчеством...
Но сегодня мы ограничимся этнографией.
И, кстати, уже несколько лет пустует добротный бревенчатый дом по улице Луговой, 8 (бывшая Салтыковская поликлиника). На заборе – табличка с надписью: «МУЗЕЙ Салтыковка дачная».
Игорь ДЬЯКОВ