Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Прежде,чем продолжим мы листать вигелевские "Записки", приведу, как мне кажется, немаловажную цитату из переписки его героев - князя Вяземского с А.И.Тургеневым, одного из которых Филипп Филипович изволил "пощадить", а по другому - проехался катком своего злоязычия.
«Записки Вигеля любопытное и драгоценное приобретение для нашей народной и общежитейской литературы. они писаны умно и местами довольно художественно. Есть живость и увлекательность в рассказе, в картинах и портретах, нередко бойкою кистью схваченных. Вот хорошая, лицевая сторона этих записок. Но есть в них и важный недостаток; должно читать их, следует доверять им с большою осторожностью. Вигель сам не принадлежал к числу деятелей эпохи, им описываемой; за некоторыми исключениями не был он с ними ни в связи, ни в сношении. Одним словом, был он вне действующей и влиятельной среды. Многое рассказано им по городским слухам, сплетням, кривым толкам судей, не призванных и мало сведущих. Ничего у него не проверено, не исследовано критически..."
Обратите внимание но точность формулировки Вяземского: "не принадлежал к числу деятелей эпохи, им описываемой". Но, вероятно, сам о себе считал, что "принадлежал". И в этом - весь Вигель! Быть всего лишь "обоями", фоном к разыгрывающемуся на твоих глазах удивительному действу, спектаклю с величайшими актёрами... Обидно, чёрт побери! Однако - пойдём дальше! Тем более, что как раз Вигель описывает свою встречу в послевоенной Москве с Вяземским.
"Меня сначала смутила холодность, с какою, казалось мне, был я принят. Вяземский, с своими прекрасными свойствами, талантами и недостатками, есть лицо ни на какое другое не похожее, и потому необходимо изобразить его здесь особенно. Он был женат, был уже отцом, имел вид серьёзный, даже угрюмый, и только что начинал брить бороду. Не трудно было угадать, что много мыслей роится в голове его; но с первого взгляда никто не мог бы подумать, что с малолетства сильные чувства тревожили его сердце: эта тайна открыта была одним женщинам. С ними только был он жив и любезен как француз прежнего времени; с мужчинами холоден как англичанин; в кругу молодых друзей был он русский гуляка. Я не принадлежал к числу их и не имел прав на его приветливую искренность... Он поспешил записать меня в Английский клуб (куда однако ж я не поехал), пригласил меня на другой день к себе обедать и назначил мне в тот же вечер свидание на Тверском бульваре, лишенном почти половины своих дерев, куда два раза в неделю остатки московской публики собирались слушать музыку, имея в виду целый ряд обгоревших домов..."
Этот отрывок удивительным образом пересекается с приведённой в начале цитатой из самого Вяземского! "Не принадлежал к числу деятелей... эпохи". Это при том, что человека зовут... приглашают... "Однако ж не поехал..." Так и хочется поинтересоваться - что так? Хочется побыть одному? Поиграть в байронизм и холодную отчуждённость? Обидно, что не попал в число "молодых друзей"? Что ж после удивляться, коли тебя по прошествии времени так и аттестуют - "Не принадлежал к числу деятелей..." Хотя, быть может, всё дело в своеобразной... репутации Вигеля? Возможно...
А мы же, следуя неспешному потоку памяти мемуариста, доплыли до... "Арзамаса", в коем Вигель проходил как Ивиков Журавль. Ну-с, любопытно... Сколько лавров думает себе стяжать наш автор?
"...Когда же, после взятия Парижа, Александр возвратился в Петербург, тогда вся восхищенная им толпа поэтов, в честь и хвалу его, возвысила свои искренние, не купленные голоса. Послание свое к нему Жуковский начинал сими словами:
Когда летящие отвсюду шумны клики,
В один сливаясь глас, к тебе зовут великий…
Когда раздался всеобщий сей бесподобный, трогательный гимн, то в нём различить можно было и умирающие звуки лиры Державина, и нежный, но уже сильный голос еще ребенка Пушкина, который посвятил ему первые плоды чудного своего таланта. Крылов нашел средство в маленькой, премилой басне, Чиж и Еж, также воспеть ему хвалу... "
Пока идёт преамбула, Вигель ловко (и как бы между делом) ввинчивает в действо ещё одного крайне интересного персонажа...
"... На этом вечере, к кругу не весьма обширном, мог я ближе разглядеть одного молодого еще человека, которого дотоле встречал в одних только больших собраниях. Щеголяя светскою ловкостью, всякого рода успехами и французскими стихами, Сергей Семенович Уваров старался брать первенство перед находящимися тут ровесниками своими, и его откровенное само довольствие несколько смирялось только перед остроумием Блудова и исполненным достоинства разговором Дашкова. Мне показался он нестерпим. Человек этот играет важную роль в государстве; он дает направление образованию всего учащегося юношества, и благо или зло, им посеянное, отзовется в потомстве. Вот почему я полагаю, что всякая подробность, относящаяся до происхождения его, характера, жизни, достойна внимания этого потомства и заслуживает быть ему передана..."
О!.. Неужели нас ждёт сеанс разоблачения и сдёргивания всех покровов с одиозной уваровской фигуры в классическом исполнении Маэстро Вигеля?
"...Мать его, желая обоим сыновьям своим, особенно старшему, доставить средства для поддержания себя блистательным образом в свете, за большие проценты отдала всё имение свое под залог по казенному питейному откупу. Она умерла, откупщик сделался несостоятелен, страшное взыскание пало на имение, и совершенное разорение угрожало Уварову. Чтобы сохранить довольно завидное положение, в котором он находился, готов он был на всё. Одна фрейлина, богатая графиня Разумовская, двенадцатью годами его старее, которая, не знаю по какому праву, имея родителей, могла располагать собою, давно была в него влюблена; а он об ней думать не хотел. Узнав о крайности, к которой он приведен, она без обиняков предложила ему руку свою, и он с радостью принял ее. Этот брак в полном смысле составил Фортуну его. Вскоре после совершения его, тесть его, граф Алексей Кирилович назначен был министром народного просвещения. Он тотчас доставил ему, с чином действительного статского советника, места попечителя Санктпетербургского учебного округа и президента Академии Наук, остававшиеся праздными после удалившегося, прежде всемогущего, Новосильцова. И ему было тогда только двадцать три года от роду... Вступив в храм учености, узнал он, что одной французской литературы мало, и устыдился неведения своего. С большими способностями, сильным желанием приведенными в движение, начал успевать он в науках, даже усердно принялся за русский язык..."
Увы, ничегошеньки нового Вигель нам не сообщил, исключая, конечно, самый факт неприязненного трактования николаевского министра. Однако же, давайте поближе к "Арзамасу"!
"В одно утро несколько человек получили циркулярное приглашение Уварова пожаловать к нему на вечер 14-го октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, нашли они длинный стол, на котором стояла большая чернильница, лежали перья и бумага; он обставлен был стульями и казался приготовленным для открытия присутствия. Хозяин занял место председателя и в краткой речи, хорошо по-русски написанной, осуществляя мысль Блудова, предложил заседающим составить из себя небольшое общество Арзамасских безвестных литераторов. Изобретательный гений Жуковского по части юмористической в миг пробудился: одним взглядом увидел он длинный ряд веселых вечеров, нескончаемую нить умных и пристойных проказ... При окончании каждого заседания, жребий должен был решать кому председательствовать в следующем; для них не было даже назначено постоянного места; у одного из членов попеременно другие должны были собираться. Уварову не могло это нравиться, но с большинством спорить было трудно; он остался при мысли, что время подчинит ему эту республику"
Далее - любопытно. Как раз то, о чём писал Вяземский... Описание зарождения "Арзамаса" прелестно, но... небольшой нюанс:
"Всё это знаю я только по слуху, ибо в этом первом заседании я не участвовал: Уваров забыл или не хотел пригласить меня на него. Удивленные моим отсутствием, все другие члены изъявили желание видеть меня между собою"
Вот оно, значит, как! Забыли... нашего Вигеля-то! Может быть, именно этим Уваров столь сильно озлил Филиппа Филипповича?
"...С какою целью составилось это общество, теперь бы этого не поняли. Оно составилось невзначай, с тем, чтобы проводить время приятным образом и про себя смеяться глупостям человеческим. Не совсем прошел еще век, в которой молодые люди, как умные дети, от души умели смеяться... Благодаря неистощимым затеям Жуковского, Арзамас сделался пародией в одно время и ученых академий, и масонских лож, и тайных политических обществ... "
Но справедливость, как видим, восторжествовала, и далее Вигель даже смог побаловать нас описанием приёма в "Арзамас" нового его члена - князя Вяземского, нарочно прибывшего в столицу вместе с Карамзиным для соискания некоторой вакансии (а заодно - просто чтобы перебраться из наскучившей князю Москвы поближе к друзьям).
"...Ему возвестили, что непосвященные в таинства нашего общества не иначе в него могут быть приняты как после довольно трудных испытаний, и он согласился подвергнуть им себя. Вяземский успел уверить его, что они совсем не безделица, и что сам он весьма утомился, пройдя через все эти мытарства. Жилище Уварова, просторное и богато убранное, могло одно быть удобным для представления затеваемых комических сцен. Как странствующего в мире сем без цели, нарядили его в хитов с раковинами, надели ему на голову шляпу с широкими полями и дали в руку посох пелерина. В этом наряде, с завязанными глазами, из парадных комнат по задней, узкой и крутой лестнице свели его в нижний этаж, где ожидали его с руками полными хлопушек, которые бросали ему под ноги. Церемония потом начавшаяся продолжалась около часа: то обращались к нему с вопросами, которые тревожили его самолюбие и принуждали морщиться; то вооружали его луком и стрелою, которую он должен был пустить в чучелу с огромным париком и с безобразною маской, имеющую посреди груди написанный на бумаге известный стих Тредьяковского:
Чудище обло, озорно, трезевно и лаяй.
Сие чудище, повергнутое после выстрела его на пол и им будто побежденное, должно было изображать дурной вкус или Шишкова. Потом заставили его, поддержанного двумя аколитами, пронести на блюде огромного замороженного гуся, а после того… всего не припомню".
Надо сказать, Вигель довольно ярко (и не без доли злорадства) живописует испытания, которым подвергли гордого Вяземского, видимо, выпестовав кусочек мести - за недостаточно тёплый приём в Москве, описанный в начале этой главы.
И, конечно же, "Арзамас" не был бы "Арзамасом", если бы г-н мемуарист не упомянул бы первый лицейский выпуск 1817-го!
"...немногие из них остались после в безызвестности. Вышли государственные люди, как например барон Корф, поэты как барон Дельвиг, военно-ученые как Вальховский, политические преступники как Кюхельбекер. На выпуск же молодого Пушкина смотрели члены «Арзамаса» как на счастливое для них происшествие, как на торжество... особенно же Жуковский, восприемник его в «Арзамасе», казался счастлив, как будто бы сам Бог послал ему милое чадо. Чадо показалось мне довольно шаловливо и необузданно, и мне даже больно было смотреть, как все старшие братья наперерыв баловали маленького брата...
Спросят: был ли и он тогда либералом? Да как же не быть восемнадцатилетнему мальчику, который только что вырвался на волю, с пылким поэтическим воображением и кипучею африканскою кровью в жилах, и в такую эпоху, когда свободомыслие было в самом разгаре. Я не спросил тогда, за что его назвали «Сверчком»; теперь нахожу это весьма кстати: ибо в некотором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах Лицея, прекрасными стихами уже подавал он оттуда свой звонкий голос".
А завершим же нынешнюю главу естественной смертью "Арзамаса" - само собою, так, как её описывает Вигель... и, надо сказать, не согласиться с ним невозможно. Шутка, растянувшаяся на два с половиною года (даже если шутят люди безусловно талантливые и яркие), рано или поздно перестаёт быть шуткой, и участь "Арзамаса" - яркое тому доказательство.
"... неистощимая веселость скоро прискучила тем, у коих голова полна была великих замыслов; тем же, кои шутя хотели заниматься литературой, странно показалось вдруг перейти от неё к чисто-политическим вопросам. Два века, один кончающийся, другой нарождающийся, встретились в «Арзамасе»; как при Вавилонском столпотворении, люди перестали понимать друг друга и скоро рассеялись по лицу земли. И действительно, в этом году, с отлучкою многих членов, и самых деятельных, превратились собрания, и «Арзамас» тихо, неприметно заснул вечным сном. Но прежде кончины своей породил он чувство, редко, никогда почти ныне не встречаемое, — неизменную, твердую дружбу между людей, которые, оказывая великие услуги государству, в век обмана и златолюбия, служили примером чести и бескорыстия".
Призываю снять канотье и шапо после этой цитаты: неровное перо Вигеля здесь, пожалуй, достигает апогея своего мастерства. А Вас же, уважаемый читатель, приглашаю в самом скором времени продолжить вместе с "Русскiмъ Резонёромъ" путешествие по "Запискам" Филиппа Филипповича. Ведь, насколько я понимаю, нас ожидает Бессарабия, Крым, Воронцов и Пушкин...
Вигель - enfant terrible русской мемуаристики. Глава III
"Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Краткий гид по каналу
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ