– Николай Максимович, когда вы на сцене, вы действительно мировая звезда, аплодисменты, восторги, – это часть профессии, по-другому, видимо, не бывает, потому что стимул, мотив должен быть. А сейчас вы руководите и вас оценивают по миллиону других параметров, то есть не как вы вышли на сцену, не как подняли кого-то, не как в музыку вписались – и эти параметры совершенно разные у всех, кто оценивает. Ведь тот человек, которого вы проверяете в академии, убрал ли он там, куда вы заходите, может и по-другому думать немножко, но Николай Максимович, он может думать – какой молодец, вот меня проверяют, я давай сделаю. А может быть, думает, я теперь буду всегда делать. А может быть, думает – ну что ему неймется. Ну, занялся бы чем-то своим, ну, что это проверять и стресс это для вас. Наверняка это присутствует и вы чувствуете отношение разных людей, уже, может быть, не всегда восторженное, у вас и раньше были завистники...
– Вы знаете, есть одна очень важная деталь. Когда я стал ректором, когда я принял просто это предложение и свыкся с мыслью, что это в моей жизни будет возможно, – я для себя понял одну вещь, что премьером Большого театра я буду всю жизнь. И в этой должности я все-таки нес ответственность только за себя. Педагогом, несмотря на то, что буду я в Большом театре педагогом или где угодно, я тоже могу быть всю жизнь, и тут я уже несу ответственность другую немножко – за своих учеников, прежде всего за их здоровье, потому что неправильный педагог, нехороший педагог – это прежде всего отражается на здоровье твоих воспитанников, и ректор это временная должность, но цыплят по осени считают.
Сейчас никто, может быть, не оценит по достоинству мой вклад, и я очень рад, что многим что-то нравится, многим что-то не нравится, потому что раз есть диалог, раз есть споры – значит человек жив и что-то происходит, но тот вклад, который тебе удастся сделать в тот небольшой срок...
Так как у меня все мои родные и близкие и педагоги уже давно в мире ином, я часто посещаю кладбище. Я очень люблю обращать внимание на дату рождения и смерти и в принципе наша жизнь это вот этот дефис. Но мама мне всегда говорила, когда я был маленький, что «квартира» у нас в итоге у всех будет одинаковая, на одинаковом расстоянии от поверхности земли. Но память обо всех будет разная.
Вот здесь конечно, очень важно. Когда мне попытались на первой неделе... честно расскажу... На первой неделе один клерк министерства культуры посмел мне сказать, что, Колечка, это вы раньше были выдающимся артистом, а сейчас вы молодой руководитель. Я остановился и говорю: следите за пальцем, пожалуйста. Я был, есть и буду один из самых выдающихся артистов в мире. И мне не надо это доказывать никому. Если вы хотите про меня что-то знать, можете взять любую энциклопедию – там все написано на букву Ц и я спокоен, не потому, что я хвастаюсь, это так. Я своим трудом это заработал, но я пришел к вам в образование и я единственный ректор на сегодняшний день в нашей стране в области культуры, который является человеком, которого знают все в мире в этой профессии, в этой отрасли. Да, есть и другие, которые были когда-то артистами балета, но их дальше соседей по подъезду не знает никто. Потому чтобы больше я никогда не слышал таких речей. Мы сейчас с вами здороваемся заново и я делаю вид, что я этого не слышал.
Вы понимаете, вот есть момент, я многим это очень часто объясняю и в разных интервью это повторяю. У грузина нет поклонов в жизни. В грузинском танце их нету. Грузины не кланяются, они могут вам оказать любой прием очень радушно, но головы они не клонят, если это не женщина и это не мать. Потому какие-то вещи я просто от природы не понимаю. Когда мы проходили аккредитацию и Рособрнадзор должен был прийти. И почему Сергей Сергеевич Кравцов он со мной вообще стал вести диалог, потому что Наталья Третьякова попросила его со мной поговорить, и я когда к нему подошел, она меня с ним познакомила и я ему говорю – вы знаете, Сергей Сергеевич, мне ничего не надо, я никого не прошу сделать мне поблажку, я хочу пройти по чесноку, мне просто нужно, помогите мне, объясните, дайте кого-нибудь, чтобы точно объяснили, что надо сделать так, надо сделать так, я все сделаю, мне хочется все сделать.
И, видимо, я его этим подкупил, он говорит: вы первый человек, который не просит о снисхождении, а хочет научиться. Я говорю, в том-то и дело, что я просто хочу понять, что в итоге вам надо. Понимаете? Когда вы много лет просто работали в этой отрасли, вы понимаете, как это важно, когда человек хочет чему-то научиться. Мне не стыдно прийти ни к одному человеку, пусть он будет младше меня на много лет. Допустим, тот же Кравцов, он младше меня по возрасту, мне не стыдно сказать – я не умею, научите. Я сяду за парту, я буду учиться. Все, с кем я учился в Юридической академии, младше меня были на 20 лет и мне было не стыдно подумать. Ну да, это там на сцене в театре я народный артист, а здесь я обыкновенный студент, который сидит со всеми и точно так же ничего не умел.
Просто понимаете, есть момент, когда ты должен понять – любое твое неверное слово, движение, поведение отразится не на тебе, а на коллективе, на огромной отрасли. Ведь дело в том, что на сегодняшний день от моего слова, от моей подписи зависит то, какие стандарты будут приняты, какие стандарты будут введены в действие, какой будет подход. И это отразится не на пяти людях, даже не только на коллективе Академии русского балета, а на всей отрасли балетного образования в нашей стране, потому что мое слово все равно будет решающим, потому что, допустим, я являюсь председателем УМО – то, что касается танца, и т.д.
Я безумно благодарен моему второму учебному заведению МЮА, которое я окончил. Это Московская юридическая академия. Всем тем удивительным педагогам, которые меня учили, которые все свои лекции начинали с одного – незнание закона не освобождает от ответственности. И вы понимаете, этот момент очень важный, я взял на себя эту ношу, я назвался ректором – извините, я должен этому соответствовать. Ненавижу бриться – приходится.
Но поверьте, если бы я был ректором в топ-вузе – меня бы никто не заставил, но на меня смотрят дети. Мне знаете еще, вот такой вам пример приведу: в момент, когда я начинал танцевать, не было ютуба. И было очень много людей, которые рассказывали, какие они были великие артисты. Потом появился интернет и многие записи, которые хранились где-то в Красногорске, в архивах, попали в интернет – и мы увидели, как эти люди танцевали. Самое страшное – это суд времени.
Потому когда мы начинаем говорить о моей профессии, мне вообще не стыдно. Многие руководители должны «сделать самосожжение», потому что... я просто знаю, когда дети смотрят и хохочут над своими педагогами и руководителями, мне их искренне жалко, потому что когда ты кого-то заставляешь похудеть или говоришь – не кури и в этот момент держишь сигарету во рту, ты не можешь это говорить. Это я могу говорить – вытяни ногу, сделай так, не кури, потому что у меня есть конкретные результаты в балете, я никогда не курил и не собираюсь, понимаете, да? Когда я принимаю любой экзамен, а у меня и двоечники сдавали экзамен, я это делал с одной целью, не потому что я им хотел поставить оценку, я их хотел заставить прочитать и понять то, что они не могут сдать. И каждый раз мне кто-то говорил: ну откуда вы это знаете? Я не готовился, я просто когда-то учился. Но мне хотелось только одного, чтобы они задумались, научились обращаться с книжками, с печатной продукцией.
Один из лучших примеров воспитания – это личный пример. И так во всем. Абсолютно во всем. Пришли проверять, надо проверять, оценивают – ради бога. Вы знаете, это рассказывал мой педагог, есть даже видео, где он это рассказывает. Моя мама пришла, когда меня приняли в Московское училище, он думал, что она пришла просить его, что вот она одна воспитывает ребенка, что не обижайте и т.д. В этот момент она протянула ему стек, это когда лошадей бьют и сказала: бить надо – бейте, я вам разрешаю. Мне нужен результат. И я знал дома, что если не дай бог мой педагог скажет, что что-то я не так делаю, меня из школы заберут. Это воспитание.