К 550-летию Шелонской битвы, положившей конец русской вечевой республике, петербургский журнал «Город 812» опубликовал текст Клары Шох - автора с ярко выраженной «новгородской идентичностью». В нем рассказывается, в том числе, об участии в битве татар (касимовских) и о «татарской» тактике московских войск.
В этом году Великий Новгород отмечает свой самый мрачный юбилей. 14 июля 1471 года на левом берегу Шелони московские войска под началом Даниила Холмского, посланные Иваном III, одолели новгородское ополчение, которым командовал посадник Дмитрий Борецкий – сын знаменитой Марфы-Посадницы (вдовы посадника Иосифа Борецкого).
Шелонская битва поставила крест на будущем всей новгородской цивилизации – одной из древнейших и самых демократических в истории всего восточного славянства. До Шелонской катастрофы у новгородцев еще оставался, пусть небольшой, но все же шанс отстоять свою региональную идентичность – если не на полную независимость, то хотя бы жизнь под протекторатом веротерпимой и соблюдающей феодальные договоренности Литвы. Но после поражения на Шелони новгородская цивилизация оказалась обреченной на гибель.
Богатый и вольный Новгород уже давно был бельмом на глазу алчных до «собирания» и обирания земель московских государей.
Еще в 1456 году Василий II Темный (отец Ивана III) предпринял военный поход на Новгород – формально в отместку за представление политического убежища конкуренту Василия II в борьбе за московский престол – Дмитрию Шемяке.
Тогда, по итогам быстро проигранной новгородцами войны, в результате переговоров между Василием II и новгородским архиепископом Евфимием был заключен Яжелбицкий договор.
Новгородцы обязались выплатить контрибуцию в размере 10 (по другим источникам 8,5) тысяч рублей серебром — по тем временам громадную сумму (достаточно сказать, что татарский выход Новгорода составлял в прежнюю пору 5 тысяч рублей). Были отменены вечевые грамоты (общегородские постановления) и произведена замена новгородской печати печатью великокняжеской. Правда, Новгород и Москва интерпретировали итоги переговоров по-разному, причем обе стороны тут же принялись нарушать его итоги в свою пользу, и даже текст договора в его «московской» и «новгородской» версиях оказывался различным. Разумеется, это делало неизбежным новое столкновение.
Иван III не видел резона в разовых набегах на Новгород. Куда лучше иметь Великий Новгород как свою вотчину. Тем более, еще со времен Ивана Калиты, т.е. с XIV века, стала формироваться «тайно скопированная» с монголов политика Москвы – имперская — максимального «собирания земель». Впрочем, помимо престижных, в присоединении все новых и новых земель у московских князей были и прагматические резоны: чем больше земли, тем больше на ней можно разместить помещиков-дворян, тем большей будет в итоге армия великого князя, которая в ту пору также представляла собой ухудшенную копию монгольской кавалерийской «орды».
С целью оправдать по сути крестовый поход против единоверного Новгорода Иван III организовал пропаганду, в которой новгородцы были представлены не только предателями Руси и православной церкви, но и губителями собственных душ накануне «конца света», который официально ожидался в Москве аккурат в 1492 году (7000 лет от сотворения мира). Страшным грехом, от которого Москва стремилась удержать Новгород в своих кровавых братских объятиях, стало намерение части новгородского общества, а именно, влиятельной и богатой боярской верхушки, а также поддерживавших ее горожан (каковых насчитывалось немало), вступить в союз с Литвой. Эти обвинения, по сути, и стали официальным предлогом для нападения на Великий Новгород.
Ясно, впрочем, что не от хорошей жизни новгородские «верхи» решили начать договариваться с литовским великим князем (и по совместительству – польским королем) Казимиром IV Ягеллончиком. К этому новгородцев подтолкнула угроза московской экспансии. До этого вольные новгородцы тяготились каким-либо внешним руководством, при этом то успешно воюя с Литвой, то принимаю к себе на службу по договору – «ряду» – литовских князей.
Казимир обещал – в случае заключения договора – сохранить в неприкосновенности статус православной церкви Великого Новгорода и весь его традиционный уклад. Как отмечают историки, «Казимир старался быть справедливым в своих отношениях к православным, за что и получил в одном из… исторических памятников (Супрасльской рукописи) название справедливого и доброго. 2 мая 1447 г., вскоре после принятия польской короны, Казимир дал (в Вильне) привилей “литовскому, русскому и жмудскому духовенству, дворянству, рыцарям, шляхте, боярам и местичам”. Этот привилей замечателен тем, что им предоставлялись “прелатом, княжатом, рытерем, шляхтичам, бояром, местичом” Литовско-русского государства все те права, вольности и «твердости», какие имеют “прелати, княжата, рытери, шляхтичи, бояре, местичи коруны Полское”, т.е. население литовско-русских земель уравнивалось в правах и положении своем с населением коронных земель».
Некоторые польские историки позднее даже упрекали Казимира в том, что при нем в Литве «слишком усилилось православие». (Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. Минск: Лучи Софии, 2003. Глава I: От Казимира Великого до Сигизмунда III).
Но новгородцы той поры, особенно из числа городских ремесленных «низов», не доверявших «боярским махинациям», видели в Казимире прежде всего католика, а значит – угрозу православной новгородской вере.
Новгородский архиепископ Иона, в целом стоявший на антимосковских позициях, попробовал нащупать «третий путь» – пригласил в Новгород княжить Михаила Олельковича, тоже литовского князя, но только, в отличие от Казимира, православного. Дружина Михаила Олельковича, конечно, была не так могущественна, как союзная мощь литовско-польского владыки, но все же это был шанс поставить на пути неминуемого московского вторжения «литовский заслон».
Но здесь в ход дел вмешался фатум. 5 ноября 1470 года, накануне приезда Михаила Олельковича, новгородский архиепископ Иона умер. А на выборах нового архиепископа, которые проводились посредством жеребьевки (т.с., божьего выбора) волей рока победил промосковский кандидат – ризничий Феофил. Его антимосковский конкурент, инок Пимен, заявлял, что готов ехать за поставление в архиепископы в Киев, к тамошнему православному митрополиту Григорию, подчинявшемуся не Москве (самовольно отложившейся от Вселенского патриарха в 1448 году), а Константинополю: «Хотя на Киев мя пошлите и там на свое поставление еду». (Полное собрание русских летописей. Т.2 Ч.1). Но Феофил твердо заявил, что отправится на утверждение только в Москву, к митрополиту Филиппу. Новгородский «низы» недальновидно ликовали, что им удалось таким образом «сорвать» литовские интриги своих бояр.
А Иван III тем временем в сжатые сроки подготовился к войне. Новгород так и не успел подписать договор с литовским князем Казимиром IV, и Литва в итоге – как показала история, тоже не слишком дальновидно, – не заступилась за Новгород и не вступила в войну с Москвой. Да что Литва! Союзный Новгороду в войне с Москвой 1456 года Псков на этот раз решил занять «сторону сильного», своей будущей поработительницы – Москвы.
Помимо вечевого Пскова, младшими союзниками Москвы стали еще формально независимые в ту пору Великой княжество Тверское и Вятская (Хлыновская) вечевая республика.
В московском летописном своде 1479 года указана такая численность встретившихся на берегу Шелони войск: Новгород – 40 тысяч, Москва – 5 тысяч человек. Но если вспомнить, что в московских летописях (как, впрочем, и в новгородских, – в отличие, к слову, от немецких хроник) в средневековую пору вовсю жонглировали цифрами своих и вражеских войск и потерь с целью преувеличить свою успешность и доблесть, эти цифры не вызывают у историков доверия.
В частности, известный петербургский историк Ю.Г. Алексеев, несмотря на все свои симпатии к Ивану III как образцовому «государю» (именно так он назвал свою книгу, посвященную первому московскому самодержцу – «Государь всея Руси»), подверг сомнению заявленную московскими летописцами численность сторон. Как отметил исследователь, даже в 1545 году в Новгороде было всего 5 тысяч дворов, и сбор такого огромного числа ополченцев со указанного количество дворов просто был немыслим. Великокняжескую рать, в свою очередь, Ю.Г. Алексеев оценивает не в 5, а в 12 тысяч человек.
Первыми 6-го июня 1471 года вышли из Москвы вооруженные отряды под командованием князя Даниила Холмского.
Перед московским войском стояла та же задача: «Жечь без пощады новгородские пригороды и селения; положить пустую землю, через которую будет лежать путь, — убивать без разбору и сострадания и малых, и старых, и загонять в плен, людей» (Костомаров Н. И. История Руси Великой).
К слову сказать, Иван III на момент битвы формально был татарским улусником. В 1472 (есть мнения, что в 1476-м или даже в 1480-м) году, т.е. уже после описываемых событий, хан Ахмат прислал ему ярлык, который сохранился в рукописи XVII века. Но ярлык был в итоге Иваном III – под напористым влиянием супруги Софьи Палеолог, православных иерархов и членов Боярской думы – отвергнут, что и спровоцировало в дальнейшем хорошо известное из учебников истории стояние на реке Угре в 1480 году, окончившееся для московского князя, уже отступившего было без на север, внезапным «беспричинным» бегством татарского войска на юг (как считают историки, решающей стала поразившая татар эпидемия дизентерии)…
Однако вернемся в лето 1471 года. Через неделю выступили отряды князя Ивана Стриги-Оболенского. Сам великий князь, помолившись и приняв благословение митрополита, выступил 20 июня из Москвы с главными силами , в состав которых входили тверичи. Псковский отряд наступал отдельно.
24 июня отряды Холмского сожгли Русу и отправились для воссоединения с псковским войском к реке Шелони по западному берегу озера Ильмень. Но тут по пути следования московской рати, в районе деревни Коростынь, неожиданно со стороны озера высадились новгородцы. Завязался бой. Сначала новгородское ополчение теснило великокняжескую армию. Но довольно быстро московские военачальники перехватили инициативу, нанесли контрудар и перешли в наступление. Новгородское войско потерпело поражение и отступило.
Что шокирует в бою под Коростынью, так это запредельные зверства передовых легионов Ивана III – пленных заставляли обрезать друг другу носы, губы и уши. Вот так описывает это московский летописец: «Многих избиша, а иных руками изымаша, тем же изниманным самим меж себя повелеша носы и губы и уши резати, и отпускаху их назад к Новугороду, а доспехи снимающе в воду метаху, а инии огню предаша, не бяху им требе, но своими доспехи всеми доволни бяху». (Полное собрание русских летописей. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в.). Из последней ремарки мы видим, что доспехи новгородцев были в значительной массе не такими прочными, как у москвичей – не металлическими, а, скорее всего, кожаными.
Затем, для устрашения противника, униженных и изуродованных пленных отпустили в Новгород, чтобы сломить волю его защитников. Все это совершалось по благословению московской православной церкви и во имя спасения душ заблудших новгородцев, но больше напоминало самые жестокие расправы древности – например, те, которыми истории запомнилась жестоковыйная Ассирия, устрашавшая таким образом порабощенные народы.
Решающая битва произошла на реке Шелони 14 июля 1471, где уступавшая по численности московская армия разгромила новгородское войско.
Новгородцам в какой-то момент удалось отбросить полки Даниила Холмского на противоположный берег, откуда Холмский начал наступление. Затем новгородцы сами попытались переправиться через Шелонь вслед за отступившими москвичами. Однако в этот момент тыл новгородцам ударила татарская конница касимовского царевича Данияра (подвластное Москве Касимовское царство, оно же – Касимовское ханство или Мещерский юрт, со времен Василия II населяли татары, сохранявшие мусульманскую веру, но перешедшие на службу к московским князьям).
Историк так описывает этот эпизод: «Новгородцы имели опыт сражений только с тяжеловооруженной рыцарской конницей и пешими ливонскими латниками. А москвичи давали им жестокие уроки нового „московского боя“ [скопированного с татар] — со стремительной и маневренной конницей, степной ловкостью в седле, меткой и быстрой стрельбой из лука, устрашением неприятеля диким криком несущейся вперед лавины всадников» (Борисов Н.С. Иван III).
События на реке Шелонь описывают три летописи: московская, псковская и новгородская.
Известный петербургский историк Р.Г. Скрынников воссоздал картину сражения на основании новгородского летописания: «Как следует из новгородских источников, новгородцам поначалу удалось использовать перевес в силах. Они “бишася много и побиша москвич много”, а под конец погнали “москвичи за Шелону”. Но тут на новгородскую пехоту обрушились татары. Отряд касимовских татар, приданных воеводе Стриге Оболенскому, видимо, подоспел на Шелонь в разгар боя. Ни псковичи, ни двор Ивана III в битве не участвовали. Отборный отряд конницы – архиепископский полк – еще имел возможность вступить в дело и отогнать татар. Но он не двинулся с места [Феофил заявил, что владычные силы выступят только против «изменников» – псковичей, но те к битве не подоспели]. Новгородская рать потерпела сокрушительное поражение» (Скрынников Р.Г. История Российская. IX-XVII вв.)
Ю.Г. Алексеев описывает Шелонские события на основе московской летописи: «Картина боя, вероятно, была такой. Стремительная переправа московской конницы через реку застала новгородцев врасплох. Они не успели изготовиться к бою и оказали мужественное, но неорганизованное сопротивление. Страшный для средневековой пехоты удар кавалерийской массы могли выдержать только очень опытные и искусные воины, заранее изготовившиеся к бою» (Алексеев Ю.Г. Закат боярской республики в Новгороде).
В целом московская и псковская летописи схожи, а новгородская отличается тем, что отмечает временное отступление московского войска. Было ли отступление отряда князя Холмского к Шелони ловушкой, в результате чего превосходящие в численности новгородцы попали под наступление касимовской конницы, или же совпадением – конница прибыла именно в тот момент, когда Дмитрий Борецкий отбросил москвичей к реке, остается только гадать.
Все три летописи сходятся в главном – новгородское войско было разгромлено, Москва одержала убедительную победу.
«Двенадцать тысяч новгородцев пало на поле сражения. Цифра правдоподобная и страшная в своем правдоподобии. Ведь даже в крупных городах того времени насчитывалось только по нескольку тысяч дворов. Осиротели дворы гончаров и плотников. Их хозяева полегли на берегу Шелони», – пишет Ю.Г. Алексеев в книге «Закат боярской республики в Новгороде».
Продолжение ЗДЕСЬ