О жизни, где каждый досконально знал все о своих соседях
Коммуналка – слово, пахнущее старыми половиками, лекарствами, табаком, жарено-вареной пищи, стиранным и нестиранным бельем. Народу тьма – и стар, млад. Кашель, сморканье, крики. И суета, особенно по утрам, когда многие собирались на работу.
Повсюду очередь – к комфорке на кухне, извиняюсь, в туалет. И в ванну. Только не во всех коммуналках они были. Плеснешь холодную водичку на лицо, глянешься в осколок зеркала на облупленной стене и - привет!
Кто не жил в таких квартирах, не поймет и ужаснется. Кто жил, вспомнит и усмехнется.
Жилось тесно, скученно, но - привычно. Да и не было другого выхода. Только один – из двери квартиры на пыльную лестницу и торопливо, по ступеням вниз, мимо других квартир, на уличную волю…
Многие известные люди вспоминали, что детство и молодость провели в коммунальных квартирах. Например, Николай Бурляев жил недалеко от Кремля – на улице Горького, 6 (ныне Тверская). Детство и часть молодости Александра Ширвиндта связаны с коммуналкой в Скатертном переулке, рядом с Никитскими воротами. Владимир Высоцкий обитал в доме на Первой Мещанской (ныне Проспект Мира), там, где «система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная».
Дверь в коммунальную квартиру была увешана почтовыми ящиками – для каждой семьи свой. К ним были приклеены названия газет и журналов, которые они выписывали. Это была «памятка» для почтальона.
На той же двери висело уведомление, сколько кому раз звонить. Как в стихотворении Сергея Михалкова: «Мы живем в одной квартире, / Все соседи знают нас, / Только мне звонить четыре, / А ему двенадцать раз».
…Автор этих строк жил в небольшой трехэтажке у подножия Элетрозаводского моста. В детстве я карабкался к звонку на квартирной двери, который почему-то располагался высоко – для меня, не высокого, но сил хватало только на робкое треньканье. Потом мое тело соскальзывало вниз. А моему семейству звонить надо было целых пять раз!
За дверью слышалось шарканье, недовольное ворчание, затем - скрежет замков и стук засовов. Сейчас Роза Абрамовна Райнина будет выговаривать мне за то, что я нарушил ее покой.
- До четыгех считать умеешь? - злобно картавит она мне в ухо. – Ты же пгекгасно помнишь, сколько вам звонков!
Она видит, что я мал ростом, знает, что мать на работе, сестры на учебе. К тому же в нашей семье дефицит ключей. И все равно – ее резкий иудейский профиль светится праведным негодованием.
И она привычно бросает: «А еще пионэг!»
Этой репликой фразой Роза Абрамовна корила меня буквально за все – когда не гасил свет в уборной (так называли туалет), разливал воду возле раковины, шумел. Она была из породы ортодоксальных, верующих евреев. Но верующих не в Иисуса, а в коммунистическую партию и ее мудрость. Она выписывала газету «Правду», журналы «Партийная жизнь», «Агитатор», «Коммунист» и устраивала на кухне маленькие политинформации…
Кухня – это пропахший копотью прямоугольник метров в тридцать, заставленный столами и увешанный деревянными полками для сковородок и кастрюль. Все почему-то складывали на кухню пустые банки разных емкостей, которые за долгие годы покрывались толстым слоем пыли. Их никто не использовал, но и не выбрасывал. С потолка свисал витой электропровод, который венчала тусклая лампочка без абажура.
На кухне обычно не держали продуктов, поскольку соседи друг другу не очень-то доверяли, а оставляли только соль, перец, спички, мыло. А некоторые и это уносили в комнаты. Газовая плита сначала была одна, потом домоуправление осчастливило нашу квартиру, в которой жило полтора десятка душ, второй.
Но это было еще не самое плохое жилище. Рядом с нашим домом в бывшем монастыре люди жили в узких клетушках, которые до этого служили кельями. Зато кухня – бывшая трапезная была огромной, а коридоры длиннющими, в которых мне не раз случалось заблудиться. Меня выспрашивали, к кому я пришел, и возвращали сестре Лизе, взявшей меня в гости к своей подруге Тоне...
До нашей 14-метровой комнаты надо было идти через всю квартиру – минуя кухню и три коридора. Все они были завешаны и заставлены каким-то старьем – часто бесполезным - корытами, тазами, сломанными велосипедами, треснувшими лыжами, ржавыми санками.
Теперь остается мысленно снять большой висячий замок, на который мы запирали дверь, и войти внутрь комнаты. Слева - печка, от веселого треска которой я просыпался зимой. Справа, возле двери, – моя раскладушка, еще правее – диван с валиками: на нем спала мама. Отец умер, когда я ходил во второй класс…
Напротив дивана, на железной кровати с панцирной сеткой спали «валетом» обе мои сестры. В изголовье у окна – телевизор «Заря-2»: железный монстр, от рождения страдавший множеством хронических болезней. Его картинка была дрожащей, мутноватой, герои передач хрипели и стонали. Я - тоже. От злости, как вы догадываетесь. Особенно в вечера больших футбольно-хоккейных баталий. Конечно, домашние, мягко говоря, не испытывали восторга от того, что им мешали спать возбужденные голоса Николая Озерова и Яна Спарре и ругали меня почем зря. Пришлось обзавестись наушниками.
В нашей комнате был буфет, круглый обеденный стол и платяной шкаф. Его открытая дверца служила ширмой для переодевания, а мама за ней шепотом считала деньги. Лет в семь я сделал зарисовку на эту тему, имевшую немалый зрительский успех…
Присутствовала в комнате этажерка с книгами, торшер, время от времени появлялся аквариум с рыбками или клетка со щеглом или канарейкой. Был еще приемник с проигрывателем, «потомок» шипящего патефона.
В выходные жильцы, у которых не было ванной, отправлялись – часто всей семьей - в душ или в баню. Иногда мылись в комнате или на той же кухне, попросив соседей, чтобы те минут двадцать-тридцать не высовывали нос из своих жилищ.
На кухне стирали одежду и постельное белье - в ведрах или баках: заливали водой, насыпали туда наструганное хозяйственное мыло и кипятили. Серая вода пузырилась, воздух окутывался едким облаком – увы, далеко не все были чистюлями. После кипячения белье полоскали, подсинивали и вывешивали – зимой тут же на кухне, летом – во дворе на веревке, закрепляя деревянными прищепками.
В продаже были отечественные сорта стирального порошка – «Кристалл», «Новость». Потом появилась «Дарья» из… Ирана. Высушенное белье гладили электрическими утюгами, которые, впрочем, еще окончательно не вытеснили старинные, чугунные - их разогревали на плите.
Телефон был редкостью в коммуналках. Поэтому народ ходил звонить в автоматы. В будке был щиток с правилами и надпись, предупреждающая, что время разговора – три минуты. Желающих позвонить – особенно в центре столицы и во время праздников – часто скапливалось множество. Деловые и лаконичные люди, которые спрессовывали разговор в несколько фраз, ненавидели влюбленных и болтливых. Они зло стучали монетками в стекло:«Девушка, ну, сколько можно!» «Молодой человек, имейте совесть!»
До конца шестидесятых годов телефонные номера в Москве были шестизначные, например Д-2-12-34. Буква указывала район: «А» – Арбат, «Б» – район Никитских ворот, «В» – Юго-Запад. Количество номеров росло, город перешел на семизначные координаты, и телефонные буквы ушли в историю.
Время от времени обитатели коммуналок вступали в сражение с тараканами и с крошечными, но злыми клопами. В их гнезда густо сыпали «ДДТ», еще какой-то пахучий порошок, сбивавший дыхание. Несколько недель после дезинфекции проходили в относительном покое, но потом насекомые возвращались и бросались в атаку с прежней силой…
Поскольку ящик с голубым экраном - цветных телевизоров еще не знали – был не у всех, к его владельцам часто напрашивались в гости. Как, например, в фильме Никиты Михалкова «Пять вечеров», в котором пожилая пара приходит к героине Людмилы Гурченко «на телевизор».
Главная советская картина, где действие разворачивается на фоне коммунального быта – «Покровские ворота», поставленная Михаилом Козаковым. Обитатели квартиры – научный работник Маргарита Павловна Хоботова, два ее супруга – прошлый и нынешний, студент Костик, его тетя Алиса Витальевна, куплетист Велюров ссорились, мирились, влюблялись – словом, жили большой дружной семьей.
Но так бывало нечасто. Обычно происходило как в романе «Буря» Ильи Эренбурга: «Жили, вопреки поговорке, и в тесноте, и в обиде, оживляя будни сплетнями, ссорами, скандалами. Каждый досконально знал жизнь другого, знал ее во всех деталях, знал белье соседа, его любовниц, его обеды, его долги и болезни…»
Коммуналки и сейчас отнюдь не раритет. Они – конечно, уже не такие густонаселенные, как раньше, - сохранились в Москве и других российских городах. Хватает их и в Санкт-Петербурге. И когда коммунальные квартиры окончательно уйдут из нашего быта, не знает никто. В том числе, большие городские начальники, которые, тем не менее, с важным видом обещают...
Автор: Валерий Бурт