Художник, краевед, преподаватель французского языка, мама двух взрослых дочерей, Вера всегда определяла себя как атеистку. В 41 год она узнала, что ее прапрадед был причислен к лику святых. На ее отношение к Богу это не повлияло, но оттолкнуло от нее многих знакомых и друзей.
Я никогда не считала себя воинствующим атеистом: скорее, старалась избегать любых разговоров о религии, вере, Боге. Но осенью 2016 года со мной произошло то, что настроило против меня большинство верующих знакомых, возвело между нами непреодолимую стену.
Оказалось, что мой прапрадед, о существовании которого я до тех пор не знала, был православным святым, погибшим в 1918 году и канонизированным в 1986-м.
В 1986 году мне было 11. Я училась в языковой школе в центре Москвы и с гордостью носила пионерский галстук. Была председателем совета отряда, членом совета дружины, знаменосцем, и в восьмом классе даже успела вступить в комсомол (за год до его фактического «саморазвала»). Пионерия была для меня очень важна: и лозунги, и мероприятия я воспринимала абсолютно серьезно – они были неотъемлемой частью моей детской жизни, моей первой «работой».
Если бы в том далеком году в школе стало известно о моем прапрадеде – прощай, пионерский галстук! В нашем классе была девочка из верующей семьи, и из-за постоянной травли ей пришлось поменять школу.
О прапрадеде я узнала и случайно, и неслучайно одновременно. Мои родители развелись, когда мне не было и года. Я осталась с мамой и ее родителями. Отца и других бабушку и дедушку я с тех пор не видела – а так хотелось! Просто посмотреть, пусть даже издалека: чья я? На кого похожа? Какие они, мои отцовские корни?
Я понимала, что нужно ехать в Звенигород, но очень долго собиралась с духом, «дозревала»…
У мамы на протяжении долгих лет хранился адрес бывшей свекрови, и в 33 я наконец-то к ней отправилась. И… немного опоздала: у женщины начинался Альцгеймер. Ее рассказ получился длинным, обстоятельным, но с необъяснимыми пробелами в датах и именах. Вернувшись домой, я записала все, что запомнила из той беседы.
Выяснилось, что дед и дядя бабушки – священники. Деда арестовали в 1937 году, дальнейшая его судьба была неизвестна, а дядя, его сын, тоже был арестован и сослан, но выжил в ссылке и умер своей смертью в 1947 году. На момент смерти дядя был настоятелем Успенского собора на Городке в Звенигороде. На мой вопрос о том, где похоронен дядя, бабушка отвечала уклончиво: мол, тот умер бездетным и могила уже, скорее всего, затерялась.
Читайте также: Почему религия вызывает такие сильные чувства?
Я приезжала к бабушке еще несколько раз, вплоть до 2015 года, но болезнь прогрессировала, и общение стало невозможным. Она теряла нить разговора, забывала мое имя, не могла вспомнить, кто я такая. Я понимала, что нужно ехать в Звенигород: священников (а тем более настоятелей), как правило, хоронят рядом с церковью, в которой они служили. Я была уверена, что найду могилу, но очень долго собиралась с духом, «дозревала»…
В итоге в воротах Звенигородского кремля я оказалась только летом 2016 года. Выяснилось, что дядя моей бабушки вовсе не был бездетным – у него были жена и трое детей. В кремле мне дали электронный адрес одной из его праправнучек, моей четвероюродной сестры, о существовании которой я не подозревала больше сорока лет.
Если бы мне сказали, что мой прапрадед – одесский фальшивомонетчик или даже шпион, я бы удивилась куда меньше
Я написала, и ответ на письмо пришел очень быстро. В нем было еще с десяток новых для меня имен… Я читала и плакала. Из письма я узнала, что у расстрелянного в 1937 прапрадеда был родной брат, причисленный к лику святых. Жены и детей у него не было, и он считал своей именно семью нашего родного прапрадеда.
Если бы мне сказали, что по отцовской линии я праправнучка белогвардейца, дезертировавшего в 1918 году, или что мой прапрадед – известный одесский фальшивомонетчик или даже шпион, я бы удивилась куда меньше. Но святой – для меня, атеистки…
Вторым сюрпризом стало то, что в 2001 году мощи прапрадеда были торжественно помещены в церковь, рядом с которой мы какое-то время снимали квартиру для нашей старшей дочери, и каждую неделю я пробегала мимо этой церкви с полными продуктов сумками…
В октябре 2016 года я, наконец, зашла в эту церковь и увидела мощи прапрадеда. Я очень волновалась, но все, что испытала, – огромную жалость к нему. Он лежит там, выставленный напоказ, под бесконечными взорами посетителей, тревожимый каждую минуту чьим-то обращением. Я как будто физически увидела этот незримый поток человеческих прошений, обращенных к святому. Мне захотелось заслонить собой эти мощи от приходящих, согреть их, защитить… Я выбежала из церкви и расплакалась.
Случившееся не изменило меня, моего отношения к миру
Завершив свое «семейное расследование», я поделилась тем, что узнала, со знакомыми: хотелось всем рассказать, до чего непредсказуемой может быть жизнь. Неверующие друзья реагировали примерно одинаково: «Вот это история! Какая ты молодец, что все выяснила. Мы бы тоже хотели взглянуть на мощи – можно? А ты сама случайно никакими суперспособностями не обладаешь?..» И мы продолжали общение в прежнем дружеском русле.
А вот реакция верующих знакомых меня удивила: «Это не просто так: теперь-то ты должна прийти к Богу! Он послал тебе такой персональный подарок. Только твоя гордость мешает тебе прийти к вере! Ты теперь можешь и обязана обращаться к своему родственнику!»
Мне странно было слышать такое. Случившееся не изменило меня, моего отношения к миру. Я не начала верить, но по-прежнему с огромным уважением и неподдельным интересом отношусь к рукописным иконам и церквям – как художник, краевед, несостоявшийся реставратор. С моего прапрадеда написаны две очень красивые иконы: одна огромная, повествующая в клеймах историю его нелепой гибели, другая – стандартный поясной портрет.
Но главное, что все эти иконы, церкви, судьбы прапрадедов для меня – неотъемлемая часть истории моей родины, семьи и моей личной истории. Для меня и для моей сестры важно не то, чьи мы праправнучки, а то, что мы храним память о наших предках.
Читайте также на нашем сайте:
Религия и мораль: есть ли между ними связь?