Фраер- неприятное пренебрежительное жаргонное словечко, лучше всего подходит для обозначения человека, который возвел притворство в принцип. Пройдя долгий путь через идиш, германский, и западноукраинский языки к отечественной фене, оно всегда означало эдакого щегла, пытающегося представить себя перспективным женихом.
После хорошо наломанных дров на район приезжали большие дяденьки. Ничего хорошего это не сулило. В своре, идущих от кортежа опасных персонажей, выделялся тот, кто сходу тебя раскусит. Кожа, будто покрытая слоем воска, выдавала богатый опыт пребывания в замкнутых помещениях со специфическим микроклиматом. Эдакий восставший из БУРа (Барак усиленного режима). Наколок могло и не быть, но идеально чистая одежда и обувь, прилагались обязательно. С первого взгляда он видел в тебе труху, которую ты называешь стержнем. В его глазах отчетливо проявлялось, что-то волчье. Не хищность, не кровожадность, и даже не лидерство вожака. Они цеплялись в твое нутро, пытаясь найти в нём какую то ценность, а затем на мгновенье становились пустым и безразличными. Казалось, вот вот он произнесет, что то вроде: "Почему вас до сих не съела мама, последыши? Идите делать уроки.” И мы сели бы за уроки, скажи он эти слова, и, возможно, в зачете школы появилась бы парочка красных дипломов. Но вместо этого он говорил с нами, будто принимает за равных.
Между этим воскокожим лютоволком и командой пубертатных гопников района была небольшая, но решающая разница - мы слишком любили комфорт. Все эти невинные запинать рюкзак в угол и развалиться на диване перед телевизором. Я подросток, я ничего не хочу решать, хочу сони плейстейшн и машку за ляшку. Помнится, старина Зигмунд утверждал, стремление к комфорту - это стремление вернуться в лоно матери, туда, где тепло, сытно и безопасно. Это желание уйти от жизни, которая ни что иное, как бесконечное преодоление трудностей и давления среды. Своего рода лайтовая альтернатива суициду, если боишься шагнуть в окно. Пузатые знатоки возразят, мол, стремление к комфорту есть залог прогресса, ибо именно желанию идти путём наименьшего сопротивления мы обязаны тем, что давно не живем в пещерах. Но желание сделать как можно больше за свою скоротечную жизнь, через более эффективное преодоление сопротивления, и желание ничего не делать - всё таки не одно и тоже.
Возможно, по этой причине кризис среднего возраста внезапно отправляет некоторых мужчин из зоны комфорта в походы, экспедиции, монастыри. Сомнение в привычных ценностях доходит до критической отметки и сменяется осознанием того, что абсолютным мерилом человека является его воля. Именно воля, а не талант. Кому многое дано, с того много и спросится. Можно родиться со многими талантами и умереть, так и не освоив потенциал ни одного из них, ибо талант без воли мёртв. А сам человек без воли, если не мертв, то по сути инвалид на голову. так как в его психике не хватает важного для полноценного функционирования элемента. Эдакий импотент по жизни. Человек, освоивший свой пусть небольшой потенциал гораздо ценнее для бытия, чем безвольный гений, так и не оторвавший зад от дивана. В этом свете воля проявляется, как та самая способность к творчеству. Если допустить, что творец создал нас как сотворцов по своему образу и подобию, то воля и есть искра Божья, отличающая нас от животных, но, впрочем, ещё не делающая человеком.
Однако вернемся в более материалистическое русло. Занимательный Анти-Дюринг за авторством Фридриха Энгельса, который краем уха я слушал в прочтении своего старшего брата, подкидывает субстанций в вентилятор. Возражая тезису Дюринга о том, что все люди равны, если их выдернуть из цивилизации в “дикий вакуум”, Энгельс утверждает, что в вакуумном обществе между людьми начнёт выстраиваться иерархия на основе разницы в их волевых качествах. То есть, если отринуть административный ресурс, профессиональные навыки (которые не применить в “вакууме”), происхождение, арматуры с кастетами и прочую мишуру, то воля будет тем самым абсолютным мерилом.
Человек с восковой кожей не закидывал портфель в угол после школы. Он сбежал из интерната в двенадцать и гнал товарняками на юг, на попутных станках обчищая карманы. В семнадцать загремел на кичу за нападение на инкассаторов, где благополучно убив бугра, получил добавку к сроку. После были ещё рейсы на юг, и к тридцати семи годам он отсидел девятнадцать лет, и всегда придерживался определенных принципов. Да, он плохой человек, но он хоть какой то, в то время как мы были, движимой инстинктами, субстанцией. В команде пубертатных гопников воли не хватало даже на то, чтобы пару часов не дрочить, а “взросление” заключалось в сокращении количества актов онанизма и постепенном переходе на пользование женщиной.
В то время, как волчья стая делает всё, чтобы волчонок вырос волком - полезным членом стаи, в случае неудачи изгоняя его или поедая на ранних этапах, человеческое общество отрицает существование “нормы человека” в принципе, сводя всё к делу вкуса. Мол, каждый дрочит, как хочет, правда у каждого своя, хрен укажешь, хрен навяжешь, не гуманно, не толерантно. И вместо закаливания воли и последующей инициации, как испытания воли, в том числе, мы имеем подражание внешним признакам взрослости до той поры, пока все вокруг не поверят, что ты взрослый. В итоге мы получаем общество стареющих инфантилов, в котором притворство возводится в принцип. Но безвольные люди, только притворяющиеся человеками, всего лишь планктон для людоедов. Воскокожий разговаривал с нами на равных, потому, что гопник, как бы это забавно не звучало, всегда фраер, и прежде чем сгинуть в тюрьме, петле, запое, многие из нас ещё сослужат ему службу, взяв непомерное на свою чахлую душонку.
Хотя наличие воли ещё не гарантирует человечность, господствующее безволие гарантирует античеловечную форму существования общества, при которой взамен пастухов-людоедов, всегда будут приходить другие пастухи-людоеды. Для более зрелой формы нужен зрелый человек, а значит, встает вопрос об инициации и норме зрелого человека, одним из обязательных качеств которого является сильная воля. Из этого следует, что все испытания, что нам выпадают, а выпадают нам только посильное, есть объективное благо, ибо закаляют нас и нашу волю, и напротив, всё, что её разлагает (банальная лень, желание уйти в комфорт, моя хата с краю) есть античеловечное объективное зло.
Нет больше дяденек с восковой кожей. Почти не осталось пубертатных гопников. Но остались людоеды в ожидании подрастающего планктона.
Воспитай в ребенке сильную волю, и остальному он научится сам. Осталось прийти домой и сквозь слёзы и сопли выбросить все гаджеты в окно. Если воли хватит, конечно.
Продолжение следует.