Ранее: Ночные посиделки.
В октябре-ноябре гостил Гена, у него вроде каникулы были, вот его мать встретила так, как полагается. Самый младшенький и самый любимый сынок, да еще и будущий летчик. Мы все ему были очень рады, но для него мать готовила отдельно и всё, что он закажет. Он скажет, что сегодня он придет с другом и хочет, чтобы она манты для них приготовила, она приготовит даже если не будет мяса, принесенного мною, она пойдет и купит на базаре для него самое лучшее.
Будет до тех пор перебирать мясо и откидывать косточки, жилки и всё то, что старается подсунуть в довесок мясник, пока не доведет его до белого каления и он не отвесит ей тот кусок мяса, на который она изначально нацелилась. А потом будет дома хихикать и рассказывать, как ей довелось взбесить его и получить то, что ей надо.
Потом Гена захочет плов, она и плов сготовит, то, что останется сама подъест втихую. Мои девочки и сами к столу не подойдут. А для Гены это нормально, он и рос маленьким эгоистом благодаря матери, которая также кормила его и Валеру вкусненьким отдельно от Юры, и они к этому привыкли. В одежде тоже так было, одежду младшим покупала, а Юре то, что люди отдадут ей для детей, она же многодетная.
Юра рассказывал, как он попросил однажды у неё тетрадки, он тогда учился еще в школе и даже очень хорошо, а она спросила, чем она должна их для него заработать, не стесняясь в выражениях, мол и сам тем же способом можешь тоже зарабатывать.
А, когда он стал ей говорить, что она покупает Валере и Гене и не спрашивает у них, чем она должна зарабатывать на их тетради, то она схватилась за топор и пошла на него, он успел выскочить на улицу, а она за ним вокруг дома.
Он тогда убежал. Когда вернулся, она уже успокоилась и только посмеивалась, что напугала его. Сколько раз мы, убирая кухню, вытаскивала из кухонного стола прокисшие бульоны с кусками мяса, которые мать прятала от нас.
Сготовит, отольет, даже жир с бульона соберет в ту же кастрюльку, мясо с костей срежет и в стол. Когда никого нет, она поглощает, а когда все дома, ей это вытащить и съесть неудобно, или новая порция обеда будет сготовлена и уже наполнена также вторая кастрюлька, а съесть всё не по силам, вот и пропадала еда, спрятанная от нас в столе.
Если спрашивали, зачем она это делает, то она включала «дурочку» и говорила, что для Полины спрятала, но мы никогда не кормила Полину с тех кастрюль и Полину мы не оставляли с матерью, Для Полины отдельно тоже ничего не прятали, она ела то, что все едят, всегда свежее.
Холодильника у неё не было, а потому хранить что-то более суток летом нельзя, пропадет, а осенью если только на веранду вынести, но и чаще и выносить нечего было, едоков хватало, часто еще свои на обед или ужин заглядывали.
Постепенно приготовление пищи перешло на нас с Онегой, мы уже не могли есть то, что готовила мать. А пока Гена был дома, она готовила для него отдельно, а мы на всех и продукты покупала я, только если что для Гены вкусненькое, то тут мать старалась в лепешку разбиться, но купить.
Хочу сказать, что я всё-таки очень жестокая, вот пишу: - «Мать, мать, мать», но я её даже так никогда больше до самой её смерти назвать не смогла, а уж мамой тем более. Язык не поворачивался, хотя иногда жалела её безмерно.
Жалела её за то, что ей пришлось пережить войну, остаться без родителей, выживать после войны, выйти замуж за первого встречного, в котором надеялась увидеть не только мужа, но и защитника, он был старше её; что пришлось нарожать столько детей от него, выращивать их по чужим квартирам без всяких условий и часто в нужде, что ей хотелось быть просто женщиной и любимой, а оказалась нянькой у пьющего туберкулезного, вечно ревнующего и оскорбляющего нецензурными словами, что она сама превратилась в вульгарную, циничную женщину, которая уже жила только своими интересами и своими привязанностями; что никому из детей практически не нужна потому, что всем уже успела напакостить уже взрослым.
Меня за это свои же и осуждали, но я лицемерить не могла, а называть матерью её тоже никак не могла, всё моё существо сопротивлялось этому.
В последние раз, это было весной две тысячи девятого года, когда я её видела, я пришла в её квартиру, чтобы сказать, что Тося умерла, это её подруга с тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, а она просто позлорадствовала. Я еще побыла у неё минут пятнадцать-двадцать, не более, но чуть не вышла в окно на втором этаже, я просто не соображала после её бреда куда идти и что я делаю.
Она говорила, что мы заманили Геночку и убили его, а денежки его себе забрали. На наши слова о том, что Гена жив и лечится сейчас в Бельгии, а рядом с ним Валера, она и никак не реагировала, и только обвиняла нас в его убийстве и в том, что мы переспали со всей милицией, поэтому нас не сажают, что теперь её хотим убить.
Меня развернули в коридор, и я там в стену билась и просила быстрее открыть мне дверь, я ничего не видела и не слышала, а дверь была рядом. Когда мне открыли дверь, я выскочила в подъезд и не могла отдышаться, потом я только интересовалась её состоянием. Но к ней не ходила. Покупала ей лекарства, еду, оплачивала коммуналку, смотрела за нею Лана. Вот родила восьмерых, а в итоге оказалась никому ненужной.
Хоронили её в две тысячи девятом году, осенью. Провожали её я, моя семья, Юра с женой и Витя, который успел на её похороны, приехав из Ургенча.
Витя собственноручно изготовил для неё надгробную плиту из черного мрамора, Юра ограду, а мы присматриваем за могилой.
Далее: Как воспитатель над Полиной поизмывалась в садике.
Это из моих тоже для разнообразия: Как я в Горисполком работать пришла.
К сведению: Это одно из моих воспоминаний на моем канале "Азиатка" , начиная со статьи "История знакомства моих родителей". За ними следуют продолжения о моей жизни и жизни моей семьи. Не обещаю, что понравится, но писала о том, что было на самом деле.