Я однажды уже зарекся ездить в поезде по причине невыносимости бытия с попутчиками, написав об этом веселые воспоминания про попутчиков. Но суровая реальность заставила, и вот я снова в купе. На этот раз история страшная и серьезная, но Вам, дорогой читатель, понравится, ибо рассказ о тьме человеческой сущности.
Напротив меня в купе двое молодых парней, производящих хорошее впечатление, потому что трезвы, говорят тихо, употребляют инженерный сленг, судя по всему еще и инженеры-ядерщики.
Первый - Антон. Высокий, сутуловат, крепкий, с сильными волосатыми руками, по-хозяйски занявшими весь купейный столик. Антон был с уральским загаром, который он явно получил, работая в саду. Он был в очках, уже плешивый, глаза голубые прозрачные, немного спрятанные под кустистыми бровями, отлично сочетающимися с волосатыми ручищами.
Я вошел в купе, когда Антон рассуждал про донорство костного мозга. Он говорил, и сосед кивал ему, что это доброе дело, что он всех агитирует вступать в это движение ради спасения больных раком, что они едут вместе с напарником с молодежного форума на тему донорства костного мозга.
В моей голове были меркантильные мысли о работе, деньгах и т.п., так что я устыдился, что рядом люди причастны к чему-то большому и достойному. Я подумал, что вот сидит такой здоровяк-инженер с рабочим загаром, и для него не проблема найти время и силы заниматься помощью больным раком. Но чем дальше я вслушивался, тем более меня поражал этот парень. Среди речи о высоком прорывалась в нем звериная сущность. Он называл выступающих на форуме дам «телками», а с той, что «главная, вертлявая», он сообщил буднично, без хвастовства, что, дескать, «якшался, щупался».
Его напарник, удовлетворившись тем, что он и Антон произвели на меня впечатление глубоко порядочных людей, заварил "доширак" и читал вслух состав. На словах о свинине Антон вдруг вспомнил про забой свиней в своей деревне и стал подробно рассказывать, как он это делал, как резал, как сливал кровь и т.п. Напарник, слушая его, пытался сохранить непринужденный вид, но его животный страх был заметен, потому что он так же как и я, разглядывал неотрывно огромные волосатые ручищи Антона, который детально показывал, как именно он забивал свиней. Напарник так и не выпустил из рук этикетку от "доширака", он ее крепко сжимал пальцами, словно теряющий сознание, когда держится за край стола.
- Свинью забивал, да… интересно! Смотришь, как жизнь из неё медленно уходит, интересные и забавные ощущения! Это как реактор запускать, помнишь?, - сказал Антон улыбаясь и наблюдая своими голубыми водянистыми глазами за нашей реакцией без превосходства, а с любопытством.
Не был это взгляд маньяка, получающего удовольствие от признания. Это был взгляд ребёнка, рассказывающего, как он держит в банке интересного жука, но только ребёнка с внешностью мужика с большой физической силой и с отсутствием всякого сострадания. Взгляд был такой почти ласковый, но от этой мягкости в голосе было жутко. Он ещё снял очки, и вспотевшее от горячей еды лицо его перестало иметь налёт интеллигентности, а углубленные под брови голубые внимательные глаза удивительно были похожи на глаза горилл - смотришь на животное, а на тебя в ответ смотрит словно человек, запертый в чужой шкуре, и вот-вот заговорит с тобой низким утробным голосом.
Меня осенило, что Антон это палач, каким их часто рисуют в книгах и фильмах: животное, сильное и спокойное, любопытное, правильно и четко выполняющее свою работу, способное улыбаться солнечному дню, смотря на солнышко, просвечивающее между дергающимися еще живыми висельниками.
- Вот такой был, - показал Антон рукой размеры борова, нежно и плавно, словно гладил округлую спину теплокровной свинушки.
- Первый раз забивал когда, то не попал в артерию, долго его мучил. Никитой его звали, кстати. А вот второй боров, Женечка, быстро умер. Вкусный был, между прочим. Сейчас вот Нюшу доедаем, ребятам на работе нравится, я им приношу свининку, а они имена запоминают, хе-хе..
-Я слышал, что свиньи чувствуют, что их колоть будут...Да, их не кормят перед этим, конечно, они волнуются, - сказал Антон «волнуются» так, словно речь шла о волнении перед экзаменом или выступлением на форуме о донорстве…
Записывая историю, я был уверен, что с этого момента я точно стану вегитарианцем, чтобы не быть причастным ко всему услышанному, что что-то сострадающее и человечное проснулось с новой силой, что я не смогу на кого-то накричать или сделать кому-то больно, но прошло время, и моя человеческая сущность взяла верх, а осталось лишь стойкое желание рассказать эту историю, которую я записал там же в поезде, чтобы не быть одному, заглядывая в бездну, которая смотрит с любопытством на тебя в ответ.