Март тащил весну за ноги в лето,
Таял лёд, текли кругом ручьи,
А на кухне жарились котлеты,
За окном буянили грачи.
Там, внутри, в пространстве тесных комнат
Потреблялось мировое зло.
- Бабы, водка…Бабы – вне закона,
Тут ведь: повезло – не повезло, -
Говорил писатель под котлеты,
Заедая водку огурцом,
И художник пил, укрывшись пледом.
Красное от выпивки лицо
Излучало скорбь и иже с нею,
Скажем, неподдельный интерес.
- Я от баб - так запросто немею,
В ступор глухо. Правда, вот те крест!
И вздохнул художник, а писатель
Вёл свой упоительный рассказ,
Не мешала Спивакова Сати
По Культуре.
- Вот ведь не доска,
- он продолжил. – Был когда-то случай:
Женский праздник, баба, всё при ней,
Тут ещё шампанское до кучи,
Звезды, вечер, дама вся в огне.
Тут же шухер - прибыло начальство
(праздник - на работе, все дела),
Усечёт – пипец, порвет на части,
Дама же в чём мама родила
В шкаф была запихана со страху,
Не забыта мной, конечно, но
Вот тогда, признаюсь, дал я маху.
- Слушай, полноценное кино,
- тут уже не выдержал художник.
День башкой ударился в закат
- Я в тот раз отмазался пирожным.
Бог гонял по небу облака,
Слушая их пьяную беседу,
Улыбался, Еву вспоминал.
- Пить теперь приду не завтра, в среду,
- выдохнул писатель. А луна
Наблюдала, как художник с кистью
Встал, шатаясь сильно, у холста.
Плавал прошлый год в пожухлых листьях.
Бог (с людьми – не спать) совсем устал.
©Игорь Федоров