Мне говорили, что под небом Испании Поют и читают «Сонеты о тёмной любви», Там накарябал Один писатель Про голос мальчика,

Мне говорили, что под небом Испании
Поют и читают «Сонеты о тёмной любви»,
Там накарябал
Один писатель
Про голос мальчика,
Поющего вдалеке.

Вот и я слышу его,
Катушку с плёнкой отматывая на семьсот шесть километров вперёд.
Под оливковыми снами,
Читатель мой,
Уготовлен на любой случай гроб.

И я о нём:

Кто б сказал мне, что тряпкой красной повисну в зрачках Фердинанда,
Смешками стреляла бы в целый Мадрид!
Но вот
Мы танцуем корриду,
И вот
Назад слов уже нет.

«Просто не оглядывайся», — кручу свои кудри и в своей голове.

Мой маленький, ласковый теля,
Телёнок,
Телёнок,
Телёночек.
Тебя поцелую в ямочки,
Тебе почитаю на ночь я,
Для тебя согрешу и сорву яблочко.

Мой маленький, ласковый теля,
Что уготовил нам золотой век?
Во второй терции, терции бандерилий,
Выходит с копьём человек.

Щекочет остриём бока бычка,
Веселится.

Я слёзы роняю, в руках матадора рассекая тёплый воздух.

Вздох.
Невозможно.

(В финальной «терции смерти» матадор кидает шляпу тому, кому он посвящает быка.
Хоть бы в ноги не упала...

Упала?)

Мулета натянута, телёнок, —
Решающий удар.
Не бойся,
Разорви меня так,
Чтоб жестокий испанский жар
Оставил от нервов и клочьев прикипающую к арене «ш».

Но бык утомлён и бессилен.
«Recibiento!» — кричат на трибуне.

Так вошло между рёбер в сердце копьё,
И так забилось тревожное что-то в небе Испании.

Маленький, ласковый теля,
Облизывал юные руки мои.
Мычал тёплому, спелому лету
Красные песни свои.

Красная осень пришла,
В красную тряпку меня обернула.

Я любила, насколько могла.
И после всего:

Вернул меня бы?