Дохристианская история Руси и сегодня не считается славной, ни даже существующей, потому как это история язычников. Нет и не было Гедарики, походов на Рим, Славянской Европы, острова Русь в Русском же море (отголосков отступления ледников, освобождающих великую равнину и оставляющих постепенно высыхающие пресноводные моря), великого содружества племен, языческой культуры, да и вообще культуры с ее самобытной письменностью… Не удалось срыть «змеевы валы», но можно их не замечать, борьбу с Хазарией – эпос богатырей (их известное порубежничанье) - слить с татарским периодом, и окончательно похоронить Тартарский…
Мы – вандалы! В самом деле, без прикрас (не в нарицательном значении этого слова и не в контексте сказанного). И у стен развращенного Рима, который был предназначен сносу на тех же основаниях, по которым признается божья правомочность уничтожения Садома и Гоморры, выкрикивали не имя собственного племени, как ошибочно поняли сами римляне, а позже записали историки. В нас кровь и боги угро-финских племен, племен балтийских, прочих лесных и побережных – коим нет числа, всей великой русской равнины и гор, ее опоясывающих...
Но приход новой династии (как и новой идеологии), если нет славных деяний, связанных со старой, знаменуется пляской на костях. Оболгать Ивана Грозного (Рюриковича) – естественное действо Романовых на почве ненависти к нему и страха, который не затух и спустя три столетия - это нельзя лучше «отображено» в памятнике «Тысячелетие России», в котором Ивану Васильевичу Рюриковичу, процарствовавшему семь десятков лет – и как это оценивать? – не нашлось места . Он заявил о себе, и продолжает заявлять во весь голос, своим отсутствием . Схожий анекдот произошел тотчас после возвращения власти Бурбонов – они спешно принялись печатать прокламации, в которых не было Наполеона, а произошедшее, какие-либо свидетельства, поясняли временным «умственным затмением французского народа». И ведь могло бы сработать! На Руси ведь сработало - со всем ее славным периодом, предшествующим Рюрикам. Но все подвержено переделке в угоду «новой власти», опять и опять. И уже некому объяснить – почему с ыновей Ивана Грозного публично именовали Дмитриями, а в узком кругу – УАРАМИ . И почему Иван Иванович (сын Ивана Грозного) подписывался "Иван, родом Русин "?
Человек живет подражаниями. Племя ограничивает человека, выставляя себе обычаи, которые лепят человека племени. Человек не может существовать вне племени, а те редкие единицы, которые себе это позволили, рано или поздно исчезают, и память о них стирается.
Человек растет и воспитывается подражанием. Это может быть подражание отдельных людей отдельным людям, и подражание народов народам. Государство, если оно здорово (либо стремится к этому) отыскивает и выявляет примеры годные для подражания, являющиеся для всех ориентирами и опорой. Государство сдавшееся, находящееся в зависимости, кажет своим гражданам то, что диктуют захватившие над ним власть, боящиеся, что оно окрепнет примерами здоровыми и найдет опору в историях собственной славы.
Но в о все времена, на всех континентах, история (вне значений - что бы ни происходило в прошлом на самом деле) определяется политикой существующего исторического момента и диктуется правителями. Историки фигуры исполнительские - к режиссуре самого спектакля они не допущены. Записное прошлое основывается на деяниях правителей, в угоду им оно и состряпано. Если правители немцы – это «немецкая история русского народа», если хазары (я о современье) – это «хазарская история русского народа», сам русский народ здесь не при делах. «Народ безмолвствует…» не только в озвученном классиком, за народ говорят чужаки - из «народной истории» берется лишь подходящее парадной, но чаще и она досочиняется, как некий «глас народа». И «народ» в нее верит, он не берет под сомнение слово печатное - столетиями в традициях крестьянской Руси было считать слово печатное равным рукописному - словом Правды. Он искренне верит, что так говорил и так действовал.
Сколько, как мы живали, чем радели свое время, пока нас не взялись расслаивать, слабить, а затем собирать христианство? - одна из тайн, сам вопрос о которой стирался всю последнюю тысячу лет.
Не о всех будет сказано (речь все-таки о северо-западной русской цивилизации), потому (предоставив слово Карамзину) вспомним лишь, что… « окромя народов Славянских, по сказанию Нестора, жили тогда в России и многие иноплеменные: Меря вокруг Ростова и на озере Клещине, или Переславском; Мурома на Оке, где сия река впадает в Волгу; Черемиса, Мещера, Мордва на юго-восток от Мери; Ливь в Ливонии; Чудь в Эстонии и на восток к Ладожскому озеру; Нарова там, где Нарва; Ямь или Емь - в Финляндии; Весь - на Белеозере; Пермь - в Губернии сего имени; Югра или нынешние Березовские Остяки - на Оби и Сосве; Печора - на реке Печоре. Некоторые из сих народов уже исчезли в новейшие времена или смешались с Россиянами; но другие существуют и говорят языками столь между собой сходственными, что можем несомнительно признать их, равно как и Лапландцев, Зырян, Остяков Обских, Чуваш, Вотяков, народами единоплеменными и назвать вообще Финскими . Уже Тацит в первом столетии говорит о соседственных с Венедами Финнах, которые жили издревле в полунощной Европе. Лейбниц и новейшие Шведские Историки согласно думают, что Норвегия и Швеция были некогда населены ими — даже самая Дания, по мнению Греция. От моря Балтийского до Ледовитого, от глубины Европейского Севера на Восток до Сибири, до Урала и Волги, рассеялись многочисленные племена Финнов. Не знаем, когда они в России поселились; но не знаем также и никого старобытнее их в северных и восточных ее климатах. Сей народ, древний и многочисленный, занимавший и занимающий такое великое пространство в Европе и в Азии, не имел Историка, ибо никогда не славился победами, не отнимал чуждых земель, но всегда уступал свои: в Швеции и Норвегии Готфам, а в России, может быть, Славянам, и в одной нищете искал для себя безопасности: «не имея (по словам Тацита) ни домов, ни коней, ни оружия; питаясь травами, одеваясь кожами звериными, укрываясь от непогод под сплетенными ветвями». В Тацитовом описании древних Финнов мы узнаем отчасти и нынешних, особенно же Лапландцев, которые от предков своих наследовали и бедность, и грубые нравы, и мирную беспечность невежества. «Не боясь ни хищности людей, ни гнева богов (пишет сей красноречивый Историк), они приобрели самое редкое в мире благо: счастливую от судьбы независимость!» Но Финны Российские, по сказанию нашего Летописца, уже не были такими грубыми, дикими людьми, какими описывает их Римский Историк: имели не только постоянные жилища, но и города: Весь — Белоозеро, Меря — Ростов, Мурома — Муром. Летописец, упоминая о сих городах в известиях IX века, не знал, когда они построены. — Древняя История Скандинавов (Датчан, Норвежцев, Шведов) часто говорит о двух особенных странах Финских, вольных и независимых: Кириаландии и Биармии. Первая от Финского залива простиралась до самого Белого моря, вмещала в себе нынешнюю Финляндскую, Олонецкую и часть Архангельской губернии; граничила на Восток с Биармиею, а на Северо-запад — с Квенландиею или Каяниею. Жители ее беспокоили набегами земли соседственные и славились мнимым волшебством еще более, нежели храбростию. Биармиею называли Скандинавы всю обширную страну от Северной Двины и Белого моря до реки Печоры, за которой они воображали Иотунгейм, отчизну ужасов природы и злого чародейства. Имя нашей Перми есть одно с именем древней Биармии, которую составляли Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская Губернии. Исландские повести наполнены сказаниями о сей великой Финской области, но баснословие их может быть любопытно для одних легковерных. Первое действительно историческое свидетельство о Биармии находим в путешествии Норвежского мореходца Отера, который в девятом веке окружил Норд-Кап, доплывал до самого устья Северной Двины, слышал от жителей многое о стране их и землях соседственных, но сказывает единственно то, что народ Биармский многочислен и говорит почти одним языком с Финнами…»
Карамзин сутью описал наш мир, мир языческий, наш мир. Мы часть его, мы – КРИВИЧИ, а значит, в нас кровь и предания балтийских славян и финнов-угра.
« Летописец не объявляет времени, когда построены другие Славянские, также весьма древние города в России: Изборск, Полоцк, Смоленск, Любеч, Чернигов; знаем только, что первые три основаны Кривичами и были уже в IX веке, а последние в самом начале X ; но они могли существовать и гораздо прежде…» (с)
Что впоследствии представляло западное пограничье и люди, что на отрезке столетий стали зваться "порубежниками" ? Племенной котел, в котором, волей обстоятельств, перемешались русы, угры, финны, балтийские славяне (большей частью - латгалы). По Гумелеву этносы определяет география места. Здесь она сложилась самая, что ни есть, удивительная - словно черти воевали, а потом все бросили. Кривичи! Это характеристика местности - все на ней проживающие, звались «кривичами» и выступали как одно целое. Связь не родственников, не кровная, а иная оказалась не менее и даже более крепкой. Держали полосой с севера на юг 1000 км земли - столь много, как ни одно племя Руси…
Земли, причудливо перемешанные ледником, а позже заросшие непроходимыми лесами, множество озер, чьи характеристики не повторяются, а перепад высот соседствующих может составлять под сотню метров, ручьи и протоки, что стали артериями, словно специально, создало места чрезвычайно неудобные всякой власти, но удобные людям, которые не желают иметь с властями никаких отношений.
Каждые приносили в эти места собственные обычаи, и они, сливаясь или сталкиваясь, создали удивительную перемесь, которой подошло бы такое название, как "Общинная Правда Варага"…
Легенда - это событие потерявшее материальные доказательства. (Сейчас принято переводить легенды в миф, после чего вовсе отрицать существование.)
«Наши первые властодержцы без гнева позволяли описывать все доброе и недоброе, случавшееся на Руси…» - Ключевский приводит слова летописца начала 15 века, но не рискует сделать выводы естественные и далеко идущие, а только озабочивается - кому оные (очень смелые!) слова принадлежат. А вывод неутешителен. В веке 15-ом (отнюдь не первых властителей и даже не десятых) на описанное «не то», да «не так», «властодержцы» гневались, и зная незатейливость тех веков, понимаем, что и дело это (написание летописей) становилось небезопасным. Понятно, что гневались не на одно лишь настоящее, но и прошлое - летописи переписывались постоянно, вносились правки тому, что упустили ранее. Летописцы (сплошь христиане) понимали дело общественное (в котором язычеству не было места), но и личное, а все что касалось предков правящей династии (а также их ближней и дальней родни), их неблаговидных поступков, вылизывалось не из страха божьего.
А сколь часто исчезали и сами события? Замалчивания (изъятие фрагментов истории) становилось обычным дело, но вот вписывать иное, осуществляя подлог, до времени не рисковали, память была свежа. Как естественное, мы получаем версию новгородцев против «московских гостей», но и противоположную - московских против новгородцев. И коль «московиты», в конце концов, победили, то в последних событиях новгородцы описаны крайне неприглядно. Задним числом понадобилось более основательные доводы «карательной операции» (за которой последовала зачистка в стиле Полпота), пусть невнятные, пусть не прямые свидетельства, но для потомков они закрепились. Под это исчезла, как корова языком, часть новгородских летописей. От навязанного не избавиться и оспорить – «Москва в силе»!
«Царство-Москва – мужику тоска!» (старинная поговорка)
Исследователи утверждают, что первые староверы на наших землях были выходцами из Новгородской земли. Но и до них была не одна волна. Если знатные новгородские семьи поголовно переселили в подмосковье, а на их место заселили московские не того веса, но жадные и охочие, то «простолюдин» от тех передряг потянулся вдоль пограничья. Московское закабаление – большей частью экономический фактор, хотя пример воли, пусть и выдохшийся, давно хотелось уничтожить. «Никонианство» же встретило отпор полностью на других основаниях – на идейных, и беглецы находили укрытие зная, что здесь их не выдадут. Потянулись в Порубежье и с других мест.
Поддерживается обычай, событийность размывается. Не могли не сказались столетия порубежничанья. Это земли северо-западных кривичей. Если бы жизнь была благополучной, не удалось сохранить бы и названия. "Порубежничанье" - это столетия жизни заимками, скрытами, "дикими огородами". Где сплошь и рядом случается так, что с одного бока речуха, с другого озеро, с третьей болото, и все это в заросших складках, поскольку (так говорят) ледник в незапамятные времена постарался - создал места невозможные пахоте. Есть места, куда пробиться к ним можно лишь зимой на лыжах, а летом узкой "лодкой" (камьей-долбухой), протаскивая ту по протокам в заболотьях.
Что до прозваний древнейших и обозваний недавних… Из относящихся определенно к нам, назову такое, когда-то широко известное, как «болотные люди». Вполне могли слышать. И даже сегодня на болотных «островах» существуют староверские общины, куда доступ строго ограничен.
Наша рода, не менявшая географию проживания дольше всех, удержала понятия порубежничанья. «Варажники», «порубежники», «урочники» - точные определения предмету. Из числа, что все еще на слуху (кто-то, да вспомнит!) - «вязевские кровушки» (или «кровинушки»). Должно быть, по Вязовской возвышенности – на которой когда-то и обитали, но снялись из-за первых указов Николая Первого, направленных против староверия.
«Ваших вязовских кровушек - два эшелона на станции – можа успеете застать!» Это к 1941 году. Брали «брат к брату» – деревнями. В тот день мои мама и бабушка в последний раз видели отца – моего деда и всех дядьев. Война слизнула. С войны, по нашим собственным прикидкам, возвращались четверо на сотню, да и те раненые, калеченые. Была задача «держать рубеж», но не было раньше у «порубежников» таких войн. Древнейший обычай с наследными обязанностями…
Героика происходит и развивается от непокорности. Покорному героем не стать, пока не произойдет внутренний бунт или не захлестнет волна примеров.
Еще об одном факторе, существенно повлиявшем на Северо-Западное пограничье. Безвестность! К несчастью (или к счастью?), этнографические исследования обошли стороной те земли Северо-Западного пограничья, что прилегали к латгалам и белорусам, а ушли севернее, сосредоточившись вокруг Пскова и Новгорода. (Попутно обнаружив такой казус, что от новгородских былин не осталось и следа на новгородской земле - они «переселились на Север», ушли в изгнание вместе с людьми.)
И теперь уже неизвестно, когда самобытное мышление выкристаллизовалось в «системный свод варага» (условное определение), от которого сегодня мы имеем лишь обрывки. Но думается можно сшивать, не боясь обвинений, додумывать обычаи по имеющимся крупицам, по аналогиям, обращая их, воссоздавать комплекс, как «этнографическую веру». Можно, зная общее направление движения, с уверенностью угадывать - что было бы «любо богу» и человеческому духу, а что нет, пусть оное и зиждется на разбросанном по векам (ныне забытым) и народам (ныне исчезнувшим). Основой его, уже «новодела», как спешат навешать ярлыки, клеймят «новоязычников» (тем самым парадоксально указывая на возможность существования «староязычников» ) выступает русская мировоззренческая культура, и здесь уже сложно ошибиться…