«Ничего, кроме раздражения и усталости не принесла эта война. Кровь, пот, грохот снарядов, свист пуль над головой – вот она, ежедневная обыденность.
Мечты о героике войны улетучились едва ли не в первый день, когда я оказался на фронте. Нет, героизм русского солдата никто не собирается отрицать, наш солдат стоек, крепок и надежен. Но какой ценой? Теперь я знаю, как доставались победы суворовским чудо-богатырям, каких нечеловеческих усилий стоила солдатам Раевского оборона редута. То, о чем говорили нам в училище, следует навсегда забыть и руководствоваться в своих ощущениях только чувством реальности.
Нас, кадровых офицеров, в армии остались единицы. Почти всех выщелкнула война. Им на смену приходят унтер-офицеры и прапорщики. Не хочу умалять их личных достоинств и мужества, но их теоретическая подготовка никуда не годится. Зачастую излишняя храбрость приводит к напрасной гибели их самих и людей, подчиненных им. Они незнакомы с нашими традициями и порой ненужное рвение только вредит общему делу…
Конца войне не видно, а тут еще февральские события. К чему они приведут? Рожденный монархистом, теперь я глубоко сомневаюсь в здравомыслии Николая. Чего добился он своим отречением? Мы шли в бой с лозунгом «За Веру, Царя и Отечество», с чем идти теперь?...
…Ноябрь.1917г.
Лазарет встретил меня привычным запахом карболки и немытых тел. Я пока лежачий и это угнетает. К этому добавляется и непроходящее чувство раздражения от бесконечного нытья поручика Керженцева. Ему все неладно.
Он недоволен моросящим дождем за окном, сестрицей, обделившей его улыбкой, пересоленой кашей, шутками недавно произведенного в ротмистры Сидоренко, надсадным кашлем Попова. Словом, он из той породы людей, способных любую мелочь превратить в проблему государственного масштаба. Стараюсь не обращать на него внимания, но пару раз не удержался и съязвил в его адрес. Кто бы мог подумать еще пару лет назад, что я, человек от природы мягкий и незлобивый, окажусь способен на такое?
…Ноябрь. 1917г.
Повсюду гуляет слово "революция". Никто толком не может объяснить, что это такое, но говорят, что рабочие взбунтовались и свергли Временное правительство.
А как иначе могло получиться, если оно само себя назвало таким именем? Так что итог вполне предсказуем.
Где-то здесь лежит солдат нашего полка Евдокимов, говорят, он большевик. Не послать ли кого за ним? Тяжело находиться в неведении…
…декабрь.1917г.
Все происходящее вокруг кажется сценами из плохого водевиля, написанного бездарным автором. Сорванные погоны, красные банты на шинелях, митинги.
Сам я все еще не встаю, но те, кто выходит на улицу, говорят, что скоро будем замиряться с немцем. Неужели войне конец? Как давно я жду встречи с Варенькой. Неужели скоро свершится и мы, наконец-то, будем вместе? Проклятая война надолго разлучила нас именно тогда, когда казалось, что все складывается так удачно. Но… от нее так давно не было писем. Покинула ли она Ижевск или все еще ухаживает за своей приемной матушкой? Как угнетает неизвестность!
…марта,1918г.
Проклятый сыпняк вроде бы отпустил меня. Не знаю как, но я доберусь до Ижевского завода. Там ли Варя? В Петербурге ее точно нет, а значит и мне пока туда заказана дорога. Большая удача, что повстречал солдат нашего полка, они с Ижевска и согласились взять меня с собой. Плевать я хотел на все эти разборки.
Я по натуре не политик и как бы лично не относился к Николаю, для меня монарх всегда должен стоять во главе России. Не знаю на гребне какой волны всплыл большевик Ленин и его партия, но думаю, что ни он, ни кто-либо другой ни к чему хорошему Россию не приведут. Знаю одно, любой, кто вздумает помешать моему счастью с Варенькой, будет уничтожен. Не случится винтовки под руками, буду грызть зубами, рвать на части голыми руками, но своего добьюсь.
…мая, 1918г.
Вари больше нет!!! Выть хочется…
Как добирались до Ижевска – сейчас штабс-капитану Ростовцеву вряд ли вспомнить. Теплушки, телеги, пешие версты, лодки – все смешалось в голове. Чересполосица белых, красных, зеленых и просто нейтральных, но почему-то уверенных в своей правоте людей, упорно призывающих встать под их знамена, теперь выглядела тоже словно в тумане. Он и тогда не прислушивался ни к чьим словам. Только два из них – Ижевск и Варенька, были для него словно путеводная звезда, а вся эта политика – идет она далеко-далеко и желательно не путаясь под ногами. Его попутчики разошлись по домам, он же хотел сразу двинуть к дому Циглеров, да унтер-офицер Федя Волков отговорил
- Куда ты, ваше благородие. Небрит, немыт, весь во вшах. Айда ко мне, приведешь себя в порядок, а там сам решай.
Николай послушал Федора. Банька, сон, обед сделали свое дело. Теперь он снова ЧЕЛОВЕК. Только оставался им ровно три дня, три дня, за которые мир для него перевернулся. Война отучила его от излишней сентиментальности, смерть стала привычной, но там была чужая смерть, там гибли люди пусть знакомые, многие даже числившиеся в друзьях-товарищах, но все равно стоящие в стороне. Теперь смерть унесла Вареньку. Где справедливость? Гибель мужчины на войне естественна, но гибель молодой, невинной девушки в глубоком тылу от бессилия медицины – это нонсенс! Знай Александр Иванович, что ждет его семью, он нашел бы тысячу способов отказаться от этой командировки в Америку. Ружье, пусть оно изготовлено в России ли, в Америке ли, вряд ли стоит дороже жизни близких. Может он до сих пор, как и я до недавнего времени, остается в неведении о судьбе жены и дочери? Уехав еще в 1915-ом за океан, он был уверен, что они тоже покинут вслед за ним Ижевск и переберутся в Петербург. Но вот оно как все обернулось. Поначалу Варя не могла оставить заболевшую тетку-приемную мать Ирину Дмитриевну. Говорят Хартулари чем могли – помогали. Не успела схоронить – слегла сама. Нервное напряжение, чахотка, еще что-то такое, с трудом выговариваемое. Сгорела быстро и теперь лежат рядышком на Троицком кладбище Хартулари Федор Викторович, Циглер Ирина Дмитриевна, Гончарова Варвара Андреевна. Он ходил туда два раза. Больше не смог. Лучше говорить с ними, как с живыми, сердце к сердцу. Много нужно у них спросить, много нужно рассказать. Особенно Вареньке. А что еще остается?..
Федор переживал за своего капитана, жалел по человечески. Воевал он с ним не долго, но война быстро учит в людях разбираться. Там не погоны на плечах, а душа многое решает. Ростовцев был человек и никогда не прятался за спинами солдат. Всегда спокойный и уверенный в себе, он не жалел труда и учил солдат-желторотиков (не годами, взять, например, его, Федора, так он даже постарше будет) науке выживать. Но выживать не за счет других, укрываясь за спинами, а выживать с пользой. «Твоя смерть – немцу радость. Ему дальше в Россию дорога открыта. Сделай так, чтобы он мертвым лежал, а ты вперед шел» - учил он.
Николай Павлович, как пришел в себя, все уйти порывался, да Федор не пустил: «куда пойдешь? Один сгинешь. Обожди маленько, а там что-нибудь придумаем. Пробовал было пить, да одумался быстро, не по нутру ему это было. Сейчас вот днями сидит на завалинке или по улицам бродит. Эх, только бы палить не начал, с наганом не расстается, а нервы ни к черту. Подвернется какой дурак на свою голову, а виноват он окажется. С пришлым кто особо разбираться будет.
Тут еще сосед, Степка Веденеев, интерес проявляет. Поначалу у него, Федора, все вызнал. Не в «Союз фронтовиков» ли приехал? Теперь сам к капитану подъезжает. Тот поначалу зверем смотрел, «да» и «нет» лишь на вопросы отвечал, а потом оттаял, разговор поддерживать стал. Федор к ним не прислушивался, но при случае предупредил Степана: - Горе у человека. Не обижай, убью.
- Знаю – просто ответил тот.
Жизнь Степана вдруг оказалась наполненной под завязку. Раньше что – завод, ну с товарищами раза два за неделю повидаешься, поговоришь аккуратно с тем, с другим. Впрямую-то себе дороже может обойтись. С военным заводом шутки плохи, тут осторожность нужна, тут контингент (недавно где-то вычитанное или услышанное им слово, так нравилось ему, оно так раскатисто звучало, когда скатывалось с языка, что он даже в мыслях не хотел расставаться с ним) особый.
Ну-ка найди-ка желающих подняться на борьбу с угнетателями рабочего люда, когда он, этот люд, живет так, что приезжих питерцев, да хохлов завидки берут.
А их много с началом войны стало. Своих-то зачем-то мобилизовывать стали, а кто ружья делать будет? Вот этих и нагнали.
С приездом питерцев Степану показалось, что работать полегче станет. Все-таки столичный пролетариат, люди к борьбе привычные. Зря надеялся, они тут чужаками были и главным для них домой поскорей вернуться было. Нет, помогать они помогали, да все так, словно не всерьез. Что для них рабочий из глухомани, им громады Путиловского или Обуховского заводов подавай. А тут, пусть и не с высока, но со столичным прищуром смотрят.
Ох и доставалось же Степану за такие мысли от старших товарищей: «пойми, ты, дурья голова» - не раз говорил ему Шумайлов – «им вдвойне тяжело, они не дома. Но ведь не сдаются, на практике нас борьбе учат, плечом к плечу рядом стоят». Ну и что с того, а он все равно при своем остался.
Ладно, дело прошлое. Сейчас о сегодняшнем дне думать надо. Власть-то взяли, теперь удержать надо. На днях с братьями Пастуховыми говорили. Вроде бы вперед стремимся, а то одно, то другое тормозит. Много еще ошибок делаем, да как без них, дело-то новое. Тут еще фронтовики стали возвращаться. Для многих работы нет, вот и болтаются без дела, всякие Союзы организуют. Чую, еще покажут себя, контингент решительный и так просто сдаваться не привычен. Многих он знает, по одиночке – с каждым договориться можно, а сойдутся вместе, да еще своих офицеров наслушаются, неизвестно чего и ожидать можно.
Вот Ростовцев, например. Человек чужой, правда по необходимости в Ижевск попал. Вроде как домой собирается, но ведь не едет. Нравится он ему, спокоен, зря не говорит и горе свое на всех не изливает. Но ведь вояка до мозга и костей, годами молод, в глазах, когда тоской не туманятся, решительность. В движениях уверен и по всему видно при случае слово с делом не разойдется. А куда силушку направит? Федор хоть и говорит, что нет у того второго дна, боями проверен, но меняются времена – меняется и человек. От того и старается он по возможности его из виду не упускать, да времени на все где взять? Их, большевиков, в городе совсем мало осталось. Все на износ работают. А вреда Ростовцеву он не желает. Помог бы при случае, да не знает чем. Надо с Иваном Пастуховым посоветоваться...
