Читать с начала - Часть 1
Баба Зина поморщилась от едкого запаха герани, которую и всего-то чуть задела щекой, а та и шибанула в нос густотой аромата. Только ничто не могло бабу Зину прогнать с поста, который она исправно держала уже с полчаса. И чего бы этакого, спро'сите, важного высматривала люсина соседка? Ой, не знаю, как уж там другие сидоровские старухи, а пуще всесоюзных и международных новостей, баба Зина интересовалась местными, да не теми, что в районной малотиражке печатали, которую баба Зина, грешным делом, начинала с прочтения некрологов на последней странице, а теми, что несла с одного края Сидорово на другой почтальонка Анька, торопливо и с охотой оплетавшая собируху каждому, кто готов был слушать.
И вот тут-то и важно было эту самую Аньку не пропустить, а то ведь кинет прессу в почтовый ящик на калитке и побежит дальше. Поэтому баба Зина и бдила почтальонку, припав щекой к оконному стеклу, задолго выглядывая её появление на улице, чтобы успеть оказаться во дворе на виду, отчего наверняка не смогла бы Анька пройти мимо, не поприветствовав. А уж там баба Зина из неё все сведения добудет без труда! Заскучала без новостей-то!
Вот и сейчас, едва показалась синяя косынка меж цветков сирени в соседском палисаднике, баба Зина схватила заготовленный тазик с наполосканным бельём и с почти молодецкой прытью выскочила на улицу. Бабызининой смекалке позавидовал бы сам Штирлиц, ибо какие бы поводы она не использовала, а ещё ни разу у почтальонки не вызвала сомнений в том, что не за ради неё вышла на улицу. А как тут усомнишься, если к моменту, когда Анька подходила к калитке, баба Зина стряхивала третье полотенце и, уверенно перекидывая его через верёвку, подцепляла его с предыдущим на одну прищепку с таким непринужденно-отрешённым видом, что Аньке пришлось аж дважды окрикнуть:
- Бог в помощь, баба Зина!
- Спасибо, милая, спасибо! - и можно было бы продолжать развешивать полотенчики, но баба Зина-то не для этого вышла во двор!
Картинно охнув, она прихватила правый бок ладошкой, и изгибаясь назад, зацепила Аньку в оборот сбора разведданных:
- Поди, никто посерёд недели не стират? А я гляжу по утру - до того день хорошой будёт, думаю, простирну белое, пущай на солнышке высохнёт. Любит Максимка, как пахнет бельё-то с улицы. А всё работаёт, девка! Совсем парня не вижу...
Вот так вот запросто, на одном дыхании баба Зина выдала Аньке цельных четыре повода, чтобы задержаться: хошь, расскажи, что в том краю кака старуха тоже стирку затеяла, хошь погоду обсуди, хошь Максимку, а хошь про месячные показатели совхоза. О как! Бабе Зине всё интересно, когда ног-то и до магазину дойти не стало хватать. А почтальонка-то не хуже магазинных новостей, ишо и лучше даже - торопится дальше пойти, дак самое важное расскажет, безо всякой шелухи.
- Максимка ваш, погляжу, и работать, и гулять успевает. От того и не видите его, баба Зина! - усмехнулась Анька, подцепив из бабызининого набора информационных поводов тот самый, по которому, вид-ко, имела, что сказать.
Старуха довольно улыбнулась - как жо, кровиночку её, внучка любимого, похвалила Анька!
- Дело молодое! - подошла к калитке баба Зина. - Нешто я не помню, как с покоса на танцы бегала? Домой вернёшьсы, кажется, только голову на подушку положишь, а матка уж в бок толкат - пора опять на покос... Пущай гуляют, Анютка, - подмигнула баба Зина почтальонке, как бы напоминая давешный разговор про свадьбу Максимки и Люси.
По движению, с которым Анька, сделав шаг к калитке, будто вжалась в неё раздобревшим от двух родов телом, баба Зина поняла: сейчас ей будут сообщены особо важные сведения, и сама придвинулась ближе.
- Не знаю, баба Зина, как и сказать-то вам... - Напустила почтальонка туману. - Говорят за Люсей-то вашей Серёга Калугин стал ходить.
- Ой, ну тебя! - Отмахнулась со смехом баба Зина. - Дружит он с Максимкой, вот и видят вместе! Не мели!
- Да как уж дружат-то? Я поначалу не верила, мне свекровка сказала, будто и из школы он её встречает, и в клубе танцуют, и парочкой держатся. Пока Максимка-то ваш в поле. А вчерась и сама видала! Ходила к старшему в школу. Ой, не знаю, баба Зина, в кого он сорванец этакой? Сбилась учительница, говорит, три доски из забора школьного выдернул и шалаш за огородами поставил...
- В кого, в кого... - Прервала баба Зина. - Лёха твой эдакой и был в детстве. Коту нашему банки консервные к хвосту привязал, дак тот с перепугу на макушку черёмухи-то и залез, ночь орал, а утром Николаю моему, царствие небесное, пришлось лезть да сымать!
Анька широко рассмеялась на всю улицу, представив своего мужа сорванцом. Саму-то её он из Грязовца привёз - когда учился на тракториста, познакомились. Потому и не видывала она его другим, кроме как взрослым уже.
- Вот ведь, а сыновьям говорит, что лучшим учеником в классе был!
Ох, с каким рвением развенчала бы баба Зина светлый лёхин образ в другой день, но сейчас её интересовали совсем иные известия, поэтому она вернула к ним хохочущую почтальонку, нетерпеливо одёрнув:
- Ну, говори, Анютка, чего видала? В школе-то?!
- Ой... - Растерялась, было, Анька, перебирая сотни деревенских новостей, накопленных, пока шла через всё Сидорово с худеющей почтовой сумкой наперевес. - А! Так вот подхожу я, баба Зина, к школе-то, а на крылечке стоит этот самый Серёга Калугин, курит, а Люся-то ваша выбегает, да и весело так, говорит ему: "Серёжа, опять куришь у школы? Меня за тебя скоро директор ругать будет!" - Анька многозначительно придвинулась к бабызининому уху и продолжила, делясь сделанными выводами. - О как! Стало быть, не первый раз он ждёт её на крылечке с папироской-то!
Видя, как пристыла ошарашенная старуха, Анька, довольная произведённым эффектом, пошла дальше, а напослед ещё и совет крикнула:
- Так что вы, баба Зина, внуку-то скажите, если жениться думно, дак пущай дружка своего от Люси в раз и навсегда отвадит. Не дело это! Того гляди, болтают уж.... Всякое...
Последнее, будто обухом по голове, заставило бабу Зину тревожно оглянуться по сторонам - не слыхал ли кто? Тяжёлой поступью подошла она к тазику с неразвешанным бельём и чем дальше, тем рьянее стряхивала тканины, в мыслях проклиная почтальонку, к которой сроду не испытывала этакой неприязни. Ишь, ходит по деревне, треплет, почём зря ерунду всякую! Как таких Анек на работу-то только принимают? Балаболка!
...
Люся с грустью взяла из ячейки в шкафу учительской классный журнал и в который раз за эти недели проглядела колонки с оценками, отмечая с особой гордостью не заслуженные "пятёрки" отличников, а заработанные "четвёрки" у тех ребятишек, которыми с трудом постигались знания. За каждой из этих "четвёрок" стояла её работа, измеряемая не количеством усилий учителя, а именно результатом ученика, вызревшим из "тройки", будто из зёрнышка.
Первый год её учительствования закончился, и многое для Люси стало таким же открытием, как и для учеников-первоклашек. Вместе они учились, постигая каждый свою науку, с той лишь разницей, что ребятишкам было дозволено и полениться, не подготовив домашнее задание; и не знать ответа на вопрос, проглядев пол-урока в окно на странное облако; и бежать вприпрыжку домой, радуясь предстоящей беззаботности каникул.
Люся же, а точнее, для большинства в Сидорово, Людмила Васильевна,за эти месяцы самостоятельной жизни шагнула на ту грань взросления, где ответственность за всё ею сказанное и сделанное можно было разделить лишь с самой собой, минуя родительское соучастие, которое чувствовала теперь молодая учительница в глазах мам и пап, будто испытывавших часть вины своих нашкодивших детей, её учеников.
Принимая те или иные важные решения, Люся, бывало, подолгу не могла заснуть, размышляя, а как поступил бы её отец, авторитет которого даже вдали от дома был для неё непререкаем. Но как бы не соотносились её личное решение и представление о выборе отца, Люся понимала - теперь это её жизнь, её судьба, вехи которой расставлять ей самой, опираясь на то, что заложено было родителями за все те годы, что несли они за неё ответственность.
И если в рабочей своей деятельности, в общении с коллегами, учениками и их родителями у Люси не возникало никаких сомнений в правильности собственных поступков, но в жизни личной уже который месяц Люся терзалась абсолютным непониманием происходящего, а главное, что тяготило её больше всего, отсутствием контроля над ситуацией.
Без спросу просватанная бабой Зиной за своего внука, Люся, поначалу поддавшись этой игре (а кому из молодых девиц не приятны ухаживания?), начала тяготиться непрошенной почти замужней славой, не чувствуя желания выходить замуж ни за Максима, ни за кого-то другого. Поэтому, чтобы отвести от себя разговоры о скорой свадьбе и наличии жениха, Люся, вняв советам Петровны, стала стараться, как можно реже появляться в людях с Максимом вдвоём.
Сам того не ведая, Максим невольно помог ей в этом, когда для того, чтобы поддержать друга, которого не дождалась из армии невеста, упросил Люсю звать Сергея Калугина вместе с ними в клуб. А Люся, использовав момент, старалась теперь найти повод, чтобы появиться в компании Сергея, неважно, с Максимом или без. Так и видели их, то уходящими троицей в туманы полей на закате, то сидящими в кино втроём, да так, что Люся-то по серёдке, и не поймёшь, с которым из кавалеров пришла, потому как - бабам-то рты не завяжешь - видала надысь которая-то-нибудь из них, как нёс Серёга Калугин за Людмилой Васильевной следом сетку с тремя банками краски из магазину! Краска-то кориховая полы, поди, красить, а зелёная - для парт, тут же додумывали бабы, вроде как и не для сплетен судачили, а по делу.
И права была Петровна - пару недель в Сидорово порешали, с кем же Людмила Васильевна гуляет, да и позабыли, тем паче, что на магазине в Дураково ночесь замок спилили и ящик водки вынесли, дак не эту ли самую водку Олёха Кочеванов менял мужикам на навоз?
Диво, что до бабы Зины новость, которую Анька-почтальонка принесла, о том, что, мол, никакой Максимка-то и не жених Люсе уже, а друг явонный ирод окоянной оказался, дошла слишком поздно. И в день, когда участковый допрашивал Олёху Кочеванова, баба Зина готовила свой следственный эксперимент.