Часть 1 – Былое
Марья была немой. Голос пропал в полную луну, десять лет как. С последним ударом молотка по наковальне. Она подняла над головою меч, и ночной свет скользнул по длинному перевитому орнаментом лезвию. Женщина, прихватив подол сарафана, побежала к крыльцу, где сидел Мстислав, муж ее. Хотела издали крикнуть, да не смогла. Так и стала из Марьи Кудесницы Безмолвницей.
«Вон, Безмолвница закручинилась снова, враг наступает из степей, а она лишь о себе слезы льет, по голосу тоскует», - талдычили старухи, попрекая ее за безделье.
Да только не осталось в марьином оружии силы былой, незаговоренное ломалось, и город пал, стал платить оброк непомерный. С каждым днем всё большего хотели басурмане. И однажды мужчины вышли из городских ворот на битву. Вернулись немногие, и среди них не увидела Марья Мстислава. А утром, когда багровый туман осел, нашла милого на поле битвы, прикрыла глаза, чтоб узрел дорогу в Навь*. Все оружие забрал с собой враг, кроме перевитого орнаментом меча. Дочка Василиса и меч – вот что осталось Марье от мужа. А хан вместо злата, которого и не было у сломленных женщин, стал брать оброк девками.
Часть 2 - Настоящее
«Ой, Марьюшка, горе-то какое», - в горницу с воем ворвалась бабка Агафира.
Соседка ухватила Марью за рукав и потащила на площадь, куда уже шли, бежали и остальные жители. Сердце материнское закручинилось – словно уже знало ответ. На холодной земле, в окружении таких же неживых, молодых да красивых, лежала Василиса, мертвая, высохшая до костей после месяцев голода. Лишь лицо ее осталось девичьи румяным. Марья кинулась, обхватила ту, прижала к себе, чтобы согреть.
Наутро весь город как онемел. Лишь бабка Агафира выла одна за всех, проплакивала мертвым дорогу в Навь. С суровыми, заплывшими от слез лицами, женщины несли хворост из леса, другие за гончарными кругами лепили погребальные горшки. А вечером в темноте со всех сторон затянули «ивушка, верни милого, умой травой-муравой». Марья на площадь пошла. Села в сенях, где прохладнее, и вплетала в волосы Василисы белые цветы. Долго сидела, пока не сморил сон и не уронила она голову на сложенные руки дочери на груди. И, казалось, только миг сна прошел, а вдруг вскочила с кровати. И помнила слово в слово все, что сказал ей неведомый глас из сна :
«Сколько можно спину горбить пред басурманом? Сколько можно им дочерей в обмен на покой продавать? Сила твоя в лесу, иди и возьми».
Во сне голос у Марьи был и отвечала она неведомому другу: «Боль душит, в овраг кинусь, ничего не осталось, ни мужа, ни дочери, к чему жить?»
«Пойдешь в лес – дочь вернешь. Туда, где дуб столетний, ступай и не оглядывайся».
Тут-то Марья и проснулась. Поверила сну и ждать не могла. Сердце чуяло, спешить надо до утра, до петухов. Меч мужний в ножны сунула, схватила неживую дочь на руки и побежала в чащу, куда никто не хаживал, где зло жило непомерное, сила колдовская.
Часть 3 - Лес
Хоть что хорошо – немая. Голоса нет – значит не закричать. В детстве мать да бабка пугали – в чащу пойдешь, не вернешься, вороном обернешься, будешь век мертвецов кормить. Другая легенда сказывала о чудище, что Сварог с неба сбросил. Его не видели, и с того знали - кто увидит, умрет. Сказом этим пугали малых ребятишек, но и взрослые Черный лес верстой обходили.
Марья же прямиком туда бежала. Иногда останавливалась на миг, перекидывала тело мертвой дочери на другое плечо. Кузнецкое дело и материнская любовь придавали женщине силу удалую. «Все отдам, чтобы боги вдохнули в тебя жизнь. И если столетний дуб может – значит отнесу тебя к нему».
Верхушки деревьев смыкались и шумели, под ногами лежал мягкий хвойный ковер. Из черных глубин доносилось уханье совы. Вдруг за спиной хрустнула ветка, Марья инстинктивно схватилась за рукоять меча. «Не оборачивайся» - слова из сна. Только вперед, к дубу. Чему быть – того не миновать, если уж в самую чащу зашла – страху не время. Марья вдохнула и кинулась через деревья, за спиной зашумело. Стало еще темнее, ветви словно живые срастались меж собой, пряча от нее тропинку, сбивая с пути.
И тут лес замер, тихо-тихо стало, будто Марья оглохла. А через миг заклокотало, зашипело, как вода в бане. Из низкого ельника выпорхнули птицы, большие, черные, с яркими горящими углями глаз и закружились вокруг женщины, налетая и клюя остро, больно, вырывая куски мяса. Марья бросилась сквозь стаю, прижимая лицо дочери к груди, чтобы мерзкие твари не поранили и ту.
И только отбилась от последней гадины, как споткнулась, повалившись наземь. А вокруг творилось что-то колдовское и страшное. Если бы могла, закричала бы – по земле ползли сотни, тысячи змей, извивая длинные туловища, они стремились к дубу. Словно лес приказал аспидам защитить дерево от женщины. Они злобно шипели, но змей Марья не боялась.
А вот нежитей – да, аж встала, как вкопанная. Из-за деревьев выбредали, кряхтя и подвывая, мертвецы. Их кожа вздувалась на лицах, лопалась и падала каменеющими на лету кусками. Они тянули к женщинам - живой и мертвой - костяные руки, Марья уворачивалась. Но их было много - обступали, отделяя ее от столетнего дуба. Обхватив меч двумя руками, она закружилась вокруг себя. Визги и лязг металла о кости наполнили лес. Открыв глаза Марья увидела, что мертвецы лежат пополам разрубленные, но все еще живые, и на трясущихся ногах понеслась, перерубая встречных нежитей острием.
Дуб стоял посреди поляны в серебряном свете луны. Ветви его и ствол плотно обвивали шипящие змеи. А около… Марья отшатнулась от увиденного – каменные, застывшие в разных позах изваяния оживали, освобождались от камня словно от скорлупы и наступали на нее. Одной ей не одолеть, но дочь вернуть надо. И она вспомнила, как Мстислав, муж погибший, в шутку обучал ее бою на мечах, а потом не мог отбиться от своей ученицы. А ночами они познавали язык любви. Давно это было, но навыки не забыты. Она осторожно положила дочь в траву. И шагнула навстречу нечисти. Взмах поперек, резкий выпад и удар в мертвый череп – и скоро поляна устилалась шевелящимися телами, свирепо свистящими на женщину.
Змеи шипели, но не нападали, не жалили. Марья привалила тело дочери к дубу и сама присела рядом. Аспиды уползали выше по стволу, словно боялись женщину. А та в бессилии прикрыла глаза. «Не оборачивайся, не открывай глаза, не открывай, разруби дуб и прими силу его, и дочь найдешь», - внезапно возник голос из сна в ее голове.
Марья вскочила и впила меч так высоко в ствол как могла и что есть силушки надавила. Дуб пошел трещиной, из которой полилось изумрудное свечение. А с ним зверское шипение, аж сердце замерло в груди. Марья вспомнила наказ и зажмурилась. Вдруг что-то холодное и скользкое коснулось ее лодыжек, и прошелестело дальше. Змея, наверное, только огромная, чудище про которое сказывали ей в детстве. В прикрытые глаза нещадно светило из трещины в дубе.
«Помоги, матушка» - донесся родной голос. «Василиса» - подумала женщина, протянула вперед руку и ощутила горячее дуновение, стирающее из сердца боль, и открыла глаза. На нее бесплотным взглядом смотрела дочь, тело той светилось изумрудным туманом, а в груди билось огненное сердце. Не только дочкин дух витал в дубе, но и много других – мужчины, женщины, все они открывали рты, не издавая ни звука, просили Марью.
«Что? Что я должна сделать?»
Ответа не было, лишь чавкающие звуки за спиной. «Не оборачивайся». Она перевела взгляд на место, где лежала дочь. Но тела не было. И Марья забыла наказ из сна. «Только не выпускай моей руки, матушка». Женщина развернулась и сделала выпад вперед. Меч вошел в нутро чудовища легко.
Безмолвница подняла голову и увидела стопы дочери, исчезающие в огромной клыкастой пасти. И вновь ударила. Зверь взревел, вставая на дыбы, будто увеличился в размерах. Марья не выпускала горячей руки духа, замахнулась снова, но тут чудище метнулось к ней. Она, не успев зажмуриться, увидела свое отражение в двух огромных изумрудных глазах. Рукоять меча торчала ровно посередине этих глаз. Она не выпустила руку духа и перед тем, как тьма поглотила ее, закричала: «Василиса, Василиса». Сотни птиц, испугавшись, взлетели с веток, лес зашумел.
Занималось утро, роса промочила ее платье. Рука лежала на чем-то скользком, на змеиной коже. Марья вскочила. Почему так темно? Птицы же поют словно на рассвете. Она терла глаза, но ничего не видела.
«Матушка, - раздался совсем рядом голос дочери, - я тут».«Василиса?», - Марья даже оторопела от звука своего голоса, таким незнакомым он ей показался. Трава рядом зашелестела и по ногам поползло. Женщина заорала и бросилась бежать, споткнулась и упала.
«Матушка, не бойся, я это, - прошелестел голос дочери возле уха. - Ты вернула меня в мое тело. Только уж поглотил меня аспид… Коснись и увидишь. Чудище не только забирает, но и возвращает зрение».
Марья нащупала змеиную морду и открыла глаза. Лес предстал пред ней совершенно иным – деревья светились изумрудным свечением, цветы оранжевыми всполохами, а вместо морды змеи ее ладонь лежала на щеке дочери, живой дочери. «Пойдем, матушка, объединив наши силы мы одолеем басурмана».
С тех пор больше никто не звал Марью – Безмолвницей, только Кудесницей. А у чудища из сказа появилось имя – Василиск. И многие видели, как огромный змей, оседланный женщиной с мечом в руках, гонит в степи вражеские войска. Но это совсем другая история.