Как-то я проводил лекцию у своих студентов по миссиологии и решил послушать, что они сами думают по вопросу, в чем проблемы нашей проповеди внешнему миру, почему она далеко не всегда настолько эффективна, как нам хотелось бы это видеть и где самые такие болезненные точки. Они с такой горечью начали мне рассказывать, что мы не можем понять, почему для внешнего, далекого от Церкви и религии человека православное христианство воспринимается прежде всего, как религия смерти, как религия постоянного умирания.
Откуда у большинства людей такое представление, что в Церковь можно приходить только когда уже край, и понятно, что жизни больше не будет, и надо в Церковь. Такое представление у людей, с точки зрения наших семинаристов, является едва ли не господствующим.
У Константина Леонтьева есть понятие: «и прочее время живота» — до сорока лет человек резвился, веселился, а потом болезнь его прикрутила, и он сказал: все, после сорока лет начинается «прочее время живота».
Когда я вижу пожилых людей, которые относятся к тому, может быть, весьма краткому периоду жизни, который остался, как к доживанию, в этом есть глубинная неправда. Вспоминаю своего родного отца, который скончался на 93-м году жизни, он полноценно работал до 90 лет, консультировал больных, принимал пациентов, со своими аспирантами научным руководством занимался, каждый день ходил по нескольку километров на работу, с работы, в нем жил сильнейший тонус любви к жизни. Сравнивая такой подход и то, что мне говорят семинаристы, я удивляюсь. Может быть, здесь есть отчасти вина нас самих, что этот образ создан не какой-то злой волей для того, чтобы нас дискредитировать, чтобы показать, насколько все у нас плохо, а создан отчасти, нами же.
Приходит человек в храм, что он там видит: он слышит песнь покаяния, шаг вправо, шаг влево — ты свалишься в адские страшные муки и больше он ничего, в общем-то, внешнего не видит. Не видит той жизни, которая под этим всем на самом деле есть, и ради которой все это существует и поэтому, такой подход переживания церковной жизни, как жизни-умирания, он не совсем корректен.
Но, с другой стороны, говорить о том, что сама по себе жизнь — это какой-то непрекращающийся праздник и бесконечный позитив, к чему нас сторона психологическая подталкивает — это тоже неправда. Вся мудрость и вся полнота жизни там, где и то, и другое. И радость, и горечь человек может качественно и правильно проживать.
То есть ценностна не сама по себе жизнь, а то, чем она наполнена. Как мы ее проигрываем, как мы ее проживаем, как мы пропускаем сквозь себя этот ток времени, который приносит нам далеко не всегда одни положительные эмоции, иногда бывают очень сильные и отрицательные эмоции, но только во взаимосплетении, взаимопроникновении разных, отличных друг от друга ниточек бытия плетется удивительный узор каждого из нас.
Мне по нраву слова Ивана Александровича Ильина, что есть только одно счастье человека — это пение человеческого сердца, которое поет, когда оно любит, но если внимательнее посмотреть, то я бы сказал так, что сердце никогда не будет петь от любви и от радости, если оно не научилось как следует плакать. В нашей культуре уходит благоговейное отношение к чужому горю, мы вытесняем всячески из поля нашего сознания понятие человеческой боли и горя, мы стыдимся, когда кто-то начинает плакать от того, что ему плохо. Это очень сильный показатель разбалансировки внутреннего мира современного человека.
Читая Евангелие, я как-то призадумался на строках, где евангелист Иоанн говорит о том, как Христос, услышав ответ на его вопрос: «Где лежит Лазарь, покажите его Мне», заплакал. Господь во плоти, воплощенное слово Божие, и все в Его власти, в Его силе и вдруг, показывает совершенно человеческую немощь и слабость. Ему больно, при том, что Он пришел его воскресить, но Ему больно. Он видит, как окружающие Его люди плачут, как им больно было лишиться этого человека. Он считает совершенно нормальным и правильным включиться в этот поток скорби, при том, что Он несет жизнь, Он его сейчас поднимет из этого трехдневного сна смерти.
Мы забываем про то, что в нашей жизни если что-то не прожито, не пережито, оно имеет абсолютно другую ценность. Это проживание, сопереживание, далеко не всегда должно быть эмоционально заряженным.
Сколько раз убеждался, насколько хотелось бы в тяжелые минуты жизни рядом с собой иметь человека, который бы просто был, вот он бы не вытирал твои слезы, он не устраивал бы такой резонанс твоей скорби, он просто был, и ты понимал, этот человек готов любить тебя, принимать, воспринимать я в любом твоем состоянии просто потому, что он тебя любит. Для него ты являешься определенной ценностью.
