11.10.2016
Генна Сосонко
Персидские мотивы
Давид Ионович Бронштейн всегда ратовал за уменьшение времени на обдумывание. Вот один из его монологов тех времен, когда все турниры игрались с одинаковым контролем – два с половиной часа на сорок ходов: «Посмотрите на позиции на демонстрационных досках. А теперь взгляните на шахматистов: согбенная спина, голова, зажатая в тиски между ладонями, опасливые взоры, такое впечатление, что они думают, хотя все эти позиции встречались на практике уже сотни, тысячи раз.
Накоплен вековой опыт разыгрывания их, каждый более-менее знает, как следует играть в таких положениях. И что? Шахматисты думают? Нет, они боятся допустить ошибку в расчетах. Может быть, они получают удовольствие от красивых идей? Ни в коем случае. Они просто не могут обойтись без напряжения, возникающего в процессе самой игры. Почему бы им не сунуть палец в электрический штепсель, если они так уж не могут жить без напряжения?»
«В войне пространство можно вернуть, а время – никогда!» - сказал однажды Наполеон. Хотя современные шахматы значительно больше похожи на войну, чем в старые джентльменские времена, в них можно вернуть и время: после каждого хода играющему прибавляются десять, пятнадцать секунд, иногда даже целые пол-минуты. По-моему, это нонсенс. Ушел один из элементов, державших в напряжении игроков и публику, пропала одна из составляющих шахмат. Исчезло понятие «цейтнот», теперь это слово встречается разве что в статьях на экономические и политические темы, а шахматисты больше говорят о «нехватке времени».
Введение временной надбавки объяснялось тем, что фактор времени не будет влиять на «логическое» течение борьбы. За эту надбавку особенно ратовал пожилой Фишер, у которого, как и у каждого человека в возрасте, реакция да и весь мыслительный процесс стали замедленными.
Идея, приведшая к противоестественному положению вещей в современных шахматах, была немедленно подхвачена профессионалами, полагавшими, что это поможет им избавиться от стрессового состояния, нервотрепки.
Смотря на проблему с собственной колокольни, они забыли окинуть взором окрестности: ведь соперник теперь тоже не страдает (во всяком случае, не страдает как прежде) от цейтнота, результатом которого являлся порой мгновенный летальный исход.
Сегодня нередко спрашивают: как придать зрелищность нашей игре, сделать более привлекательной для публики, да и вообще? Очень просто: верните в бадью ребенка, которого выплеснули вместе с водой. Верните цейтнот с его драматическими коллизиями для каждой из сторон.
Цейтнот, а не вялотекущее трепание льна в условиях перманентной нехватки времени, на самом деле отнимающее еще больше нервной энергии, чем в старые времена.
Уже слышу голоса: это невозможно, все уже привыкли, это стало традицией. Примерно то же самое говорил в свое время Михаил Моисеевич Ботвинник, настаивая на сохранении «классического, капабланковского» контроля времени – два с половиной часа на сорок ходов.
Могут привести в пример и Василия Иванчука, страдавшего от контроля без добавления и даже ронявшего флаг на претендентском турнире в Лондоне (2013).
Поклонники украинского гроссмейстера объясняли это тем, что Иванчук настолько привык к правилам с добавкой времени (increment), что попросту не мог справиться с «новым» контролем.
На самом деле с временной надбавкой он играл только вторую часть своей карьеры, а лет до тридцати все турниры, в которых принимал участие Иванчук, проводились без всякого инкремента и даже с отложенными партиями, как и полагалось тогда.
А что касается привычки... Сразу после окончания Второй мировой войны в американской зоне оккупации победители обязали взрослых немцев посещать кинотеатры, в которых непрерывно крутили хронику, где показывались лагеря уничтожения. Горы трупов, обтянутые кожей живые скелеты немногих доживших до освобождения, огромные холмы из женских волос, печи крематория.
На первых сеансах многие закрывали глаза (замеченные должны были смотреть фильм еще и еще раз), некоторые падали в обморок, другие кричали «найн» и рыдали. Но постепенно публика освоилась, и знающие уже, что их ожидает, приходили с приготовленными дома бутербродами и, коротая время, неспеша перекусывали, спокойно глядя на экран.
Извинюсь за мрачный пример, но уверен, что скептики, полагающие, что к восстановленному в правах цейтноту не привыкнут, будут посрамлены: человек привыкает ко всему.
Могу представить, как скучающий раджа согласился бы с визирем, пришедшим объяснять ему правила шахмат, что при истощении боевых порядков соперники могут разойтись миром.
Хотя время тогда текло много медленнее чем сегодня, не исключаю, что повелитель согласился бы и с фактом, что последняя струйка, просыпавшаяся на дно стеклянного цилиндра песчаных часов, означает проигрыш тугодумца: никто не может ведь размышлять бесконечно.
Но представить, что раджа принял бы правило, когда после каждого хода песчинки будут заталкиваться обратно, увольте – не могу.
Существует старинное персидское присловье: тот, кто в горах ходит медленно, ходит хорошо, а кто ходит хорошо, ходит быстро.
Уверен, к шахматам это присловье относится в не меньшей степени: тот, кто медленно играет, играет хорошо, а кто хорошо играет, играет быстро.
* * *
