Вновь явь смешалась со сном.
Алексей Назаров, он же Неверов, стал считать, что его жизнь и карьера пошли по удачному руслу. Он, в отличие от многих тыловиков, своими страданиями и кровью завоевал это право. Но всё рухнуло в один миг. Алексея охватила жгучая ненависть ко всем, с кем он теперь встречался, потому что они посягали на его полноценную жизнь и свободу.
Следователь Потапов, к которому он попал, задал ряд обычных протокольных вопросов, поинтересовавшись, как произошло его превращение. Назаров отказался отвечать. Потапов, не долго думая, отправил его в камеру.
— Руки за спину! Пошёл! Стоять! — грубые окрики, снятые ремни и мрачные своды тюремного помещения давили на психику.
Воздух в коридоре казался альпийским нектаром по сравнению со спёртым запахом камеры. В небольшом помещении находилось человек тридцать. На него никто не обратил внимания. В углу, на верхних нарах, играли в карты, внизу кто - то ругался. У стола сидело несколько человек. Одни — разговаривали, другие зашивали одежду. Все места были заняты, и Алексей не знал, что ему делать.
— Ну, что ты стал, как архирей перед приходом? — обратился к нему молодой парень с косой чёлкой. Он спрыгнул с нар и, сверкая фиксой, с наглой улыбкой подошёл к Назарову.
— Поздоровайся с сидельцами для начала, - продолжал арестант.
В камере стало тише. Алексей поздоровался. Парень окинул его оценивающим взглядом.
— Ну что, фраерок, ваши кони играются? — обратился он к Назарову.
— Чего? – не понял вопроса Назаров.
— Ты что, контуженный? — изобразил неподдельное удивление фиксатый.
Алексей купился на это и честно ответил, что был контужен в 41-м. В ответ парень и половина камеры разразились смехом. Назаров, было, обиделся, но парень продолжал с невинным лицом свой спектакль.
— Так ты, наверное, не читал последнего указа товарища Калинина? – сочувственно спросил он.
— Нет, — сознался Алексей, — А о чём он?
— Всенародный староста распорядился, чтобы все на голову хромые ходили без сапог, чтобы рогом лучше шевелили. Так что снимай, раз играть не захотел, - ответил грубо парень, полоснув Алексея нагло - жёстким взглядом, - Шевелись, падло, — его рука потянулась к подбородку Алексея.
Назаров вложил в удар всю копившуюся и вспыхнувшую сейчас ярость. Парень, ударившись о стойку нар, упал. Тут же к Алексею кинулось три человека. Одному он успел приложить точно в глаз, но силы были неравны. Его повалили и стали бить ногами. Заскочившие надзиратели выволокли Назарова из камеры, прихватив в карцер фиксатого.
Шатаясь, Назаров шёл в другую камеру. Здесь, как только он перешагнул порог, к нему подошли два парня и помогли лечь на отведённое место. Он попал в камеру, где находился полковник Михаил Барсуков.
Отец Михаила погиб в 1915 году — в первую мировую войну. Мальчик с матерью из деревни перебрался в город. Через полгода беда догнала их здесь. На фабрике произошёл большой пожар, мать погибла, и мальчишка остался один. Михаил прибился к беспризорникам. Уже через год он был среди беспризорных округи своим человеком. Мишка смело воровал, мог прилично играть в карты, отличался большой силой, был справедливым. Миша был уже известной фигурой в районе знаменитого Хитрова рынка, когда встретился с Николаем Тумановым.
Красный командир, выписавшись из госпиталя, шёл переулками к своему дому, когда увидел, как беспризорники пытаются ограбить двух девушек. Он бросился на помощь — один против десятерых — и напоролся на нож. Чем бы кончилось дело — неизвестно, но рядом послышались милицейские свистки, и все разбежались. Прошло почти час, прежде чем на раненого натолкнулся Мишка - Червонец. Он, как мог, перевязал Туманова и потащил к находившейся невдалеке аптеке.
Потом Миша познакомился с его сыном Петром, навещая Туманова - старшего в больнице. Затем он стал бывать у них дома. Георгиевские кресты и орден Боевого Красного Знамени красноречиво подтверждали скупые рассказы Николая Ивановича о войне. Он не геройствовал в своих воспоминаниях, а описывал всё, как было. Через два месяца Николай Иванович вместе с Петром отправлялся на фронт. Мишка к тому времени сильно привязался к нему и поверил в великое дело революции. Поэтому на фронт они уехали втроём.
До 1927 года воевал Михаил вначале на фронтах Гражданской войны, затем в Сибири, на Дальнем Востоке и в Средней Азии. Барсуков решил посвятить себя военной службе, любовь к которой ему привил Туманов. После этого была учёба в Москве, служба в Белоруссии, Финская и Отечественная войны.
Кадровому военному Барсукову, грудь которого украшали два ордена Боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды и несколько медалей не простили того, что его дивизия, из - за самодурства представителя Ставки оказалась в окружении. Через трое суток он вывел солдат и офицеров к своим. Может, и утряслось бы всё. Но столкнувшись в штабе армии с тем представителем Ставки, Михаил услышал от него голословные обвинения в свой адрес. Барсуков в ответ въехал ему по физиономии. Делу дали полный ход, и полковник Барсуков оказался под следствием. Невысокого роста, крепкий, с добродушным лицом, он скорее был похож на матёрого тыловика, нежели на боевого командира. В камере, куда его привели, верховодили бандиты. Они сразу почувствовали жертву. К нему подошёл киевский налётчик Хват. Он был выше Барсукова на полторы головы и отличался приличной силой, которую часто применял к тем, кто был с ним не согласен.
— Ну что, хряк продскладовский, проворовался? — обратился он к Михаилу, прикидывая, как распорядиться его офицерским кителем и сапогами.
— Тебе чего надо, доходяга? — вопросом на вопрос ответил Барсуков.
В камере повисла тишина. У Хвата даже челюсть отвисла от такой наглости.
— Да я тебя, сука беспогонная... — начал, было, бандит.
Но Михаил перебил его:— Ша, сделаешь как я, то извинюсь перед всеми, и сапоги в придачу — твои. Но если не сможешь, значит, я прав.
Не дожидаясь ответа, Барсуков отжался на двух кулаках пятьдесят раз и десять раз на ладони одной руки.
— Повтор, — сказал он жёстко Хвату.
— Здесь не цирк, а я не клоун, — нагло, но неуверенно ответил удивлённый бандит, понимая, что не он, а ему навязывают игру.
— Тогда извинись, тля крученая, - холодно глядя на Хвата, сказал Михаил.
Рука Хвата дёрнулась к голенищу, но мощный удар в челюсть остановил его поползновение. Сломав своей тушей стойку нар, Хват зарылся в обломках на полу. Барсуков бросился к другой стойке и ударом кулака перебил её. Бандиты с верхних нар попадали в проход. Один из них успел быстро вскочить и кинулся на полковника с ножом. Барсуков сгрёб его, поднял над головой и бросил в кучу копошащихся уголовников. Вбежавшие надзиратели были поражены. Увалень - офицер перекалечил дюжину бандитов, которых боялись многие заключённые.
Полковника и бандитов поместили в карцер. Боевой офицер вызывал чувство уважения даже у охраны. Через три дня Михаила вернули в камеру, где он стал пользоваться непререкаемым авторитетом. Весть о его поступке разнеслась по всем камерам, вызывая уважение. Он сгруппировал вокруг себя солдат и офицеров, и вскоре более чем на половину контингент его «хаты» стал военным.
Через три дня, ночью, Алексея вызвал следователь. Потапов был зол на Назарова и не скрывал этого. Он не сомневался, что лейтенанта завербовали, но разговорить, расколоть его не мог. Следователь уже знал о нём многое. Но отрезок времени от обкомовского двора до появления в Москве оставался тёмным пятном, о котором Назаров молчал. Алексей впал в ступор и стоял на том, что документы достались ему случайно и он, опасаясь лагерей, продолжал службу в тылу под чужим именем. Потапова такая формулировка не устраивала – нужно было признание в сотрудничеситве с врагом, но его не было. Допрос кончился тем, что вместе с двумя сержантами охраны он отходил «шпионскую морду» и со сломанным ребром отправил в камеру.
Алексей с первого дня понял — Барсукову нельзя врать. Поэтому он сочинил ему ту же легенду, что и следователю, добавив ряд признаний и пояснений. Полковник, сам побывав в этой шкуре, поверил ему.
Жизнь в камере шла своим чередом. Отличалась она от других «хат» тем, что здесь было больше порядка. Несмотря на то, что одни уходили на этап, другие приходили, начальство негласно поддерживало в камере превосходство военных.
Всё закончилось в один момент. Вначале — это было утром — из камеры забрали полковника Барсукова. Он попрощался со всеми и ушёл навстречу своей судьбе, о которой Алексей узнал много лет спустя.
Михаила всё же осудили. В первом лагере вокруг него сгруппировались офицеры, солдаты и мужики. Эта разумная сила противостояла всем: от воров до бандитов. Поэтому в лагере был нормальный порядок и нормы регулярно выполнялись. Лагерь был на хорошем счету. Вскоре начальника лагеря забрали на повышение. Новый хозяин, из молодых да ранних, набитый идеологией и ненавистью к врагам народа, рьяно и смело взялся за дело и, - всё развалил. Больше всех его раздражал Барсуков, который мог высказать несогласие или заступиться за человека в любой момент и в любом месте. Ему такой зэк был не нужен. В следующем лагере, куда перевели Михаила, закон был один — волчий: умри ты сегодня, а я — завтра. Эту зону, наверное, комплектовали на выживание. В пятитысячном лагере смешались все масти: воры, суки, беспредел и политики. Здесь также вокруг Барсукова сгруппировались люди, но их было мало. Его сила имела вес, но и противники были не новички в волчьей жизни. После этой зоны его погнали на Север. На пересылке, в Красноярске, его убили бандиты, исполнив приговор, который «подписали» ему пару лет назад.
После ухода Барсукова многих сидельцев из их камеры забрали на этап, а к ним привели пополнение. Кто их свёл воедино — не поймёшь. Это были не случайные клиенты 58-й статьи, а настоящие враги народа: два бугая-полицая, зондеркомандовец и осведомитель гестапо. С первых же минут завязалась драка. Один парень, из молодых воров, выхватил было финку, но Седой остановил его: — Ша, Весёлый, не машите пером, как Будённый саблей. Видите, у троцкистов разберушка: кто — честная контра, а кто — ссученая.
Разборка закончилась карцером для тех и для других. Алексею в этот же день объявили приговор, дали десять лет и отправили на этап.
Здесь довелось ему познакомиться с прелестью столыпинских вагонов и прелестями дороги под охраной. Их сопровождал вологодский конвой. Про них говорили: вологодский конвой шутить не любит. Они и не шутили. При погрузке в вагон Крест — весёлый и разговорчивый вор из Батума, дёрнулся ради хохмы в сторону молодого конвоира — напугать для шутки. Короткой очередью солдатик перечеркнул его лихую жизнь, а сбоку в него успел всадить две пули начальник конвоя.
Во время дороги Алексей лишился сапог и кителя. Взамен сапог достались разбитые ботинки, зато в гардеробе появилась нормальная телогрейка. Назаров сильно исхудал, но не ослаб. Он держался на нервах.
Поезд мчал их в неизвестность. Долетавший до вагона дым от паровоза, как дымок затухающего вечером костра, напоминал о скоротечности жизни. Могучие ели, стоявшие густой стеной у железнодорожного полотна, словно оплакивая обречённых людей, сыпали вслед составу серебряным снежным дождём.
За время пути из их вагона вынесли двенадцать человек.
Порт Ванино — начало дороги на Чёрную планету — Колыму. Такого столпотворения и колорита Алексею ещё не доводилось видеть: воры, дипломаты, секретари обкомов и райкомов, артисты, бандиты, полицаи, инженеры, военные, коммунисты из Европы и Азии, немецкие военнопленные, рабочие, крестьяне, депортированные... Имена многих людей были хорошо известны не только в Советском Союзе, но и в мире.
Путь от Ванино до Магадана показался Алексею кошмаром — масса людей, духота. Ещё его жестоко била морская болезнь.
Вот и ворота Колымы – Магадан. Пароход «Комсомолец Камчатки» выдавал на причал потрёпанных этапами и качкой зеков. Веселее всех на берег сходили воры, показывая, что здесь они дома и никакие тяготы их не пугают.
Колымские дали — зрелище захватывающее, но не в морозы. Этап шёл на Дальний. Новая партия тех, кто будет платить государству золотом за свой срок, отбирая его у колымской земли, часто в обмен на свою никому не нужную здесь жизнь. Конвой, в тёплых полушубках и с автоматами, спокойно шагал рядом. Бежать здесь и сейчас некуда, разве что за пулей.
Каждый путь – это своя история. Иногда трагическая, когда этап накрывала пурга, или после лечь – встать на ледяную землю, студёное месиво из грязи и льда, в холодные лужи, часть заключённых оставалась на обочинах дорог. Выстрелом в голову конвой подтверждал факт смерти. Такой у них был порядок. Урал, Сибирь, Север принимали этапные жертвы постоянно.
Были и другие истории, которыми богата колымская летопись, ткм более они часто закручивались вокруг актуальных на тот момент тем.
— Гражданин начальник, позвольте задать вопрос, — обратился к шагавшему рядом вислоусому старшине конвоя ростовский вор Лёва - Лихой.
Старшина добродушно глянув на зека, дал добро:
— Шо тоби, злодейка, треба?
— Если вас не затруднит и не нарушит приятных воспоминаний о доме, скажите, какая масть на Дальнем?
— Дрейфишь, братьёв - разбойников боишься, — ответил довольный охранник, - Придёшь – увидишь. Могёт, ещё обрадуешься переменам.
Лёва не огорчился ответом и продолжал с серьёзным видом: — А вы, гражданин начальник, коммунист?
— А как же, с тридцать восьмого года, — гордо ответил старшина.
— Труды Ленина, «Капитал» Маркса, конечно, читали? — допытывался Лёва.
— Читал, конечно, — неуверенно ответил служака.
— А вот сейчас, как по-вашему, что лучше — шмат сала рубануть или главу из «Капитала» вспомнить? – серьёзно осведомился Лёва – Лихой.
— Экий ты, дурень, сало оно сейчас в самый раз було бы, — усмехаясь, сказал старшина.
— Нехорошо забывать такие вещи. Ведь Карл Маркс в пятой главе дал чёткую установку по текущему моменту, помните? – настаивал вор.
Зеки с интересом слушали беседу двух разных и враждебных людей. Пусть так – всё какое – то разнообразие в их серой жизни. Старшина даже открыл рот от удивления, и почесал нос. Он не предполагал, что уголовник знает труды Маркса, а он, как на зло, не знает ответа.
— Нет, не припомню, — растерянно пробормотал конвоир.
— Невнимательно читаете труды основателей на политзанятиях, - громко ответил Лёва, - Маркс предупреждал нас, что таким вертухаям усатым власть давать нельзя — на ca ло променяете. Так что сдайте автомат и станьте в общий строй!
С этими словами Лёва протянул руку и шагнул к старшине. Вертухай не ожидал ни оскорбления, ни выпада. Он сделал три резких шага назад, споткнулся и упал. Воздух вспорола автоматная очередь. Этап залёг, отдавая остатки тепла заледенелому северному тракту. К старшине бежал старший лейтенант — начальник конвоя.
— В чём дело Вислогузо?! - выкрикнул он.
Старшина, красный, как рак, от обиды и конфуза, с матами вылезал из сугроба. — Порешу, членоплёта. Сгною у карцере, воровскую морду.
Затем он быстро стал рассказывать всё начальнику конвоя. Офицер слушал, еле сдерживая улыбку.
- Имена основателей коммунизма своими лапами воровскими запятнал, - кипятился старшина, - На меня хотел напасть, скотобаза.
Ближайшие к старшине ряды открыто смеялись, слушая его рассказ. Этап подняли. Колонна двинулась вперёд. Прошло пять минут.
Лёва - Лихой, не глядя на идущего рядом старшину, поставил точку в разговоре: - А насчёт изменений - это вы в точку сказали! Был старшина - усач, а стал — вертухай - стукач.
Ближние шеренги захохотали, а старшина насупился и промолчал. Унылые окрестности и ледяная дорога вновь стали попутчиками зеков.