«Огромное черное облако быстро надвигалось. Из него то и дело вырывались длинные, фантастические языки пламени, напоминающие вспышки молний, только намного большие», – так по свидетельству историка Плиния Младшего началось утро 24 августа 79 года в городе Помпеи. Затем улицы почернели от упавшего на мостовую пепла. Испуганные жители выходили из домов, прикрыв головы подушками, но раскаленные угольно-черные хлопья прожигали их насквозь. Вскоре из жерла Везувия полились бесконечные огненные потоки. Раскаленная лава уничтожала все на своем пути: деревья, виноградники, дома бедняков и роскошные виллы патрициев. Многие люди не верили, что проснувшийся вулкан опасен, и остались в городе. Они сгорели заживо. Цветущие земли превратились в мертвую гладкую поверхность. Под слоем лавы были похоронены города Помпеи, Геркуланум и Стабий и несколько селений на склонах вулкана. «Поверят ли грядущие поколения, когда эта пустыня вновь зазеленеет, что под ней скрываются города и люди?» – писал современник событий римский писатель Стаций. Лишь через семнадцать столетий люди вспомнили о погребенных городах. Систематические раскопки на склонах Везувия начались в 1860 году, но задолго до этого времени местные жители находили здесь древнюю утварь и украшения. Этими находками были наводнены мелкие лавочки и итальянские рынки. Простое колечко с зеленым камнем, найденное на месте города Геркуланума, приглянулось богатой русской путешественнице княгине Зинаиде Александровне Волконской...
Веселое слово «Архив»
Скажешь слово «архив», и возникает ощущение чего-то пыльного и всеми позабытого, но юноши, служившие в Московском архиве Коллегии иностранных дел в двадцатые годы славного XIX века, очень весело проводили время в этом скучном учреждении. Молодые люди были отпрысками самых благородных семейств, а в архиве они числились в ожидании хорошего места при дипломатических миссиях. Неунывающих служителей архива прозвали «архивными юношами». На свою службу «архивные юноши» смотрели как на одолжение, которое они делают начальству. В присутственные дни, по понедельникам и четвергам, «архивные юноши» появлялись на службе, болтали, спорили о прочитанных книгах, читали стихи и писали сказки. Они превратили архив в аристократический клуб, а звание «архивного юноши» со временем сделалось весьма престижным.
«Архивные юноши» задавали тон московской светской жизни, блистали в салонах своей образованностью и литературными талантами, отлично танцевали и были великолепными кавалерами, но между двумя кадрилями они иногда подходили к окну и, «углубив взор во мрак ночи, думали о тайнах бытия и о судьбах человечества»: играть в разочарование жизнью тогда было модно. «Архивные юноши» изливали свои печальные размышления в стихотворной форме. Самым талантливым среди стихотворцев считался Дмитрий Веневитинов, и удивляться этому не приходится. Поэтический дар был у него в крови: Веневитинов приходился четвероюродным братом Александру Сергеевичу Пушкину, с которым был знаком с детства. Веневитинов был еще чертовски молод – всего-то двадцать лет, – но стихи его наполнены грустью и размышлениями о бренности человеческой жизни, которую сломать так же легко, как тоненькую веточку:
Так далей веточка плывет
И путь неверный свой свершает,
Пока она не утопает
В пучине беспредельных вод.
Вот наша жизнь! – так к верной цели
Необоримою волной
Поток нас всех от колыбели
Влечет до двери гробовой...
Имейте смелость жить своим умом
«Архивные юноши» полагали, что каждое мгновенье быстротечной жизни следует отдать просвещению и преобразованию Отечества. Для этих благородных целей они создали тайный союз, который назвали Обществом любомудров. Любители мудрости собирались для того, чтобы изучать философию Шеллинга. Ни Шеллинг, ни его идеалистическая философия не были запрещены в России, но любомудрам хотелось по-мальчишески поиграть в тайную организацию. Один из членов союза, Александр Кошелев, вспоминал, что общество «собиралось тайно и об его существовании мы никому не говорили. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но чаще беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. Христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия и других священных писаний. Председательствовал князь Одоевский, а говорил более всего Дмитрий Веневитинов и своими речами часто приводил нас в восторг».
В Обществе любомудров Веневитинов был заводилой. Первенство Дмитрия было неоспоримым, поскольку «его познания были столь же основательны, сколько и разносторонни». Дмитрий Веневитинов получил прекрасное домашнее образование. В четырнадцать лет он уже в подлинниках читал греческих и римских авторов, владел французским, немецким и английским языками, изучал итальянский, серьезно занимался музыкой и живописью, писал философские трактаты. В семнадцать лет Дмитрий поступил вольнослушателем в Московский университет и через два года блестяще сдал экзамены за весь университетский курс! Он с одинаковой страстью увлекался философией и поэзией, считая, что стихосложение и познание бытия неотделимы друг от друга: «Философия есть истинная поэзия, а истинные поэты были всегда глубокими мыслителями, были философами».
Обычно любомудры собирались на квартире председателя Общества князя Владимира Одоевского, изучавшего мистические учения и алхимию. Жилище князя походило на кабинет средневекового ученого: «Две тесные каморки молодого Фауста были завалены книгами. Фолианты на столах, под столами, на стульях, под стульями, во всех углах – так что пробираться между ними было мудрено и опасно. На окошках, на полках, на скамейках – склянки, бутылки, банки, ступы, реторты и всякие орудия. В переднем углу красовался человеческий скелет с голым черепом и надписью «Sapere aude». Изречение древнеримского поэта Горация «Sapere aude» переводят по-разному: «Решись быть мудрым» или «Имей мужество использовать свой собственный разум». Любомудры хотели именно этого – пользоваться своим умом, а не повторять заученные истины. Молодые люди безбоязненно забирались в самые густые философские дебри. Дмитрий Веневитинов предложил любомудрам решить задачу поистине грандиозную. Он выдвинул идею, что необходимо создать самостоятельную русскую философию. По его мнению, Россия должна научиться жить своим умом, ни в коем случае не подражая Западу, и, «опираясь на твердые начала философии», найти свой собственный путь: «Россия найдет свое основание, свой залог самобытности и своей нравственной свободы в философии».
Природа не для всех очей
Покров свой тайный подымает:
Мы все равно читаем в ней,
Но кто, читая, понимает?
«Волшебница! Как сладко пела ты…»
9 ноября 1825 года в 10 часов 47 минут в Таганроге скончался император Александр I. Скоропостижная смерть царя в отдаленном углу империи вызвала множество пересудов. Одни говорили, что Александра убили, другие утверждали, что царь сбежал, а гроб пустой или в нем лежит кукла. Траурный кортеж с телом покойного императора выехал из Таганрога только на сороковой день после его смерти. За это время произошло выступление на Сенатской площади, зачинщики мятежа были арестованы, полным ходом шло следствие. Как только московские «архивные юноши» узнали о событиях в Петербурге, они объявили Общество любомудров закрытым и сожгли протоколы собраний. Однако власть, боявшаяся оппозиционеров во всех видах и обличиях, смотрела на юных философов с большим подозрением. Один из участников Общества любомудров вспоминал: «В 11 часов в архиве Коллегии иностранных дел для принесения присяги новому императору Николаю Павловичу собрали всех «архивных юношей». По распоряжению свыше военный караул при архиве был утроен и солдаты снабжены патронами. Воображали, что «архивные юноши» произведут подражание петербургскому возмущению. Но у нас все прошло самым спокойным образом, и только Соболевский в шутку вполголоса пропел Марсельезу. Мы, молодежь, даже почти желали быть взятыми и тем стяжать известность и мученичество».
3 февраля 1826 года тело императора Александра I было доставлено в Москву. Золотая колесница, покрытая черным бархатом, двигалась по московским улицам. Москвичи шептались, что некие темные силы хотят напасть на траурную процессию, выкинуть из гроба тело покойного императора и таскать его по улицам. Подозрения пали на «архивных юношей» и их тайное общество. Однако траурная церемония проходила чинно, чему способствовали шеренги солдат с заряженными ружьями. На Тверской улице из окна своего дома за печальной процессией наблюдала княгиня Зинаида Александровна Волконская. Она провожала в последний путь не императора всероссийского, а человека, который долгие годы был ее другом и возлюбленным.
«Архивные юноши» вместе с представителями других ведомств были построены попарно и, окруженные солдатами с заряженными ружьями, прошествовали в Кремль. В Архангельском соборе они по очереди стояли в карауле около гроба императора. Поздним вечером в собор вошла дама, одетая в глубокий траур. Она подошла к катафалку, поклонилась и положила на гроб букет незабудок. Дмитрий Веневитинов был растроган этим строгим и скромным прощанием. Конечно, он узнал княгиню Волконскую: ее салон был самым притягательным местом для интеллектуалов Москвы. Белокурая красавица с глазами цвета южного неба давно занимала поэтическое воображение Веневитинова.
Княгиня Зинаида Волконская и Дмитрий Веневитинов были словно созданы друг для друга. Оба выросли в роскоши и довольстве, как экзотические парниковые растения. Оба были чрезвычайно талантливы. Художница, музыкантша, писательница – одним словом, артистка в душе, княгиня Волконская блистала в свете умом, образованностью, красотой и богатством. Немудрено, что Дмитрий Веневитинов, часто бывая у нее, влюбился. Конечно, Дмитрия и Зинаиду Александровну разделяла глубочайшая пропасть, которую невозможно было преодолеть. Княгиня Волконская была замужем, хотя муж никогда не вмешивался в личную жизнь своей своенравной супруги. Зинаида Александровна была старше Дмитрия на шестнадцать лет: ему было двадцать, а княгине уже стукнуло тридцать шесть лет! По тем временам просто старуха! Однако пылкое сердце княгини чутко откликалось на все прекрасное. Веневитинова не без основания считали самым красивым юношей России. «Это был красавец в полным смысле этого слова. Высокого роста, словно изваяние из мрамора. Лицо его имело кроме красоты какую-то еще прелесть неизъяснимую. Громадные глаза голубые, опушенные очень длинными ресницами, какие едва нашлись бы еще в мире, сияли умом». Особое очарованию Дмитрию придавало то, что он был очень стеснителен. Анна Петровна Керн, близкая приятельница не стеснительного Пушкина, говорила, что «нелегко было усадить Веневитинова рядом с красивой и симпатичной, но еще мало знакомой ему женщиной. Приятное соседство внезапно сказывалось во всей фигуре юноши, в робости его движений, в смягченных звуках голоса, в умных и ласковых глазах». Красота, ум и скромность – это сочетание, которое может свести с ума любую женщину. Разве могла княгиня Волконская не влюбиться в юношу, идеального во всех отношениях?
А Веневитинов смотрел на Зинаиду Александру влюбленными глазами и видел волшебницу, певшую ему дивные песни Италии, где она провела большую часть жизни.
Зачем, зачем так сладко пела ты?
Зачем и я внимал тебе так жадно
И с уст твоих, певица красоты,
Пил яд мечты и страсти безотрадной?
Любовь – любовью, но и философия не была забыта. Свой научный труд «Письма о философии» Веневитинов написал в модном тогда эпистолярном жанре. И вот что интересно: Дмитрий адресовал свои философские письма не княгине Волконской, не товарищам-любомудрам, а молоденькой девушке, княжне Александре Трубецкой...
Любовь в комоде
Генеалогическое древо князей Трубецких было чрезвычайно разветвленным. Чтобы отличить одних Трубецких от других, родные и знакомые нашли простой способ: всем придумали прозвища. Одного из Трубецких прозвали Князь-Тарар, по названию его любимой оперы, другого почему-то величали Василисой Петровной. Московских князей Трубецких называли Трубецкие-Комод. Это прозвище они получили из-за тяжеловесной архитектуры их московского дома на Покровке. Трубецкие-Комод дружили с семейством Пушкиных, с которым они были в дальнем родстве. В детские годы Сашу Пушкина «возили на уроки танцевания к Трубецким» в дом-комод на Покровку.
Князь Иван Дмитриевич Трубецкой-Комод учил своих четверых детей не только «танцеванию», он приглашал для них домашних педагогов. В июне 1819 года в доме-комоде появился новый преподаватель русского языка Михаил Погодин. Встретили бедного студента приветливо. Погодин был поражен тем, что Трубецкие относились к нему без чванливости и заносчивости, хотя Михаил происходил из крепостных крестьян. Михаил Погодин учил юную княжну Александру Трубецкую спряжениям и склонениям и сам не заметил, как влюбился. Конечно, он даже не мечтал о взаимности, но ведь сердцу не прикажешь...
В доме-комоде Погодин познакомился с Веневитиновым, который был здесь частым гостем, и однажды Михаил с ужасом осознал, что Дмитрий может стать его соперником. Погодин записал в дневнике: «Веневитинов и княжна Александра? Досадно что ли мне, что он заслонил меня? Клянусь, что нет. Я одинаково люблю и его, и ее. Любовь развивает характер, сказал мне Веневитинов, но что-то неприятно на сердце. Как тяжело смотреть на их танцы!» Александра и Дмитрий не только танцевали, Веневитинов пытался привить княжне любовь к мудрости: «Вы всякий день слышите, что философию называют бредом, пустой игрой ума. Не верьте тому, кто вам представил ее в таком виде. Пусть суетные безумцы смеются над нашими занятиями – мы надеемся стать на такую высоту, с которой не слышен их презрительный хохот!»
Погодин молча страдал, а Дмитрий принялся писать роман «Три эпохи любви», где рассказал все, что узнал об этом новом для него чувстве: «Три эпохи любви переживает сердце, для любви рожденное. Первая любовь чиста, как пламень. Сердце нетерпеливо рвется из тесной груди. Душа просится наружу. Руки все обнимают. Это эпоха восторгов... Наступает другая эпоха. Душа упилась. Взоры устали разбегаться. Им надобно успокоиться на одном предмете. Счастлива первая дева, которую встретит жаждущий любви юноша. Эта эпоха – один миг, но лучший миг в жизни!» Видимо, княжна Александра Трубецкая была целой эпохой в жизни Веневитинова, той эпохой, которая длится всего одно мгновенье... А потом пришла настоящая любовь, мучительная и безрассудная...
Я молод, друг мой, в цвете лет,
Но я изведал жизни море,
И для меня уж тайны нет
Ни в пылкой радости, ни в горе...
«Как знал он жизнь, как мало жил!»
«Что разочаровывает отрока, когда он разбивает созданную им игрушку? Что заставляет юношу забыть свой первый идеал, забыть тот образ, в который он вливал свою душу? Мы недолго любим свои создания, и природа приковывает нас в действительности. Вот третья эпоха любви: это эпоха дум». Эпоха дум началась для Дмитрия Веневитинова, когда княгиня Волконская сказала, что они лишь напрасно мучают друг друга: их удел – покориться злосчастной судьбе и расстаться. Зинаида Александровна стала хлопотать о переводе Дмитрия в Коллегию иностранных дел в Петербурге. У нее было много влиятельных родственников и знакомых, и получить для Веневитинова новое назначение не составило труда. На последнем свидании княгиня Зинаида подарила Веневитинову перстень, который она приобрела в Италии. Простое бронзовое кольцо с зеленым камнем было найдено на раскопках Геркуланума. Веневитинов пообещал, что наденет перстень перед венцом или перед смертью:
Ты был отрыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
На этом любовная история Дмитрия Веневитинова и княгини Волконской могла бы благополучно закончиться. Возможно, Дмитрий излил бы свою печаль и тоску по возлюбленной в стихах, а со временем охладел, успокоился и женился бы на княжне Александре Трубецкой. Все возможно, если бы... Если бы не роковые обстоятельства. Чтобы разобраться в них, следует сделать небольшое отступление.
Всем известно, что княгиня Екатерина Трубецкая первой из декабристок отправилась за своим мужем в Сибирь. Родители поддержали решение дочери и снарядили ее в дорогу. Отец дал Екатерине в сопровождающие своего секретаря француза Карла Воше. Княгине Трубецкой предстояло преодолеть шесть тысяч верст. Около Красноярска карета княгини сломалась, пришлось пересесть на перекладных почтовых лошадей. Однако француз сказал, что он не в силах ехать дальше, и вернулся в Москву. Карл Воше нашел приют в доме княгини Волконской. Зинаида Александровна попросила Дмитрия отвезти Воше в Петербург в его карете...
В октябре 1826 года Веневитинов навсегда покинул родных, друзей и княгиню Волконскую. Это было очень нелегко: «Москву оставил я как шальной, не знаю, как не сошел с ума». По приезде в Петербург Веневитинов был арестован и заключен в сырое и промозглое помещение гауптвахты. Бдительное николаевское правительство везде видело крамолу. Напрасно «архивные юноши» предполагали, что за их невинными философскими беседами никто не следил. Они были известны полиции как либеральная московская шайка. Путешествие Веневитинова из Москвы в Петербург в обществе француза Воше показалось властям очень подозрительным. Дмитрия допрашивал следователь по делу декабристов генерал Потапов. Вопросам не было конца. Что связывает неблагонадежного поэта с французом, который помогал декабристке? Почему Воше спешно вернулся из Сибири? Может быть, француз привез что-либо недозволенное, например, письма декабристов к родным? Веневитинова освободили только через три дня за отсутствием каких-либо улик. Дмитрий на гауптвахте простудился, и с тех пор у него появился непрекращающийся кашель и озноб. Он чувствовал себя больным и физически, и морально. Его мучило предчувствие скорой смерти:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе все чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься.
«Жить – не что иное, как творить будущее», – частенько говаривал Веневитинов, и он творил свое будущее: поступил на службу в Азиатский департамент министерства иностранных дел, мечтал о поездке в Персию, писал стихи, начинал работу над романом. И только в письмах иногда проскальзывает тоска по Москве и по оставшейся там возлюбленной: «Что происходит на вечерах у княгини Зинаиды? Поют ли там, танцуют ли?»
7 марта 1827 года в доме Ланских, где жил Веневитинов, давали бал. Дмитрий легкомысленно решил пройти из флигеля, где была его квартира, в центральный корпус без шинели. Расстояние небольшое, всего-то несколько шагов, но Дмитрий почувствовал, что страшно озяб. На другой день началась жесточайшая простуда. На шестой день болезни врачебный консилиум объявил, что больному осталось жить не более двух дней. Друзья постоянно дежурили у его постели. 15 марта утром Дмитрий попросил, чтобы его похоронили в Москве в Симоновом монастыре. Когда он впал в забытье, на его палец надели перстень, подаренный Волконской. Вдруг Веневитинов очнулся и спросил: «Разве меня венчают?» Дмитрию Владимировичу Веневитинову не исполнилось еще и двадцати двух лет. По какому-то странному закону в России гении долго не живут...
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя отроет вновь;
И снова робкая любовь
Тебе прошепчет суеверно
Слова мучительных страстей,
И вновь ты другом будешь ей,
Как был и мне, мой перстень верный.
В 1930 году в связи со сносом части построек в Симоновом монастыре было решено перенести прах Дмитрия Веневитинова на Новодевичье кладбище. Могилу вскрыли и с безымянного пальца правой руки сняли заветный перстень. Пророчество поэта сбылось...
«Секретные материалы 20 века» №21(381), 2013 . Наталья Дементьева, журналист (Санкт-Петербург)