Разъездной фельдшер «Красного чума»

В начале XX века в период становления Советской власти на Обском Севере начали работать учителя, фельдшеры – люди разных национальностей, для которых суровый Север и его люди стали родными. Для них это был подвиг. Они, живя с оленеводами, рыбаками, охотниками, пытались быть ближе к ним, а для этого изучали их язык, культуру. Этой статьёй хочу выразить великую благодарность людям, служившим на благо коренного населения Севера.
Мне удалось встретиться с одним из таких замечательных людей – фельдшером Леонидом Филипповичем Струсем, который проработал в Ханты-Мансийском автономном округе в оленеводческих стадах «Красного чума» на Казымской земле с 1969 по 1970 годы.

– Леонид Филиппович, расскажите о годах работы в оленеводческих стадах? – За моей спиной 37 лет работы в здравоохранении автономного округа, из них свыше 20 лет я проработал в кадровой службе Департамента здравоохранения округа. Много жизней прошло предо мной, и много полезного, доброго я почерпнул из людских судеб и их самоотверженного служения людям. Окончив Ханты-Мансийское медицинское училище, я был направлен в рабочий посёлок Берёзово. Помню, 27 марта 1969 года прилетел на «АН-2» в Берёзово. Получил направление в районном отделе культуры в Казымские оленеводческие бригады разъездным фельдшером Красного чума. 15 мая вылетел на самолёте «АН-2» в деревню Нумто. Это небольшой посёлок домов на двадцать и среди них стоит несколько чумов, деревня расположена на берегу одноимённого озера, название которого в переводе на русский язык означает ‘святое небесное озеро’. Какие здесь дуют сильные ветра! Место открытое, тут берёт начало лесотундра. Фельдшером в деревне Нумто в те годы работала Марина Камина. 19 мая за мной приехал со стойбища на оленьей упряжке Михаил Логаны. Мы ехали весь день, через каждый час, давая отдых оленям, которые копытами, разгребая снег, ели ягель. И вот свершилось, мы приехали на оленеводческое стойбище. В этой оленеводческой бригаде трудились Степан Вагатов, Пётр Захаров, Сергей Худи, Владимир Тарлин и другие. Я впервые ночевал в чуме на оленьих шкурах. Экзотика! 20 мая утром переписал всё население оленеводческой бригады. В обед ели замороженное мясо оленя, макая в кровь. Вкуснятина!

– Как вы жили в другой языковой и культурной среде? – В первую очередь, я начал записывать хантыйские и ненецкие слова для того, чтобы мог разговаривать с оленеводами на их языке. Вечерами слушал сказки, песни, истории из жизни оленеводов. Я понял, что олень – это основа всего – он даёт не только пищу, кров и одежду, но и многое для ума, сердца и души оленевода. Оленеводы очень радушно принимали меня. Я узнал их житейскую мудрость и смекалку, сложность и простоту отношений. Прикоснулся к их веками сложившемуся укладу жизни, увидел суровую правду бытия, их нелегкую жизнь, которую они ни на что не променяют. Мне оленеводы дали малицу и кисы. Жил в чуме у Степана и Нины Вагатовых. С оленеводами ездили на охоту стрелять уток. Каслал, первый раз сел сам управлять оленьей упряжкой и перевернулся на мшистых кочках, слышу смех оленеводов и их детей: «О, русский доктор!» В белую летнюю ночь охранял с пастухами оленье стадо. Жил жизнью оленеводов. Сам себе сделал оленеводческий пояс, сплёл тынзян (аркан).

– Какими болезнями чаще всего болели оленеводы? – Вообще оленеводы – здоровые и крепкие люди. 26 мая появился первый больной с жалобами на боль в печени, дал ему таблетки. Они очень неохотно обращаются за помощью. Приходилось самому их расспрашивать и убеждать. Как-то по рации вызвали в соседнюю бригаду. Пошёл с проводником в четвёртую бригаду за 30 километров для оказания медицинской помощи. У одного озера остановились и попили чаю. Проводник сказал, что теперь это озеро будем называть «Леонид-озеро». Пришли в бригаду, один из оленеводов повредил губу, рана уже затянулась первичным натяжением. От санзадания оленевод отказался. А однажды даже пришлось принимать роды. 30 сентября 1969 года родилась девочка, были сложности, но, слава Богу, всё обошлось! Новорожденную назвали Олей. В декабре приехал в соседнюю бригаду по вызову. У бригадира несколько дней болел глаз. По всем признакам абсцесс глазного яблока. Вызвал вертолёт по санзаданию.

– Леонид Филиппович, что больше всего вам запомнилось из жизни с оленеводами? – Тысячи причудливых озёр, убитый тетерев по первому снегу и многое, многое другое, что было для меня впервые, было испытанием, было откровением. Я узнал и цену нелегкого труда медицинского работника, который один на один с бедой и ближайшая больница в 300 километрах. Я не совершил больших подвигов, но бывали такие случаи, когда требовалось правильно оценить обстановку и вызвать вертолёты по санзаданию. Спас оленевода, оказав ему первую медицинскую помощь, от которой зависело многое или помог медикаментами или советом, а то и просто помог в их бытовой работе. Значит, не зря ел хлеб и пил традиционный чай, которым гостеприимно делились со мной эти простые добрые северные люди. Всегда вспоминаю, как осенью ставил слопцы на боровую дичь, охотился на белок. И у коми-зырян был в оленеводческих стадах. Жил в чуме у Александра и Лукерьи Каневых. Спустя много лет, в 2000-х годах мне посчастливилось побывать в посёлке Казыме, и я встретился с четой Каневых, мы вместе попили чай, вспоминали годы молодости и долго вели беседы об оленеводах. Далекое незабываемое и неповторимое время каслания многие годы таилось где-то в глубинах моей души и вдруг в течение одного года с 2002 по 2003 год ярко выплеснулось созданием трёх песен – «Казымский дневник», «Ветра перемен», «Один на один». Это песни ностальгии, песни памяти и благодарности суровой и загадочной Казымской земле и её людям за науку жизни. Леонид Струсь .

Казымский дневник

Мой Казымский дневник, пожелтели листы

90 страниц, словно птицы – мечты.

В нём засохший комар и души моей стон.

В нём касланье и чай, словно призрачный сон.

Там рассветы встречал, умываясь росой.

Мой Казымский дневник, я в тебе молодой.

На бескрайних просторах тайги и болот

Там следы заросли, но начало берёт

И судьба, и любовь, где я был молодым.

Там багульник цветёт и костра едкий дым

Растревожит и память, раздвинет года.

Там я был молодым и остался всегда.

Вновь вернётся мечта – этот сладкий дурман.

И поманит туда, и рассеет туман,

Где небес синева, глубь бескрайних озёр.

Там души чистота и сибирский простор.

Там олени бегут, и полозья скрипят.

Там снега и снега, но пути нет назад.

Мне б вернуться туда, где начало пути,

Где я жизнь познавал, но следов не найти.

Мне б упряжку запрячь и по тропам пройти,

Где впервые рискнул и не сбился с пути.

Мне б открыть тот замок, где рожденье зари,

Где за право любить бьются в кровь глухари.

Ничего не вернуть – ни года, ни мечту,

Где впервые свою покорял высоту.

Где себя испытал и узнал, что почём,

Но напрасно пытаюсь открыть дверь ключом.

Заржавели замки, не подходят ключи,

Это в прошлое дверь, не зови, не кричи.

И напрасно гагара ныряет на дно,

Не найти ей ключи, душу бредит вино.

Крепко заперта дверь, не пробьётся и луч,

Не сыскать за годами от прошлого ключ.

Не взломать мне замок, где рожденье зари,

Где за право любить бьются в кровь глухари.

Мой Казымский дневник – верный спутник дорог,

Что тебе доверял, сохранил и сберёг.

Ты и память, и боль, будешь вечно со мной,

Мой Казымский дневник, я в тебе молодой.