Предыдущая глава (начало) смотри:
На Страстную Пятницу прощальным кличем песнопения огласили осиротевшую землю. Самый страшный день - день смерти и погребения Спасителя.
Вот-вот должен был начаться крестный ход. Все ждали, когда настоятель вынесет из алтаря плащаницу. Двери были открыты. У входа стояли братия с хоругвями и иконами. Ветер задувал в храм, и рваные огненные языки огибали столбики не догоревших свечей. Чёрные одеяния монахов сливались в полумраке в единую массу. Следом за священством должен был идти хор. Внимание Иллариона обратил на себя один певчий - невысокого роста, молоденький, по-девичьи изящный. Он пел, прикрыв глаза, корпусом подавшись вперёд. Профиль вырисовывался на фоне огня, и весь его образ был похож на неземного ангела.
Вот наконец двери отворились, вынесли плащаницу, и толпа богомольцев двинулась за ней, словно тёмный след, оставляемый на земле основанием креста, который нёс на своих плечах Спаситель.
Было очень тесно. Толпа двигалась, и буквально несла тело Иллариона, а молитва несла его душу, подняв над землёй, над сомнениями, малодушием, мелочной расчётливостью и эгоизмом. Словно кто-то могущественный и невидимый взял его в руки, приподнял и понёс за собой. И с каждым шагом, с каждым вздохом в его грудь входила жизнь со всей первозданной силой, ясностью и глубиной. Дыхание становилось словом, слово становилось движением. Илларион чувствовал себя частью единого людского потока. Никогда ещё он так буквально не переживал того единства, которое представляет собой Церковь - Тело Христово. Ногами других людей он шёл по земле, их руками он нёс гроб Господень, их устами он молился. Неизвестные и знакомые – все они пролагали ему путь к Богу. Сам он не мог ничего, но вместе с ними было доступно так много. Вместе с ними он мог следовать за Христом и образно, и буквально.
Плащаницу внесли в храм и расположили по центру, как некогда Иосиф с Никодимом укрыли тело казнённого учителя от глумления толпы и равнодушия неба, так и не поразившего молниями жестоких палачей. Теперь Бог умер, и не было перед этой скорбью ни правых, ни виноватых.
Илларион взирал на плащаницу, а видел безжизненное тело Христа. Душа содрогалась, и Илларион чувствовал, что был бы готов на всё, чтобы этой трагедии не произошло. Хотелось разделить и облегчить Его страдания, подставить плечо, сердце, отдать всю жизнь. И одновременно с этим желанием к горлу подступал какой-то двуголосый страх. Страх то возносил Иллариона ввысь, а то визжал, как зашибленный зверь. Илларион то трепетал от соприкосновения с Великим, то трусливо боялся лишений, скорби и потерь.
...И вот он открыл глаза и вернулся к реальности. В ней не требовалось больших жертв, ничто не угрожало его жизни, но он ясно увидел своё малодушие. И, встав на колени перед истерзанным Богом, в этот день он твёрдо решил принять постриг и священнический сан и просто и бескорыстно служить церкви.
***
Я трижды предал Бога, и я трижды искуплён
Его страданьем и кровавым потом.
И хищное безумие палача
во мне живёт, и бьётся пульс в аорте.
Во мне течёт, как дикая река
дурная кровь толпы, орущей рьяно:
«Убей его! Распни Его, распни!»
И на душе от муки след багряный.
Как ты бездонен, горе-человек!
Твой свет есть тьма. В твоих делах – лукавство.
И только Бог, растерзанный тобой,
Дарует путь в любви Святое Царство.