1. Секунд тридцать послушал одного так называемого советского барда, Евгения Исааковича Клячкина. Имя значимое и говорящее, но всё же не как у мастера хоккея с мячом свердловчанина Николая Дуракова. Николай Александрович так и не сменил фамилию за всю свою долгую жизнь. Клячкин... Дураков... Это, конечно, чуточку лучше имени Иуды Искариота или Адольфа Гитлера, но тоже не сахар. И на смену имени должны иметься резоны, резоны должны быть осознаны, а у Клячкина и Дуракова на это, видимо, не было ни времени, ни, главное, ума. Менять фамилию? Зачем? Ведь так род Клячкиных и Дураковых прервётся! И настанет ай-яй-яй!
2. Так вот, у этого Исааковича голоса нет совсем, слуха тоже, гитара расстроена и периодически струны резонируют. Периодически потому, что он не слышит огрехов и с упорством, достойным лучшей судьбы, повторяет их. Или считает их нормальным звукоизвлечением. Что-то вроде другого исааковича — Александра Моисеевича Городницкого. Поэзия этой какафонизирующей тусовки — тоже «так называемая». Тому залогом примитивность содержания и простенькие мысли, если мысли вообще в ней присутствуют. А наличие мысли, идеи в поэзии обязательно. Без них встают и нависают тяжёлые, обескураживающие поэта, вопросы: «Ты что сказать-то хотел? Вот сейчас, когда ты всё это пропел, не объяснишь на словах? Ах, «просто»? «Настроение такое»? Ну-ну...»
3. Зачем эти музыканты и поэты из подворотни, все эти гребенщиковы и макаревичи, визборы и городницкие, клячкины и окуджавы жили и неумолимо продолжают жить? Зачем?
2023.01.08.