Время остановилось. Я сидела в приемном покое детской больницы и держала на руках свою двухлетнюю дочь. Даже сквозь одеяло, которым я ее накрыл, от ее маленького тела исходили волны тепла. Я не знала, спит ли ребенок у меня на коленях или спит с температурой. Один и тот же диалог повторяется снова и снова:
Иногда температура внезапно достигает 40 градусов... если бы я только мог следить за этим! Фотография находится в общественном достоянии.
- Верните ребенка! Ей нужна внутривенная терапия, укола, который ей сделали в машине скорой помощи, недостаточно!
- Положите меня к ней! Она еще ребенок и никогда не была одна в незнакомом месте. Она испугается! У нее будет шок...
- Такой возможности нет! Иногда мы помещали ребенка к матери, но теперь она запретила это делать.
- Позвоните директору!
- О, нет! Неужели нет ничего другого, кроме тебя?
- У меня нет другой дочери! Звоните.
Сначала ко мне пришла постовая медсестра, потом старшая медсестра, потом пришел врач..... Но они говорили одно и то же. Мы обменивались такими короткими фразами, что даже в сумме весь диалог занял очень мало времени, но я уже не замечала этого. Мне казалось, что время не движется, что все застыло в этом абсурде. Ну, я не могу отдать им ребенка, one....
Тогда я не смогла бы объяснить свои чувства, но сейчас я понимаю следующее: мать и дитя связаны не только пуповиной, которая обрывается при рождении, но и невидимой, духовной пуповиной, которая продолжается еще долго после рождения и у каждого человека она своя. Для нас с дочерью пуповина была настолько прочной, что внезапное и насильственное ее обрывание могло закончиться плачевно. Да, подозрение на пневмонию, да, лечение в больнице лучше, и мы будем, будем, но... Положите меня с ней!
Это был не крик упрямства, как думали тогда сотрудники; это был крик, даже крик моей души. Много позже, по приказу Министерства здравоохранения, детей до 7 лет принимали в больницу только с родителями, и, видимо, мой крик и многие другие подобные ему были услышаны.
Затем я дождался начальника отдела.
- Я верю, что девочка не будет чувствовать себя неуютно на новом месте, и обещаю, что завтра утром вы будете вместе! Дезинфекционная комната будет открыта, и мы разместим там всех новых девочек. Мы также поставим в каждую палату по матери: медсестер не хватает! Согласишься ли ты помочь накормить других детей и помыть пол?
Конечно, я знаю! Согласен, конечно! Но как мне дожить до утра? Медсестра успокоила меня: моя дочь будет получать внутривенную терапию, чтобы помочь ей заснуть. А утром, в 7 часов, я мог быть там.
Я пришла домой со слезами на глазах, бегала по квартире и не могла найти себе места для сна. Была поздняя осень, темнело рано, но я не мог лечь спать. Я убедила мужа поехать в больницу. Он задавался вопросом, почему. Они не разрешают мне видеться с дочерью, она на карантине. Да, меня не пускают, но, по крайней мере, я могу видеть ее через окно, не отрывая от нее глаз! Как она - одна?
Палата находилась на втором этаже, свет был сильный, боковые шторы позволяли мне видеть все, что происходит в палате, но моя дочь, даже если смотрела в окно, не могла видеть меня, только отражение кроватей и других вещей... Мой муж нашел коробку и сделал мне подставку. Я зашел в ящик, спрятанный за стеной, и осторожно выглянул сбоку....
Девушка проснулась. Она сидела в постели, наклонившись, положив голову на руки, касаясь чего-то....... Я долго смотрела, пока муж вытаскивал меня из коробки, но дочь ни разу не пошевелилась.
Она застыла в этой согнутой позе, и в ее фигуре была такая печаль, такое тихое отчаяние, что я не смог сдержать слез. Но у нее не было слез. Почему? Все исчезло. Моя мать оставила его здесь. И что здесь было? И слезы бесполезны.
Фотография, находящаяся в общественном достоянии.
Я не спал всю ночь. Я собрала свои и детские вещи, игрушки дочери, немного продуктов..... хорошо помню, что взяла несколько банок томатного сока для детского питания. А потом я стояла и считала минуты.... Я очень боялась: а вдруг режиссер обманет?
Меня не обманули. На стойке регистрации меня спросили, как меня зовут, и сразу же отправили на проверку одежды, чтобы я переоделась в халат и тапочки. Я торопилась, руки не слушались: одна из коробок с соком выпала из пакета и разбилась вдребезги. Мне пришлось убирать красную лужу, собирать осколки, отчаянно проклиная себя за нелепую задержку.
И наконец - комната. Боже, как будто и не было этой ночи! Моя дочь сидела в своей кроватке в том же положении, что и накануне вечером.
Она безнадежно оперлась на руки, ее пальцы скрючились в непонятную фигуру. Она не оглянулась, не подняла голову на скрип двери. И почему-то я тоже застрял на пороге, как и она, не в силах сделать шаг. Затем я назвал ее имя низким голосом.
- Мать?
Она тоже молчала, словно все еще не веря своим глазам, но с большой надеждой, с затаенной радостью, готовой вырваться наружу, если вдруг... если правда... если придет мама.
Я взяла ее на руки и начала что-то говорить, объясняя..... Но нас прервали: медсестра попросила убрать кровать с койки, перенести ее в другую комнату и успокоить нас обеих, потому что иначе скоро придут новенькие - без плачущих матерей, нам придется их утешать...
Тихое и такое неожиданно короткое слово "Мама?!" до сих пор звучит в моей памяти. В этот момент со мной что-то произошло - я понял нечто неуловимое. Невозможно объяснить, что это было. Как будто только сейчас, когда у меня уже есть ребенок, я стала настоящей матерью. И теперь мне так мало нужно было для себя!