У меня в руках потрясающе изданный издательством «Искусство» в 1988 году альбом «О Раневской». Это не история о Фаине Георгиевне Раневской, рассказанная в принятой сегодня «свободной» манере со множеством приписываемых героине анекдотов и афоризмов. Это рассказы тех, кому доверяла себя сама Фаина Георгиевна: её ближайшей подруги Нины Сухоцкой, коллег по театральному цеху - Ираклия Андронникова, Сергея Юрского, Ростислава Плятта, Анатолия Эфроса, Марины Неёловой, Юрия Завадского, а также главного создателя этого альбома, директора театра имени Моссовета (с 1969 по 2000 гг.) и друга Раневской Льва Фёдоровича Лосева. Что ценно, сборник включает высказывания Фаины Георгиевны из интервью разных лет и множество интереснейших фотографий из архива театра.
Фаина Георгиевна ушла из жизни в 1984 году, а это издание появилось уже в 1988-ом. Лев Лосев тогда писал, что главной задачей авторов было «рассказать о человеке, которого мы любили». И это самое важное: без домыслов, слухов и сплетен. Это документ эпохи.
Самый большой очерк принадлежит подруге Фаины Раневской Нине Сухоцкой, актрисе, племяннице Алисы Коонен. Познакомились будущие подруги в Крыму, когда одной было 14 лет (Фаине), а другой всего 4 года.
«В 1913-1916 годах Фаина Георгиевна часто живала в Москве…Это «мадемуазель Фанни» уже не была застенчивой девочкой, смущенно жавшейся к забору в ожидании появления Алисы Коонен. Это была обаятельная, прекрасно, иногда несколько эксцентрично одетая молодая девушка, остроумная собеседница, вносившая в дом атмосферу оживления и праздника. Мне она казалась очень красивой. Несмотря на неправильные черты лица, её огромные лучистые глаза, так легко меняющие выражение, её чудесные каштановые, с рыжеватым отблеском, пышные, волнистые волосы, её прекрасный голос, неистощимое чувство юмора и, наконец (это я понимаю теперь), талантливость в каждом слове и поступке - всё делало её обворожительной и притягивало людей. Наша уже «взрослая» дружба началась в 1930 году, когда Фаина Георгиевна поступила в труппу Камерного театра, где я была актрисой».
«Вместить в обычные рамки её личность, как и её судьбу, трудно. Без специального образования (не приняли в театральный институт как неспособную), оставшись в ранней молодости совсем одна (вся её семья эмигрировала в первые годы революции - она не захотела), Раневская «пошла в актрисы», не имея ни поддержки, ни протекции. Она сказала мне как-то: «Первое впечатление от театра - потрясение. А профессию я не выбирала: она во мне таилась».
«В Симферополе Фаина Георгиевна встретилась с Павлой Леонтьевной Вульф, и эта встреча определила становление Раневской как актрисы. Вульф в те годы была в крупных провинциальных городах кумиром публики. Её называли «провинциальная Комиссаржевская», очевидно, потому, что она играла весь репертуар этой великой актрисы… Чутьём большого художника она угадала в скромной молоденькой участнице массовок черты подлинной одарённости и пригласила её к себе. Отношения учительницы и ученицы перешли вскоре в глубокую дружбу, которая, несмотря на разницу в возрасте (шестнадцать лет), длилась до последнего часа жизни Павлы Леонтьевны. Трудно передать, какой горячей преданностью, нежной заботой окружили Фаина Георгиевна свою «маму» - так часто она называла Павлу Леонтьевну».
Фаина Георгиевна никогда не вела дневников, но иногда записывала очень коротко то, что вспомнилось, о чём подумалось. Говорят, что эти её «мысли» о друзьях, о театре были небрежно раскиданы в записных и телефонных книжках, в календарях или просто на листках бумаги, которые обычно сразу выбрасывались. Сохранилось немногое. Вот, например, записи о близком для Раневской человеке, легендарной балерине, первой Народной артистки РСФСР Екатерине Васильевне Гельцер:
«Рылась в своем старом бюваре, нашла свои короткие записки о том, что говорила мне моя чудо Екатерина Гельцер. Она заявила: «Мне орден Ленина заменяет всё!». Она была забавна, и умна, и полуграмотна, и гениальная танцовщица. Забыть её нельзя…".
"Помню сообщила, что ей безумно нравится один господин и что он «древнеримский еврей». Слушая её, я хохотала, а она не обижалась… Как-то сказала: «Наша компания, это даже не компания - это банда!» А компанию составляли самые тонные дамы!
Как-то спросила Павлу Леонтьевну Вульф: «Правда, что ваша дочь выходит замуж за Бельведера Аполлонского?» (имея в виду Ю.А.Завадского). «Я тоже полюбила Бельведера, но у меня по женской линии феноменальная неудача!»
Однажды она стала возмущаться, с какой замкнутостью мы, артисты, живём. «Скажите, Фанни, кто у меня бывает из авиации, из железнодорожников? Я бы, например, с удовольствием влюбилась в астронома!».
На момент тех рассуждений Гельцер было уже было около 60-ти. Что и говорить, душа не стареет!
Фаина Георгиевна много читала. Из всех писателей мира самый любимый, боготворимый - Пушкин. Он постоянно был с ней: «Всё думаю о Пушкине. Пушкин - это планета!». Даже в последние годы, когда она уже плохо видела, её трудно было застать дома без книги. Круг её чтения был разнообразен. Перечитывала Плавта, Гомера, Данте. Однажды к ней зашла Анна Андреевна Ахматова и, застав её за книгой, спросила, что она читает. Фаина Георгиевна восторженно ответила: «О, это так интересно! Переписка Курбского с Иваном Грозным!». Анна Андреевна рассмеялась: «Как это похоже на вас!...».
С Анной Андреевной Ахматовой Фаину Георгиевну связывала многолетняя дружба. Нина Сухоцкая пишет, что особенно тесной эта дружба стала в эвакуации в Ташкенте, куда Анну Андреевну привезли совсем больной из блокадного Ленинграда. Трогательно выхаживала её Фаина Георгиевна, отдавала что повкуснее из своего скромного пайка, а по ночам выламывала доски из заборов, чтоб протопить её комнату.
Раневская рассказывала, что «её, величественную, гордую, всегда мне было жаль. Когда же появилось постановление (Прим.: В результате внутрипартийной борьбы в верхних эшелонах власти вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Анну Ахматову и Михаила Зощенко сделали главными мишенями травли. что тяжело отразилось на их дальнейшей жизни) я помчалась к ней. Открыла дверь Анна Андреевна. Я испугалась её бледности, синих губ. В доме было пусто… Молчали мы обе. Хотела напоить её чаем - отказалась. В доме не было ничего съестного. Я помчалась в лавку, купила что-то нужное, хотела её кормить. Она лежала, её знобило. Есть отказалась. Это день её и моей муки за неё. А потом стала выводить её на улицу, и только через много дней она вдруг сказала: «Скажите, зачем великой моей стране, изгнавшей Гитлера со всей его техникой, понадобилось пройтись всеми танками по грудной клетке одной больной старухи?». Я запомнила эти точные её слова… Она так изумительна была во всём, что говорила, что писала. Проклинаю себя за то, что не записывала все, что от неё слышала, что узнала! А какая она была труженица: и корейцев переводила и Пушкиным занималась…».
«Как стало мне скучно без моих: Павлы Леонтьевны, Анны Ахматовой, Гельцер, - как одиноко! Все говорят одно и то же, всех объединяет быт, вне быта не попадаются, да и я, будучи вне быта, никуда не гожусь…».
Раневская была очень добра к людям и ко всему живому. Всегда отзывчивая к чужой беде, она старалась немедленно оказать помощь даже совсем незнакомым людям. Будучи сама без денег, отдавала последнее. И делала это легко и просто, не придавая значения. Говорила: «Самое главное - я знаю: надо отдавать, а не хватать. Так и доживаю с этой отдачей». Как диссонирует это с установками нашего общества последних десятилетий. Не правда ли?
А в дни рождения Фаины Георгиевны (27 августа) объявлялся «день открытых дверей», и с утра до позднего вечера она принимала гостей, нарядная, приветливая, особенно красивая, хотя и утверждала: «Стыдно приглашать гостей в мои годы!».
Обстановка в квартире была очень скромной, Фаина Георгиевна дарила своим посетителям всё, что попадалось под руку: очень любила делать подарки! Стол всегда ломился от яств на взятой «на прокат» у соседей посуде. Приходили все те, кто хотел поздравить именинницу, приходили без приглашения, приходили, потому что любили. Галина Уланова, Татьяна Пельтцер, Елена Камбурова, Вадим Рындин... А со стен смотрели фотографии с восторженными словами, которыми она очень гордилась. «Самому искусству - Раневской», - утверждал Борис Пастернак.
"Однажды, - пишет Нина Сухоцкая, - когда мы были в комнате вдвоем и рассматривали фотографии, перечитывая надписи, она вдруг сказала:
«Слушай, Нинтик, а может быть, правда, я очень талантлива?»"...
P.S. Надеюсь, что Вы открыли для себя что-то новое. Подписывайтесь на мой канал: мне будет приятно, а Вы и в следующий раз не пропустите интересные статьи и факты.